Безумная ведьма

Элизабет Кэйтр (2024)

Она всегда знала, что сила, которая течёт в её жилах — настоящее проклятие, не стоящее принесённых жертв. Но что если на кону стоит жизнь любимого? Чем можно пожертвовать ради того, кого мозг ошибочно считал заклятым врагом? Спустя сотни лет она придёт к ответу: "Чем угодно". Только это "что угодно" опасно врежется в костные ткани, подменив память самым настоящим безумием. Когда Он начнёт перекраивать привычный всем мир, не останется ни единого напоминания об её разноцветных глазах, адских прядях волос и вымораживающих колкостях. Тьма всегда живет внутри. Вторая часть книги "Кровавый Король" (дилогия "Тёмный мир").

ГЛАВА 8

Гидеон уже несколько минут к ряду гипнотизировал взглядом дверь в палату. В длинных коридорах горел слабый свет — оповещающий о приходе ночи в больницу; дежурная сестра лениво посматривала сериал на сестринском посту, а санитары, наверняка, нежились в объятиях неудобных диванов ординаторской. Очень редко ночи здесь становились бешеными, как например, в травматологическом отделении или в той же инфекционке. Здесь практически всегда чуть громче, чем в морге. И, может, от того слегка страшнее: особо буйных в сон погружали насильно, а остальные — наслушавшись страшных сказок, отрубались добровольно, иногда разнося по коридорам сдавленные стоны, обязательно пугающие новеньких.

«Ладно, соберись уже с силами, чёртов слабак, посмотри на неё в последний раз и уходи!»

Медленно выдохнув, он уже хочет открыть дверь, как на него налетает санитар.

— Глаза протри, — сурово бурчит врач, замечая, как щуплый мальчишка тушуется.

— Доктор Тейт, тут доктор Штайнер попросил документы подписать. Я за вами весь день сегодня бегаю, хорошо, что Вы ещё тут… — тараторит мальчишка, крепко сжимая в руках планшетку с бумагами и ручкой.

— Что за документы? — хмурится Гидеон, желая поскорее избавиться от подобия на санитара, да и в целом — от чёртовой больницы. Он же уже вроде как не работает здесь, да?

— По передаче пациентов, направления на лечения и эпикризы.

— Давай уже сюда.

Не дождавшись, пока санитар протянет планшетку, он сам вырывает её и не глядя ставит подписи там, где они требуются. Быстро сует планшетку обратно в руки, выжидающие смотря на парня.

— Если это всё, и ты прекратил мною любоваться, то свободен.

— Да… да… Я лишь хотел пожелать удачи, Вы — прекрасный врач и наша больница многое…

— Ага, — сухо кивает Гидеон и открывает дверь в палату, сразу же сталкиваясь с насмешливым взглядом.

Эсфирь, по неизменному обычаю, сидит, облокотившись на стену, скрестив руки на груди, а ноги — по-турецки.

— Опаздываете? — хмыкает она, внимательно следя за тем, как он закрывает дверь и проходит к своему стулу.

— Задерживаюсь, — копирует эмоцию, без зазрения совести следя за тем, как уголки её губ приподнимаются.

— Вы напряжены.

— Ты, — механически поправляет, так и не удосужившись сесть.

Он с несколько секунд смотрит на стул так, словно видит в первый раз, а затем задвигает к столу. Эсфирь дёргает бровью. Кажется, врач, действительно, не в себе, раз спустя столько времени отточенных действий нарушает последовательность.

Шаг. Ещё один. Плечи Эсфирь напрягаются, а ногти впиваются в предплечья. Врач снимает халат, оставаясь в чёрной водолазке с закатанными рукавами и такого же цвета брюках. Снова шаг, заставляющий девушку незаметно вжаться в стену всем позвонком. Он бросает халат на пол.

— Присяду? — тихо спрашивает, смотря чётко в глаза.

— Если я скажу «нет» — Вы всё равно…

— Именно, — усмехается врач, усаживаясь на кровать пациентки.

Отчётливо чувствует, что она насильно заставляет себя не отодвигаться.

— Капельниц не будет? — тихо спрашивает девушка, рассматривая вены на руках.

— А приступы были?

— Нет, — пожимает плечами она.

— Нет, — в разы тише отвечает он.

— И зачем же Вы пришли? — хмыкает Эффи, чувствуя, как тело слегка расслабляется. Странное спокойствие разлилось по солнечному сплетению, когда врач опёрся руками на колени.

Он понятия не имел, зачем пришёл. Если бы всё было так просто — давно бы ответил, но… Как много чёртовых «но» в его жизни. Буквально в каждом предложении. Десятки тысяч «но» на каждый шаг. Вот бы сжечь их все к чёртовой матери, спалить раз и навсегда.

— У меня есть впечатление, что Вы хотите попрощаться со мной, — тихий голос девушки с размаху ударяет по затылку.

Взгляд Гидеона застывает на носках ботинок, а потом он медленно поворачивается к ней. К девушке, что каким-то несомненно дьявольским способом, разгадала его намерения. Или он настолько плохой актёр, что даже не в силах обмануть фактически больного человека?

— Так и есть.

Тишина засасывает обоих в опасную воронку напряжения.

Эсфирь слегка усмехается, смотря чётко перед собой. Вот и всё. Она погибнет ещё до рассвета, как только за ним закроется дверь. Больше не будет никого, кто попытается посмотреть на неё не как на убийцу, а как на пациента, который действительно ни черта не помнит. Палата слишком быстро превратилась в склеп. И в нём она заживо погребена.

Гидеон вторит её усмешке. Вот и всё. Он подтвердил её догадку, а вместе с ней что-то тяжело ухнуло прямиком в желудок, да так сильно, что открылось внутреннее кровотечение. Он больше не увидит её и, чёрт знает, сколько она сможет продержаться здесь с такими же ублюдками, как он. Он превратил её палату в склеп. И заживо хоронит.

— Что же… Спасибо, что не давали утонуть мне всё это время. И за прогулку. Я так и не поблагодарила.

Гидеон оборачивается в пол-оборота, находя её в опасной близости от себя.

— Ты сильная. Я надеюсь, они тебя не смогут сломать.

— Тяжело сломать того, кто не помнит: возможно ли это.

— Ставлю, что невозможно, — Гидеон протягивает ей ладонь для спора.

И с удивлением понимает, она вкладывает свою ладошку в его.

— Как знать, — она чувствует, как большим пальцем он поглаживает кожу. — Меня в любой момент может перекрыть.

— В этом мы похожи, — туманно отвечает Гидеон, не в силах оторвать взгляда от девушки.

— По крайней мере, в Вашей голове не живёт табор голосов, — неловко ухмыляется девушка, заворожённо глядя в синие радужки.

Два камня. Она клянётся, что они похожи на два неземных драгоценных камня, да только… вспомнить бы название.

— По правде, с недавнего времени в моей голове поселился кое-кто. Это очень мешает жизни…

Гидеон не понимает, что именно он делает, но руки сами собой укладываются под скулы девушки, крепко притягивая к себе. Едва различимая секунда, и он касается сухих губ. И, дьявол, она отвечает ему! Отвечает! Несмело укладывает руки на торс, будто делала так всю свою жизнь и углубляет поцелуй.

Чёртов пожар разгорается в грудной клетке, опалив нервные окончания. И в этом поцелуе всё: отчаяние, страсть, ненависть, страх, нездоровое сумасшествие, но, что самое главное — ощущение правильного решения. Будто это вообще самое правильное решение за всю его жизнь: сидеть в психиатрической клинике и страстно целовать собственную безнадёжную пациентку в губы. Будто вся жизнь до этого момента оказалась чем-то искусственным, несуществующим вовсе.

Он аккуратно скользнул ладонями по её шее, плечам, крепко обхватив за талию. Такая тонкая, будто можно одной рукой переломить! Её сбитое дыхание обожгло ухо, когда он позволил сделать ей небольшой вдох, перед тем, как снова обхватить губы.

И вместо того, чтобы оттолкнуть его, послать в адское пекло, она лишь прижалась к нему. Он всё равно уйдет, оставит её умирать, так почему нельзя сделать это с песней и ощущением жара его губ на своих? И какое же это правильное решение! Признаться, Эсфирь не знала, был ли у неё вообще когда-либо парень, любила ли она кого-нибудь так сильно, что от одной мысли сердце вылетало из груди — но несмотря на полную потерю памяти — ей казалось, нет, не любила. Ровно до этого самого момента в руках лечащего врача, отказавшегося от неё. Она, ведь, даже причину не уточнила, вот идиотка! А, с другой стороны, для чего?

Девушка глупо моргает, понимая, что тепло и страсть куда-то резко исчезли, испарились. Неужели, она так громко думала?

— Эсфирь, я… Я…

Гидеон стоит напротив неё со смятым в руках халатом, словно мальчишка, которого поймали за тем, как он разбивал окна в клинике пожарным молоточком.

Она молча облизывает губы, всё ещё ощущая на них привкус никотина вперемешку с вишней. Фокусирует растерянный взгляд на сожалеющем лице. И её хватает только на усмешку в ответ. Слова пеплом обуглились на кончике языка, да и какое право она имела говорить? Всего лишь сломанная игрушка для всех в этой клинике, в том числе — для доктора Тейта.

— Прошу, прими мои извинения, — тихо произносит он, а затем пулей стремится к двери. — И… прощай.

Он не видит, как от хлопка двери дёрнулись её плечи. Не видит, как она с ненавистью растирает губы, бросаясь к умывальнику и открывая воду в желании яростно прополоскать рот. Но чувствует, что какая-то часть него осталась захороненной рядом с ней, на месте, где валялся белый халат.

Гидеон трясёт головой. Нужно срочно домой. Напиться. Лечь спать. Финита.

Кажется, он никогда в жизни так быстро не добирался до дома. Даже лифт оказался яростно проигнорирован — только пешком, чтобы выдрать из собственной памяти поцелуй. Поцелуй, который за несколько минут принёс разрушения.

Дурак, какой же дурак! А ещё врачом гордо зовётся! Какой врач? Маньяк… Помешанный.

Он останавливается на девятом этаже, чтобы перевести дыхание от бешеной гонки. Прислоняется лбом к белоснежной стене, остервенело вдыхая воздух.

«Почему? Почему так больно?!»

Вопрос застревает поперёк глотки. Стоит зажмуриться, как лицо рыжеволосой вспыхивает яркой картинкой под веками. Что он натворил?

Со злости бьёт в стену. Ещё раз. Снова. Пока жгучая боль не простреливает костяшки пальцев, а нелепые мазки не мешаются с белым цветом стен. Услышав поворот ключа на лестничной клетке — срывается вверх, да так быстро — словно в нём открылись тайные способности олимпийского чемпиона по лёгкой атлетике.

Между одиннадцатым и двенадцатым — снова замедляется. Чернота окутала лестничную клетку, но он… он клянётся, что видит даже шероховатость ступени. Жмурится. До ярких пятен перед глазами.

— Раз… Два…

Открывает глаза, понимая, что всё произошедшее — обман зрения, не больше. Свет на лестничной клетке слабо горит и вряд ли собирается отключаться до утра. Тогда какого чёрта он видит маленькую букашку, заползающую в трещинку на стене с расстояния пяти метров?

— Чёрт! — резко закрывает уши от прилива шума.

Звук работы гильотины он знал только по фильмам, но сейчас с таким звуком работал лифт. К слову о фильмах и телевизоре — где-то нещадно гудел монотонный бас ведущего новостей, а затем пожарная сирена взорвала пару нейронов собственного мозга.

Несколько этажей. Несколько этажей и он будет дома. Сердце колотится где-то в горле, пока он пытается надышаться воздухом, осознавая, что тот слишком грязный, пыльный, тяжёлый.

Заветный пятнадцатый. Знакомая ручка двери и… И что-то странно скребущее в груди, словно он совершает очередную ошибку. Хочется развернуться на пятках и со всех ног сорваться в клинику, туда, где ошибки нет и быть не может — к ней. Чёрт, она же приняла его! Приняла, а он? Что он наделал? Если он сейчас чувствует себя на грани с сознанием, то как себя чувствует…

Хриплый кашель не даёт мыслям закончить предложения. Он склоняется пополам, желая, чтобы лёгкие не выпрыгнули изо рта вместе с кровью. Жмурится, закрывая левой рукой ухо, когда входная дверь квартиры открывается. Она всегда так скрипела?

— Господи, Гион! — девичий взвизг заставляет упасть на колени. — Что с тобой?

«О, а вот она точно всегда так скрипела…», — больной смех сквозь кашель становится новым катализатором для отхаркивания крови.

Трикси исчезает буквально на несколько спасительных минут, избавляя от приторного запаха духов и жутко писклявого визга. Гидеон медленно переворачивается на спину, тяжело дыша. Тёмно-зелёный цвет врезается в сетчатку. Кто вообще делает потолки в подъездах такого цвета?

Тонкая струйка крови стекает со рта и, минуя щёку, падает на пол. Он медленно переводит взгляд на соседнюю дверь, точно зная, что старушка в этот самый момент наблюдает за ним в глазок, едва слышно причитая о его пьяном, вернее «совершенно упитом» состоянии. Гидеон ухмыляется, глядя прямо на дверь, сквозь глазок, впиваясь в радужку, ощущая, как старуха отшатнулась от двери, перекрестившись.

— Гион? Эй, я тут, видишь? — тонкие руки перекладывают его голову на колени. — Что случилось? Ты можешь говорить? Ты весь в крови!

Взгляд фокусируется на голубых глазах, а затем он внимательно оглядывает лицо и снова срывается в душащий кашель.

— Кристайн? — он вытирает ладонью рот, размазывая кровь по щекам и подбородку. — Какого демона тут происходит? И кто такой «Гион»? Где я?

Он пытается подняться, совершенно не осознавая ни где он, ни что происходит вокруг. Последнее, что помнит… Похороны. Он кого-то хоронил. Опять?

— Тихо-тихо, всё в порядке, — она крепче вжимает его в колени, чуть покачиваясь.

Он приподнимает руку, цепляясь взглядом за два круга чернильных татуировок на безымянном пальце.

— Инсанис…

Прикрывает глаза, как под веками появляется образ рыжеволосой девушки. На её лице застыл отпечаток отвращения и чего-то ещё… такого важного, жизненно-необходимого. Хаос, как она красива в своём долбанном тёмно-синем камзоле и такого же цвета брюках. Яркие кучерявые волосы гроздьями рябины рассыпались по плечам, а взгляд… её взгляд…

« — Ты похожа на карманного камергера Пандемония…»

« — А ты — на долбанного альва!»

— Кто? Гион, о чём ты? Сейчас тебе станет легче, спокойно.

— Я не…Я… Я должен найти… её…

Он безуспешно пытается вырваться и снова заходится в диком кашле.

— Вот, выпей, тебе станет лучше, — тихо произносит девушка, но вместо того, чтобы аккуратно подать стакан воды, она грубо хватает пальцами скулы, насильно вливая содержимое небольшого флакона.

Как только он хочет заорать от бешеной боли в грудине, та оперативно подносит руку ко рту, затыкая ладонью.

— Ру…ка, — два слога и снова стон, хлеще первого.

Его права рука будто обуглилась до кости, он переводит взгляд на неё, видя, как её стягивают чёрные ленты татуировки. Жмурится. Снова открывает глаза. Чернила сейчас буквально раздавят плоть и раскрошат кость. В области левого ребра вспыхивает пожар. Он, что, горит? Глухой рык срывается с губ, когда в очередной раз пытается вырваться, но кто-то держит его с нечеловеческой силой, утаскивая на самое дно. Пытается проморгаться и… спокойствие. Пусто, словно ничего и не было. Сердце медленно возвращает привычный ритм, от кашля остались лишь разодранные лёгкие и привкус крови на губах, а от агонии — капли холодного пота на лбу и тремор в правой кисти, что бьёт судорогами чуть ли не до локтя.

— Гион, слышишь меня? — хаотичные звуки, наконец, приобретают обеспокоенный голос Трикси.

— Да, — шепчет Гидеон. — Что произошло?

— Не знаю. Я услышала кашель, выбежала, а тут ты весь в крови. На тебя напали?

— Я… — он слегка приподнимается, ощущая головокружение и боль в правой кисти. Вот же ж… костяшки сбиты ко всем чертям. — Я не помню… Чёрт, как болит рука…

— Ты помнишь, где ты был?

— Да, сдал все документы в клинике, позвонил тебе, сказал, что меня переводят в Нью-Йорк. Потом хотел купить цветы и поехать домой. Это было… Я вышел из больницы в семь…

— Сейчас три часа ночи, Гион. Ты уверен, что вышел из больницы в семь?

— Да, я… Я уверен, чёрт возьми!

Он пытается сжать пальцы в кулак, но из-за усилившегося тремора — не может. Пытается подхватить кнопку на кожаной куртке — провал. С ужасом осознаёт, что мелкая моторика нарушена.

— Может, вызвать врача?

— Мне что вызывать самого себя?

— Я про скорую, они осмотрят тебя, вдруг какие-то ушибы, которые повлекли потерю памяти и… и тремор… и… Гион, Боже, послушай меня! У тебя ничего не украли? Ты не пил? Например, с Себастьяном…

— С кем? Кто это? — Гидеон медленно поднимается с пола, неловко шаря по карманам левой рукой. Всё на месте. Всё, кроме рабочего состояния правой руки. Пытается удержать в пальцах ключи, но те летят на пол, даря лестничной клетке оглушительный звон.

Кристайн довольно поджимает губы, но прячет выражение лица в волосах, быстро согнувшись и подняв ключи.

«Ну, приплыли, забыл своего закадычного друга, а, красавчик?»

Гидеон резко оборачивается в сторону.

— Ты слышала? — он смотрит прямиком в тёмный угол.

— Слышала, что? — напряжённо произносит Кристайн, поднимаясь следом.

«Главное, что слышишь ты, долбанный альв»

— Кто?!

— Гион, ты меня пугаешь, — Кристайн ошарашенно хлопает глазами, пряча в карман толстовки пузырёк и ключи.

«Пока ты пялился на меня, твоя благоверная улики прятала. М-да, мы так с тобой каши не сварим», — заливистый девичий хохот ударяет в стенки черепной коробки и забирается под гипоталамус.

— Признаться, сам себя пугаю. Видимо, головой ударился, когда падал. Сколько ты сказала времени?

— Наверное, уже пол четвёртого. Ты долго ещё будешь пялиться в тёмный угол? У нас самолёт в двенадцать…

«Да, действительно, у вас самолётик в двенадцать, Ваше Величество. А ты темноту разглядываешь. Такое себе увлечение у высокопоставленных особ…»

— Есть какая-нибудь таблетка от головы? Мозг раскалывается…

«А я всегда думала — там пусто! Вот же ж… Оказывается, там каша, которую мы не сварим…»

— Да, сейчас дам. Только пойдём домой, умоляю.

Кристайн открывает дверь пропуская его внутрь. Он опирается рукой о дверной косяк, снимая ботинки, а потом прислоняется лбом к стене. Где он, чёрт возьми, провёл семь часов своей жизни? И как успел заработать слуховые галлюцинации и нарушение работы в руке? Либо недостаток сна, либо кто-то сильно приложил его по голове… до черепно-мозговой? Бред какой-то.

«Я — не слуховая галлюцинация, умник. Сам моё имя твердил, вызывая воспоминание. Вот, получи. Тебе, правда, нужно было не меня вспоминать, а другую версию, ну, знаешь, более влюблённую в тебя. Хотя, нет, такой нет. Да, ну обернись, а!»

Гидеон медленно оборачивается, прижимаясь затылком к стене — тот буквально вибрирует от боли. Зрачки расширяются от страха. Перед ним — в точно такой же позе, как и он сам — стоит девушка, разодетая на манер… 19 века? Наглухо застёгнутый тёмно-синий камзол, такого же цвета брюки и сапожки до щиколотки. Яркие кучерявые рыжие волосы хаотично рассыпались по плечам, а некоторые локоны невероятно красиво обрамляли лицо. Один глаз гостьи был насыщенного зелёного цвета, другой — поражал голубизной. По лицу рассыпались несколько едва заметных веснушек, тёмная бровь — издевательски приподнята.

— Что за нахрен? — Гидеон жмурится, изо всех сил надавливая на глаза.

— Гион, всё в порядке? — с кухни слышится голос Трикси. — Иди, я приготовила таблетки.

Он открывает глаза, сталкиваясь с лисьей усмешкой.

«Ну, что, помогло?»

— Как ты сюда попала?

«В твою тупую голову? Я из неё и не уходила»

Гидеон делает несколько шагов, чтобы подхватить мерзавку под локоть и вытолкать из квартиры, но… она исчезает прямо перед носом.

— Кто ты?!

Он растерянно крутит головой, находя её, сидящей на комоде цвета слоновой кости и небрежно болтающей ногами.

«Ну, раз ты действительно меня не помнишь…. Получается, я — твоё проклятье. Как, впрочем, и всегда…»