Саламат. Наша история

Ezira Temirova

Эта книга рассказывает подлинную историю одной семьи, пережившей трагические события депортации в Казахстан во времена советской власти. Основанная на дневниках и воспоминаниях нескольких поколений, она раскрывает непростую судьбу людей, чья жизнь была полностью изменена волей истории. Это не просто хроника событий, а живое свидетельство человеческой силы духа, любви и стремления сохранить свою идентичность в самых трудных обстоятельствах.

Глава 3

В тот февральский утренний час, когда зима мягко и неутомимо стелила свои белые покрывала по земле, мальчик проснулся, как и всегда, рано, хотя усталость от дневных трудов с двумя младшими сестрёнками — одной из которых было не больше трёх-четырёх месяцев — все ещё сковывала его. Снег падал, не тяжёлый и не крупный, а мелкий, лёгкий, как тихая слякоть, будто бы сам мир пытался спрятаться в этом неприметном покрове. На улице, с короткими остановками, мелькали двухколёсные подводы, загруженные скромным домашним скарбом, передвигаясь по дороге, как ничем не примечательные, но все же тревожные и неизбежные признаки человеческой судьбы. Лошади, запряжённые в них, сдерживали свои шаги, покачиваясь, будто же их тела, точно человеческие, страдали от тягости того времени. А женщины, держа в руках вожжи, шагая за этими тяжкими повозками, мрак смерти и отчаяния в глазах их, словно, символизировали потерянность их духа. Они вздыхали, их слова и взгляды, бросая крики на неторопливых животных, были полны беспомощности и внутренней тоски. Слёзы в их глазах не шли от простого сожаления — это было не что иное, как осознание глубокой и бесповоротной утраты, которая нависала над всем миром, так страшно и трагично, как вся война, порождённая страхом и глупостью.

Смотрел же на это Салавди. Он стоял на веранде, чувствуя на себе тяжесть происходящего, как будто камень в груди не позволял дышать. Мать его тоже стояла молча, и взгляд её, проникнутый неизвестной тоской, словно охватывал всю землю, все сёла, все беды, что угрожали. Он позвал её к себе, а она с присущей ей молчаливой стойкостью подошла. Вместе они смотрели на происходящее. В одном из дворов, который виднелся из их окна, входили и выходили солдаты, и Салвди ощущал в воздухе, что эта суета не просто передвижение людей, а неумолимое, неизбежное приближение беды.

Всё вокруг бурлило, но мать молчала. В её взгляде отражался тот же беспокойный свет, что был в глазах других женщин, которые скрывали свою внутреннюю борьбу, скрывали то, что теряли на этом пути — дом, близких, всю свою жизнь. Салавди видел, как её руки дрожат, и как сердце её тихо страдает, но на её устах не было ни звука жалобы. Это было мучительное молчание, в котором вся боль её души сливалась с тишиной мира, что рушился вокруг.

Он почувствовал, как невыразимая тоска охватила его. Эти люди, солдаты, которые когда-то были настолько близки, стали чуждыми. Старшина, тот самый, кто играл на гармошке и, казалось, приносил в этот дом хоть какую-то радость, теперь стоял здесь, перед ними, велел покидать дом. В его глазах не было ни того огонька, что раньше горел. Он стал частью чего-то гораздо большего и более тёмного. Для Салавди это было страшным открытием. Тот, кто когда-то дарил веселье, теперь был просто механическим орудием чуждой власти.

Но вот и их очередь подошла. Комната наполнилась тягучим, почти беззвучным напряжением, как перед тем, что должно было случиться. Старшина с этим ужасным спокойствием, как холодная рука, вырвал их из мира детства, из мира, который был ещё жив и тёпл. И в его словах, сказанных с холодной отрешённостью, Салавди услышал не просто приказ, а приговор. Этот человек, этот старшина, который приносил музыку и радость, теперь стал частью жестокой машины, которая поглощала их мир.

Мать, всё ещё с ребёнком на руках, пыталась собраться, но её глаза говорили о чём-то большем. Салавди с трудом понимал, что это не просто потеря дома, это потеря всего того, что было ей дорогим. Она старалась скрыть свою слабость, но всё же дрожь её рук выдавала состояние. Старшина лишь стоял, изредка утешая её, но его слова казались пустыми и холодными, как сам воздух, пропитанный страхом и неведением.

Салавди всё это видел, чувствовал и переживал. В его сознании переплетались чувства, которые трудно было назвать словами. Но одно было ясно — всё, что было родным и знакомым, исчезало. И вот, наконец, они двинулись. Подвода, собравшая все их беды и скромное имущество, понесла их по дороге, из которой уже не было возврата. Мать пыталась сохранять спокойствие, но каждое её движение было наполнено невысказанным горем, которое тяжело было скрыть. Это был момент, который останется в сердце Салавди навсегда, как резкий, жгучий след.

Путь был долгим и мучительным. С каждым шагом, который они делали, всё больше отдаляясь от дома, Салавди ощущал, как меняется его мир. И в этом изменении было что-то одновременно страшное и полное решимости. Пусть они теряли всё, но были вместе, а значит, в этом была какая-то сила, что-то, что позволяло не сломаться, несмотря на всё.

Когда подъехала подвода, и они собрались, Салавди, наблюдая за этим стиснутым, болезненным взглядом, слышал, как украинец, тоже пребывающий в тяжёлых раздумьях, сказал:

— Это делает нас сильными. Не падать, несмотря на тяжесть. Выдержать всё — вот что нас спасает.

Салавди не мог не согласиться. Слова звучали как спасительная правда, как обещание того, что, несмотря на все невзгоды, вместе они смогут выжить. И в этом было что-то важное, не поддающееся времени.