Остражка детДомАвец. Магия БлагоРодной

Юлия Михайловна Назарян, 2023

Как найти семью, которая не терялась? На этот вопрос придется искать ответ всеми забытой Женьке, обладающей странными способностями. Ей всего восемь, но она не понаслышке знает о реальных трудностях. И именно ей суждено попасть в мир, где чувства обретают облик.Проблемы, освещенные в данной книге, актуальны во все времена. Эта книга не только для детей, но и для их родителей и даже – прародителей. Порой люди, являющиеся членами одной семьи, даже не знакомы друг с другом. Главная цель этой книги – дать понять читателям, что стоит искать друг друга и нужно позволять найти. Позволить достучаться тихим стуком, таким, как стук сердца; докричаться, не крича, а шепотом. Нельзя оставаться друг для друга невидимками. Несмотря на глубину поднимаемых вопросов, книга читается легко. В ней есть не только то, над чем придется задуматься и уронить слезу, но и то, что заставит широко улыбаться. Есть настоящая магия и добро, согревающее сердце, как поселившееся в нем огненное крылатое существо.

Глава вторая

Невидимка без кусочка хлеба

— Так ты идешь, шишки для поделок собирать, или нет? — Видя, что Женька никак не может расстаться со своим кривляющимся отражением, Вера вытерла испачканное мороженым лицо рукавом кофты и постучала пальчиком по стеклу огромных наручных часов. — Время-то тикает.

— Тикает время на маленьких часиках, — сказала Женька. — А на твоих, оно бумкает.

— Зато они модные и дорогие, — защитилась Вера. — Пойдем уже, а? А то я одна уйду.

— И что, мне шишек не оставишь? — усмехнулась Женька, но все же поторопилась обуваться. — А тебе одной вообще нельзя. Тебя люди могут испугаться.

— С чего это? — Вера уставилась на циферблат часов, пытаясь разглядеть в нем свое отражение.

— А ты вся пятнистая, как человеко-жирафа.

— Не бывает такого животного…, то есть, человека…. То есть…, — Вера, вдруг, изменилась в лице, будто сама испугалась своего вида, все-таки отразившись в циферблате. — А можно мне в ванную забежать?

— Только ты быстро, а то я без тебя шишки уйду собирать, — пошутила Женька.

Дойдя до школьного двора, окруженного высокими соснами, подружки уговорились собирать только шишки упавшие на землю, чтобы не оставить голодными белочек и птичек, которые, как им думалось, лакомились содержимым шишек по ночам, когда надоедливые люди уже не угрожали их безопасности.

— Что ты их ковыряешь? — спросила Вера, заметив, как Женька старательно заглядывает под чешуйки шишек. — Они же нам красивые нужны.

— Проверяю, что там жуки не спрятались, — неискренне ответила Женька. — Ты что, хочешь, чтобы тебя поделка покусала? Вот я — не хочу.

— И я — не хочу, — Вера тоже принялась ковырять собранные шишки.

— «Совсем ни одного орешка, ни одного», — вместо желанного орешка, Женька проглотила ком, подкатившийся к ее горлу, и начала икать.

— Тебе попить надо, — сказала Вера. — Девять глотков воды выпить.

— Неа, мне поесть надо, — не согласилась Женька. — Лучше один кусочек хлеба, чем девять глотков воды.

— Глупости, «поесть» — от икоты не помогает. — Вера пыталась застигнуть распухший карман кофточки на пуговицу.

— Другим, может, и не помогает, а мне, ик, еще как помогает, — Женька, незаметно от подруги, отлепила от ствола сосны кусочек подсохшей смолы и положила его в рот.

— Ну…, — Вера пожала плечами, — пойдем к тебе домой, и возьмем по кусочку хлеба. Только со сгущенкой, или хотя бы с сахаром.

— А у нас нет хлеба, — прочавкала Женька, борясь с неподатливой жвачкой. — Сейчас — нет, — спохватившись, добавила она.

— И у нас нет сейчас, — Вера перестала бороться с карманом, и спрятала под манжету оторванную пуговицу.

— Правда? — удивилась Женька. — У вас — нет?

— Да у нас вообще часто хлеба не бывает, — в отличие от Женькиного лица, выражающего и тоску и сострадание, и даже смущение, — последнее оттого, что самой Женьке было бы очень стыдно признаться, что у нее дома нет еды, — Верино лицо выражало безразличие. — Ну, а что тут такого? Я мясо и без хлеба могу есть. А ты, разве, нет?

— А я…, — Женька запнулась, — а я вообще не люблю мясо.

— А разве такое бывает? — теперь удивилась Вера. — Оно же самое вкусное. Я тебе не верю. Почему ты мясо не любишь?

— Потому что оно раньше живое было, — съязвила Женька. — И, наверное, даже милое.

На самом ли деле Женька не любила мясо, — она уже и сама не помнила. А вот хлеб, девочка, вероятно, очень любила. Потому, что в голодные дни всегда в первую очередь мечтала о нем. Да и в последнюю тоже. Вот и сейчас, ненадолго прикрыв глаза, Женька попыталась вообразить, что жует не тягучую горьковатую смолу, а хрустящую хлебную корочку. И, толи Женькина фантазия решила поиграть с ней, толи ветер, заглянувший по пути в пекарню, но девочка почувствовала приятный аромат свежей выпечки.

— Ладно, пойдем уже по домам, поделки делать, — потеряв интерес к беседе и понимая, что шишек они собрали уже больше, чем нужно, Женька дернула подругу за рукав.

— Ты что делаешь, пуговица же выпадет. Потеряется, — проворчала Вера. — Мама мне тогда уши оторвет.

— Чтобы вместо пуговицы пришить? — засмеялась Женька.

Вера насупилась.

— Пуговицы, между прочим, денег стоят. А мама не любит, когда мы деньги теряем.

— «Мясо без хлеба едят, а пуговицу потерять боятся», — подумала Женька с непониманием. А вслух опять засмеялась. — А уши — бесплатные, да?

Шлепая по асфальту длинными языками голодных сандалий, Женька одновременно и поторапливала себя и сдерживала. Сдерживала потому, — что боялась потерять по дороге аромат свежей выпечки. А поторапливала — потому, что аромат этот, усиливаясь, а не уменьшаясь, внушал ей надежду и трепетную радость.

Добежав до входной двери, Женька несколько раз шмыгнула носом, икнула и, растянув на лице счастливую улыбку, вошла в квартиру.

— Ммм…, — с этим ароматом не мог бы сравниться даже аромат самого сладкого на свете пирожного. Белый хлеб, горячий настолько, что засунь в него руку за мякотью — непременно обожжешься. А корочкой второпях можно порезаться. Но он такой вкусный, такой…. — Женька облизнулась, скинула с ног обувь и влетела в зал. — Представляете, оказывается, запах хлеба улетает за целый километр! Я его еще около школы поймала!

— Ого! — Алешка поставил шах самому себе. — И что же ты с ним сделала?

— С чем? — не поняла Женька.

— С запахом хлеба. Кстати, а какого хлеба-то?

— С…свежего, — заикнулась Женька, чувствуя что-то неладное, а вместе с неладным, холодных мурашек, забегавших по ее рукам и животу.

— Съела, конечно, — Даша захлопнула книгу, лежащую на ее коленях. — Зачем же добру пропадать?

— Ага! Значит, ты сытая! Значит, мы правильно сделали, что твой кусок съели, — выпалил Алешка и зачесал в затылке, видимо, ломая голову над тем, как его левой стороне не проиграть его же — правой.

— Мой кусок? Вы шутите, да? — Женька опустила подрагивающие от укусов мурашек руки и немного побледнела.

— Да, какие там шутки? — Даша уже взялась за другую книгу. — Если бы хлеб тебя ждал, он бы засох. Так что, мы сделали доброе дело и спасли его.

— Я бы его размочила, — шепнула Женька. Затем приблизилась к Алеше, громко поставила ему «мат» и уронила на шахматную доску тяжелую слезу.

— Ты что мне игру портишь! — в мгновение рассвирепев, мальчик надел шахматную доску на голову сестренки. Шахматные фигуры отскочили от Женькиных костлявых плеч. Плечи заболели, а внутри девочки что-то сложилось, как рухнувший карточный домик, — наверное, это была надежда. И в животе появилась тяжесть, как бывает при переедании.

Первым желанием Женьки — было броситься в объятья мамы и пожаловаться ей на брата и сестру. Но она знала — мама снова оттолкнет. Мама уже давно не обнимала никого кроме малышек. Оттолкнет, не взглянув, потому что не сможет оторвать взгляда от научного журнала, в котором пряталась от окруживших ее проблем. Проблем ли…, или детей? Или сейчас для нее это было одним и тем же? Оттолкнет и, как обычно, скажет: — «Даша старшая — ее организму требуется больше пищи, чем твоему. Алеша — мальчик — будущий мужчина, — ему необходимы силы. А младшие — они же малыши. Как ты не понимаешь?» А Женька и не понимала. Вот, хотела бы понять, но не могла. Хотя и не была глупой. Хотя и не была бесчувственной. Но — не понимала.

Посмаковав соленые слезы, Женька достала из комода шкатулку для рукоделия, и ушла в детскую. Голод — голодом, а до завтра нужно было изготовить поделку в школу. Помимо ниток и игл, в шкатулке нашлось пять сухих горошин. Это были те самые горошины, которые оказались лишними год назад, когда мама делала поделку для Алеши — змею из гороха и фасоли. — Миленькие мои, — пролепетала Женька. Она попыталась проколоть иглой самую крупную горошину, но игла соскользнула и один из пальцев девочки окрасился красным. — Надо вас размочить. — Женька сбегала на кухню и, вернувшись со стаканом, бросила горошины в воду. Пока желто-зелено-серые камешки размокали, девочка принялась нанизывать на иглу шишки. Но после нескольких неудачных попыток, поняла, что, подобно брату, без помощи мамы — не справится.

Мама, как Женька и предполагала, тонула в одном из старых выпусков научного журнала, сидя за кухонным столом.

Подойдя к столу вплотную, Женька тронула маму за локоть.

— Мам.

Мама не отреагировала.

— Мама, — повторила Женька чуть громче.

Но мама снова не отреагировала. Казалось, она совершенно не слышала дочь. Буд-то пугающего вида воронка, смотрящая на маму со страницы журнала, проглотила ее, и мамины уши улавливали только шум воды.

— Мама! Мам! — Женькин голос становился все громче и громче. Она звала маму снова и снова и снова, в течение нескольких минут, пока на кухне не появились близняшки и, деря друг дружку за растрепанные волосы, не завопили: — «Ма-а-а!»

— Хватит кричать! Я же не глухая! — резко повернувшись к дочери, мама шлепнула ее по не очень мягкому месту. — Что ты здесь крутишься? Видишь, мне итак Нина и Инна покоя не дают! Иди, занимайся своими делами.

И Женька вернулась назад в детскую, где, чтобы задавить обиду, принялась грызть еще твердые горошины. Они были горькими, — но все же, — они были. И Женьке удалось слегка утолить свой физический, а заодно и моральный голод, потому, как крепкие зубы, вдоволь поборовшись, — все же победили крепкую пищу.

Пришло время победить и крепкие шишки. Женька положила одну из шишек себе на колено и, вооружившись стальным «копьем», принялась ее атаковать. Через пару минут по всему дому разнесся громкий крик. Наконец, услышавшая дочь мама, ворвалась в детскую и ахнула, — толстая цыганская игла, дрожа вместе с плачущей девочкой, торча у нее из ноги.

— Да, что ты за ребенок-то такой? — быстро освободив иглу из Женькиной ловушки, мама надавила на рану кусающиеся ватой. — Не умеешь что-то делать — не берись!

— Но мне в школу надо…, на завтра, — всхлипнула девочка.

— А что, попросить о помощи было некого? Не могла мне сказать, что тебе помощь нужна? — мама сунула вату в Женькины пальца и, поставив на стол тюбик с клеем, шлепнула девочку по затылку. — Чтобы я больше не видела, что ты иглы трогаешь! Не можешь пришить, так возьми, да приклей. Или ты и на это не способна?

— Я спо…, способна, — еще не перестала всхлипывать Женька. — А ты мне по… поможешь?

— Когда? Мне еще малышек укладывать, Даше школьную юбку зашивать, и Алеше учебники собирать. А завтра чуть свет вставать, завтрак вам…, — мама осеклась, и устало махнула рукой. — Хоть завтрак не готовить…. И не ной! Хочешь помощи — иди, ищи отца! Что мне-то со всеми вами делать? Чем я-то перед всеми провинилась? — Мама сама заплакала и вышла из комнаты.

Женька сидела, словно окаменев не меньше двух минут. Она сидела и думала. Думала и о себе и о маме, но не могла понять, — кого ей жаль больше, кому нужнее помощь и сочувствие, кому больнее. Женька отняла вату от ноги и безразлично уставилась на рану — ей даже стало стыдно за свой крик, — разве же из-за таких пустяков кричат? Разве же это больно? Больно не здесь…, больно где-то между горлом, едва ли не лопающимся от огромного кома, и глазами, — из которых наружу будто бы рвутся не жидкие, а каменные слезы.

— Я выключаю свет! Я спать! — влетев в комнату без предупреждения, Алеша так же без предупреждения стряхнул со стола Женькины шишки и клей. — Иди в другом месте лепи!

— Вот именно, — мне завтра до школы еще стих повторять, — добавила, появившаяся в дверном проеме Даша. — Иди на кухню, что ли. А лучше, просто выбрось свой мусор. Кому он в твоей школе нужен? Все равно же все в мусорку потом пойдет.

Женька молча собрала шишки в подол. Схватила клей и через зал побежала на кухню. В зале сидела мама. Рядом с ней лежал собранный Алешин рюкзак. В детской кроватке сопели носами покачиваемые маминой ногой малышки. Мама в потемках зашивала Дашину юбку.

Женькина стремительность заставила маму вздрогнуть и уколоть палец. Мама подняла на дочь покрасневшие глаза.

— Ты это мне на зло, да? Посмотри, что я из-за тебя сделала?

— Это не из-за меня, это из-за Дашки! — обиженно огрызнулась Женька. — И…, не умеешь шить — не берись! — выпалила она, не сбавляя шаг.

— А я тебе говорила, сама себя береги, — дети беречь не станут, — они вредители, — послышалось из родительской комнаты, в которой теперь жила прабабушка.

— Сами вы — вредитель! — процедила Женька сквозь зубы уже из-под кухонного стола. Забившись в темный угол, она открыла тюбик с клеем и залила плохо пахнущей жидкостью несколько шишек.

Руки никак не справлялись с поделкой, а мысли о странном положении не покидали маленькую голову. Нет, не о положении самой головы, — которая располагалась сейчас ниже колен, — Женька опять сидела в позе паука. А о положении самой Женьки в их большой семье.

Даше доставалось что-то хорошее или прощалось плохое — потому, что она старшая. Алеше — потому что мальчик, — единственный в своем роде. Родители хотели еще одного мальчика и рискнули родить четвертого ребенка — чтобы у Алеши был братик, и он перестал мучить всех своей уникальностью. Рискнули…, — а тут нате вам — мало того, что родились двойняшки, да еще и обе девчонки. В итоге, и Алеша не потерял свое одиночество в большой семье, и Женька перестала быть младшей. А младшие — это же прямо пуп земли — им вообще все самое лучшее и все с ручек сходит — потому что младшие. А Женька — она кто? Она какая? Получается, что никакая — пустое место — невидимка?! Угораздило же ее родиться такой никудышной — ни к месту, ни ко времени.

Шишки почему-то охотнее прилеплялись к пальцам, чем друг к дружке. Но Женька, вооруженная уже отросшими ноготками и острыми зубами, не сдалась, пока не смастерила снеговика. Голова снеговика заняла более почетное место, чем голова его создательницы, и глаза девочки закрылись от усталости.

— «Здесь и останусь спать, раз уж заснула», — подумалось Женьке, когда на месте темного окна вырисовались два зеленых холма. На дороге между холмами появился силуэт человека. Человек приближался. Собственно, был ли это человек или кто-то другой, Женька наверняка бы сказать не смогла. Колышущаяся от ветра и шагов длинная зеленая накидка прятала путника под собой очень надежно. Оказавшись всего лишь в паре метров от девочки, таинственный незнакомец позволил своим рукам вынырнуть из-под накидки и принялся поглаживать ладони друг о дружку, будто катая маленький шарик из теста или пластилина. Но вместо шарика между ладонями вспыхнул свет, и образовалась искрящаяся синими волнами полупрозрачная сфера. Женька хотела зажмуриться, но вспомнила, что ее глаза уже закрыты. Сфера принялась расти. Незнакомец поднял ее до уровня своей головы. Женьке показалось, что свет сферы растворил в себе ткань капюшона, и она увидела мужское лицо, обрамленное серебряно-синими волосами и бородой.

Следом за капюшоном, в свете сферы стал растворяться и сам незнакомец. Но, прежде чем исчезли его руки, он успел метнуть сферу в сторону прихожей. Женька повернула голову. Сфера висела в воздухе, напоминая собой раздутую луну. На фоне поддельной луны появилось четвероногое существо с горящими желтыми глазами.

— Я найду, — сказало существо, прожигая взглядом Женькино съежившееся сердце.

— Меня? — испуганно спросила девочка.

— Тебя, — ответил уже другой голос. Это был голос мамы. Она прошла прямо сквозь мечущую тонкие молнии сферу, сквозь преследующее Женьку существо, и приблизилась к столу.

Будто соперничая с мамой, сфера быстро уменьшилась и, облетев ножку стола, остановилась перед Женькиным носом. Внутри сферы что-то переливалось, что-то похожее на осколок хрустальной вазы. Женьке отчего-то очень захотелось вынуть этот осколок из сферы. Она протянула руку вперед и тут же отдернула ее назад, почувствовав резкую боль в кончике безымянного пальца.

— Я кое-как нашла тебя, — опять заговорила мама. — Почему ты до сих пор не в постели? Люди под столом не спят. Ты же не животное какое-нибудь.

— Но я же сплю, — тихо ответила Женька и, открыв глаза, вздрогнула, — мама ей вовсе не снилась. Мама, действительно, заглядывала под стол и ждала реакции дочери. — Я не спала?

— Спала, не спала, — вылезай уже, — мама помогла девочке выползти из убежища и, сдвинув брови, воззрилась на ее безымянный палец. — Я же запретила тебе брать иголки.

— Я и не брала, — Женькин голос звучал взволнованно. — Они же у тебя.

— Не может быть, чтобы кровь до сих пор не свернулась. Может ты укололась о шишку?

— Может…, — неискренне согласилась Женька. И, взяв своего снеговика, напоследок окинув кухню смущенным взглядом, убежала в детскую, где, боясь сомкнуть веки, еще долго-долго, почти до самого утра, лежала с открытыми глазами.