Телега в конверте

Юрий Александрович Алексеев (2024)

В сборнике представлены сатирические и юмористические рассказы, ярко описывающие советскую жизнь середины 1960хх. Перед читателем предстанет большой спектр проблем, волновавших советских граждан в то время — мелкое воровство на работе, бессмысленность бесконечных собраний, хамство в сфере услуг, спекуляция, а также бытовые и социальные проблемы — супружеская неверность, дефицит продуктов, бессмысленная погоня за модой.

ИСПОВЕДЬ С ПОДНОСОМ

Искусство постоянно требует жертв. Пришло время, и оно потребовало меня. Котурны и тогу мне тогда еще заменяли плащ и кеды из несгибаемой парусины, а сценическая деятельность ограничивалась ролью суфлера на экзаменах.

— Искусство, — говорил наш мэтр Дебышев — Таганский, — это искренность, совершенство, законченность воображаемых чувств. Заставь поверить6 что твои слезы — слезы, а смех — смех, а не кашель сквозь зубную щетку. Зажги в зрителе светильник чувств и радугу надежд! Вот тогда ты актер.

Найдутся ли у меня спички, чтобы зажечь этот светильник, или придется добывать огонь трением ладоней о поднос, на котором «кушать подано»? — эти мысли мучили меня хуже, чем сапоги новобранца на марш-броске. Но как проверить?

Пробным камнем я решил избрать любовное признание. Объясняться мне, откровенно говоря, было некому. Но я полагал, что любой женщине любовное признание не менее приятно, чем бесплатная раздача выкроек на пижамной выставке. Для начала я пригласил однокурсницу Зойку в кино.

— Ты что, наследство получил? — изумленно вскинула брови Зойка. — Впрочем, можно — все равно делать нечего.

По дороге я с придыхом начал:

— Зоя, я пылаю, сгораю, умираю. Люблю, люблю тебя одну навеки, и наши судьбы…

— Послушай, — перебила Зойка. — О какой любви может идти речь? Лишь через год тебя выпустят на сцену. Да и то будешь исполнять «вдали послышался шум нескладно падающего тела» или орать: «Карету Бельских к подъезду!» Нет уж, оставим воздушные замки юным авиамоделистам.

— Ах так! — сказал я тоном короля Лира. Оторвал Зойке один билет и пошел за пельменями.

В «Гастрономе» я увидел за прилавком белокурый синеглазый объект, достойный признания.

— Приходи, когда закрываться будем, — сказала она, выслушав мое учтивое предложение.

В девять я уже держал ее под руку и шептал:

— Сколько бессонных ночей, томительных дней провел я в думах о вас. Вот уже год я хочу в магазин. Я ловлю каждый ваш взгляд, слежу за каждым движением рук и — весы судь…

— Чего, чего?! — встрепенулась продавщица. — За собой лучше смотри. Руки, весы… ты что из ОБХСС?

Она повернулась и застучала каблучками со скоростью пневматического молотка.

Я загрустил. Но муза продолжала щекотать меня своими пальмовыми ветвями. По дороге домой я забежал на почту и увидел в окошечке ее. Нельзя сказать, что она была обворожительна. Ее волосы походили на пучок травы, проросший у входа в керосиновую лавку, а глаза напоминали вишенки, вымоченные в уксусе.

— Минуту, подарите мне минуту! — простонал я, впиваясь в нее жадными глазами.

Девушка ойкнула и захлопнула окошко.

— Люблю, люблю, ты мне всего дороже! — продолжал я с надрывом.

Окошко тотчас открылось.

— Ой, правда? — всплеснула чернильными ладошками девушка. — Подождите, я сейчас.

«Зажег!» — подумал я про себя.

— Проводите меня домой! — не без нежности попросила девушка.

И мы пошли. О, если бы видел меня в тот миг Дебышев-Таганский! Я поднимался с нею на небо без веревочной лестницы и опускался на морское дно без акваланга. Задыхался от слов, падал на колени и поднимал себя за волосы.

Когда мы подошли к ее дому, светильник наших чувств пылал так ярко, что мог вызвать пожар во всем переулке.

— Подождите здесь, — нежно шепнула она у подъезда и птицей взлетела по лестнице.

«Вот она, сила святого искусства! — думал я. — Вот она, радуга надежд..»

Через минуту из подъезда вылетела моя любимая. Ее сопровождал субъект, который мог бы сыграть Собакевича и без грима.

— Вот, Васенька! — с вызовом затараторила девушка. — Ты хвастаешь, что, кроме тебя я ни-и-кому не нужна. А вот товарищ целый час признавался мне в любви..

… Если бы не помощь прохожих, я мог бы теперь играть разве что череп Йерика в «Гамлет».

С тех пор вырвать из меня любовное признание нельзя и надавив грудь коленкой. Словом, в герои-любовники я не гожусь.

И теперь, каждый раз выходя на сцену с подносом, чтобы крикнуть «кушать подано», я стою и думаю, зачем искусство все-таки требует жертв.