Во сне и наяву

Юлия Зубарева (2024)

Эти несколько безумных дней перевернули скучную жизнь Лизаветы с ног на голову, и обратно. Где ее поздние завтраки и пицца на ужин в одиночестве с любимым сериалом? Все началось с бабы Милы, которая попаданкой переселилась в другую реальность, а еще ворон Иннокентий меж миров летающий и Коза, которой рожать со дня на день. У Лизы даже кота в детстве не было, а тут такое. А еще приемный дед Акимыч, трое из ларца и неугомонная Ленка. Тосковать стало некогда. Тут день простоять и ночь продержаться. Первый том приключений Лизаветы, козы и ворона Иннокентия.

Глава девять. Сон

Спать ложилась, испытывая сложные чувства. Вроде все сделала правильно, и совет был дан дельный, но добрый доктор психиатр внесла такой ворох сомнений в Лизину и без того сумасшедшую жизнь, что впору опять уходить в бессонное существование. Коза Милка пока беспокойство не показывала. В интернете писали, что козы перед родами вьют гнезда из подстилки. Как это должно выглядеть, было непонятно. Лизавете представлялась такая коза с крыльями, подлетающая к гнезду, а из него торчали открытые клювы новорожденных козлятушек.

— Ну что, красота моя перелетная, проснулась?

У бабы Милы было хорошее настроение. Хотя какая она тут бабка? Чуть постарше Лизки выглядела. Напевая что-то не очень немузыкальное, раскладывала травы на столе.

— Баб Мил, я психиатру звонила, — призналась Лиза.

— Ну, звонила, и молодец. Вылечат тебя дуру болезную, перестанешь сигать как сайгака дикая между мирами, — не поворачиваясь, сказала Маланья. — Дельное хоть что-то посоветовали, или так одно мозгоправство суетное?

— Посоветовали самой девочку полечить, а начать с разговора. Ну, если опустить подробности. Невролог сказал, что это кататонический ступор, может быть, от нервных потрясений, и при остром стрессе такое случается. Лечат у нас его нейролептиками, электричеством и миорелаксантами. Как тут такое лечение организовать, я не представляю.

— Значить, так и порешим. Помощи оттудова не дождёшься, будем сами лечить, как и лечили. Сборы я ей успокаивающие и так даю, чай, не хуже твоих милорелаксантов. А вот поговорить попробуй. Ты, считай, самый близкий ей сейчас человек. Она тебя точно услышит. Давай, Лизавета. Не дави только, помни, девчушка мать потеряла недавно, а тут еще и это навалилось.

Лизавета закрыла глаза.

— Луша, Лушенька! — мысленно позвала она.

В темноте закрытых глаз было пусто, как в коридоре.

— Она ж ребенок. Ей страшно, наверное, в такой темноте.

Лиза представила, что достает из-за пазухи свой талисман — перо от Кеши. Пальцы почувствовали жесткий остов и гладкость самого пера. Как и в первом сне, перо начало потихоньку разгораться, сиять теплым ламповым светом. Лиза незаметно провалилась в сон во сне.

— Луша! — позвала еще раз Лизавета, оглядываясь. Она находилась в чем-то похожем на огромный темный погреб. Тяжелый потолок нависал над головой, а по стенам тянулись бесконечные полки с непонятным и не проявленным. — Девочка моя! Отзовись! Лушенька!

— Мама? — донесся детский шёпот откуда-то издалека.

— Да, моя хорошая. Выходи, моя девочка. Я за тобой пришла.

Лиза была готова представиться хоть мамой, хоть единорогом с отрядом гномьего спецназа. Атмосфера очередного кошмара навевала холодную, стылую жуть. Кошмар был не ее, но от этого легче не становилось.

— Я иду к тебе, моя сладкая, донечка моя, — вспомнила, как называл кузнец Лушу, — ты только отвечай, и я тебя вытащу. И пошла, аккуратно ставя босые ноги на холодный, неровный, осклизлый пол в ту сторону, где послышался детский голосок.

Перо горело ровно, ощутимо грея руку. Подняла повыше, чтобы видеть больше, чем на шаг перед собой.

— Мама, я тут! Я думала, что ты умерла.

Светлое пятнышко, скорчившееся на полу под нижней полкой. Маленькая, еще меньше, чем Лиза ее запомнила. Забилась в самый угол дрожащим комочком. Ручки, ножки скрючены, рубашка задралась. Вся какая-то синюшная, холодная, закостеневшая. Просто жуть кошмарная. Лизу аж затрясло. Кинулась, выхватила перепуганного детеныша из этой могилы адской. К груди прижала, перо теплое к спинке приложила. Укутала бы собой, да сама была в какой-то ночнушке. Только собственным теплом делиться оставалось.

— Родненька моя, крошка. Ну все. Мама тут рядом. Все будет хорошо.

Откуда в ни разу не рожавшей Лизавете были эти слова? Инстинкты, память старше человеческой жизни. За эту дрожащую в руках кроху она готова была разнести этот гребанный подвал к едреной фене. Такая ярость поднималась откуда-то снизу, что прямо трясло. Губы говорили тихие успокаивающие слова, а внутри расходилась волна ядерного взрыва.

— Убью! — непонятно кого или что, но остановить ее горящей избой или боевым носорогом было сейчас нельзя. — Все, кончилась ваша тихая Елизаветочка. Прячьтесь по углам. Я тут сейчас устрою Армагеддон, и буду в нем орудием возмездия.

— Давай отсюда выбираться, моя хорошая.

Нести ребенка было неудобно, но вырвать ее из рук, можно было, только убив Лизу.

— Я тебя унесу отсюда, и мы будем с тобой жить в светлом доме, самовар топить, чаю горячего напьемся.

— С пряниками?

— Конечно, родненькая, с пряниками обязательно, — приговаривала Лиза, оглядываясь, куда приложить свою новую разрушающую энергию, чтоб выбраться. Полки что ли начать ломать или сразу потолок. В крови бурлила такая ярость, что говорить приходилось через зубы, они просто не разжимались.

— Пошли, пошли — выход поищем и домой пойдем.

— Там выход, только там еще страшней, а я спряталась, — Луша ручкой показала, откуда Лизавета появилась. Ну, конечно, как зашла, так и выходить будем.

— Показывай и ничего не бойся, я теперь всегда с тобой рядом буду. Я им покажу, как ребенка обижать, — пригрозила она теням вокруг, — только суньтесь. Пошли.

Как вернулись, Лиза почти не уловила. Как будто ступила с холодной земли погреба на мостки деревянные, и перо вспыхнуло ярко-ярко, возвращая их обратно в Лизину спальню. Так и проснулась — в сбитой перекрученной постели, потная как мышь. Только руки сохранили тяжесть детского тела. На душе было легко и спокойно, значит, все удалось.