Двери закрываются, или Станция метро «Новогодняя»

Karina Sterry (2024)

Когда мы взрослеем, то в повседневной суете остается слишком мало места для праздника и новогодних чудес. В рабочих буднях теряется сказка, и когда часы бьют полночь, мы отмахиваемся или делаем вид, что загадываем желание. Нам не верится, что одна единственная ночь может все изменить. Знакомо? Тогда эта сказка именно для вас. Дарья из тех одиноких женщин, которые давно разочаровались в жизни. И работа в новогодний праздник для нее самое обычное дело. Слезы в пустынном холле метро, пакет с мандаринами в руке, ссора с лучшей подругой и твердо принятое решение — никакого застолья. В последнем вагоне метро — ни души. Только Дарья и маленькая девочка с кудрявыми волосами и ярко-синими глазами. Куда направляется подземный состав? Бывают ли новогодние феи? И что бы вы ответили на предложение перемотать стрелки курантов назад, чтобы провести вечер в компании самого близкого вам человека?

Глава 10

Мне кажется, что я никогда не доберусь до конца длинной очень темной улицы. Бежать тяжелее: ноги немеют и заплетаются, ничего не вижу из-за замерзших ресниц, боль в легких становится невыносимой. Каждый вдох вонзается в грудь. Я не чувствую пальцев, все, что происходит, будто не со мной, но в висках стучит отчетливо и громко нудное напоминание: время, время, время. Если не добегу, если не успею, то совсем ничего не вспомню. Несколько раз поскальзываюсь, барахтаюсь в жестком крупинчатом снегу и снова поднимаюсь. Наконец, передо мной появляется конечная остановка трамваев — тут один из спусков в подземный переход. Ныряю в темноту. Здесь пахнет кошками, землей и затхлой водой. Пытаюсь разглядеть, где нахожусь, но ни черта не видно. Под ногами что-то неприятно хрустит (надеюсь, плитка, отпавшая со стен и мелкие камушки, а не крысиные скелеты). Крупная капля с потолка падает на плечо, и от страха я чуть не теряю сознание. Где же этот турникет? Мне кажется, что от частого вертения головой скоро отнимется шея. Я поворачиваю в один коридор, в другой, но везде пусто. Может, уже не успела? В конце самого длинного коридора горит бледный-бледный свет. Я осторожно пробираюсь к нему. К плиточной стене прислонена короткая деревянная лестница, а рядом с ней темнеет силуэт ржавого турникета. Я снимаю варежки и ощупываю его руками, чтобы отыскать щель для жетона. Есть! Можно кидать монетку. Позади меня раздается негромкий стук и старческое кряхтение. Во мне все обмирает. Вот и попалась. В самом конце пути! За что? К горлу подкатывает жгучая обида, забываю дышать. Я сжимаю челюсти, поднимаюсь на ноги и осторожно оборачиваюсь. Так и есть: передо мной тот самый старик-смотритель в коричневом старомодном пиджаке. Он стоит так близко, что я ощущаю запах нафталина и пыли от старой ткани. Из-под затертой черной фуражки торчат растрепанные седые волосы. Его лицо расчерчено глубокими морщинами, из-за нависших век глаза кажутся воспаленными и узкими. Может быть, потому что он давно не видел белого света? Старик изгибает беззубый рот в коварной ухмылке и касается моей ноги тростью. Меня парализует, я больше не могу двигаться. — Не бойся меня, — хрипит смотритель, брызжа слюной в мое лицо. — Ты спишь. Крепко спишь. Уснула в метро, с кем не бывает, правда? — его голос становится сладким и убаюкивающим, я и правда чувствую, как засыпаю. — А что это в твоей руке-е? — растягивает он слова. — Давай-ка, милая, посмотрим вместе. Он касается моего кулака тростью и кисть послушно разжимается. Я прикусываю губу и крепко зажмуриваюсь. В моей руке был не жетон, а стеклянный дельфинчик, подаренный бабушкой. Я боюсь, как бы он не разбился. Крупная слезинка согревает одну щеку. Щиплет. Я все еще здесь, меня не отправили обратно. Старик поднимает стеклянный сувенир и его взгляд меняется: он сводит мохнатые брови, сердито косится в мою сторону и выбрасывает длинный костлявый палец вперед. — Ты, ты… — он уже не просто злится, его буквально колотит от гнева. — Как ты посмела, гнусная девчонка трогать мои вещи! Да я тебя раздавлю! Старый смотритель замахивается на меня тростью, но она не долетает до цели. Вместо удара он снова касается моего плеча набалдашником и шепчет: — Отомри. Где ты взяла эту вещь? Немедленно рассказывай, если хочешь вернуться домой! — Бабушка отдала, — отвечаю я, ежась от нового приступа озноба. — Она сказала, что это дедушкин талисман. А сама я ничего не знаю. Никогда не видела дедушку. И тут случается совершенно невероятное: старик прижимает стеклянный талисман к сердцу, откидывает трость в сторону и громко плачет. Наверное, так плачут дети, когда теряют близких: взахлеб, никого не стесняясь, не сдерживая чувств, всем сердцем. Я догадываюсь, что произошло и сажусь перед стариком на корточки: — Это ведь ваша вещь? — робко спрашиваю я. — Вы мой дед? Тот самый, который работал в театре? — Беги, — всхлипывает он, подталкивая меня к терминалу. — Надо уходить. Время кончается, не успеешь. — Как же, — растерянно оглядываюсь я, и мой голос твердеет: — нет, нет. Я хочу узнать, как все было. Бабушка, выходит, хотела, чтобы я знала. — Все равно забудешь, — шепчет дед. — И никому не нужна эта правда. Они думают, что я предал семью, пусть так. В другое не поверят. — Я поверю. — Тогда пойдем, — старик поднимается с пола, подхватывает меня под локоть и тянет к турникету. — Где жетон? — Здесь, — хлопаю я по карману. — Кидай. Я выведу тебя к путям. Монетка жалобно звенит на дне турникета, стена с плиткой мелко дрожит и поднимается вверх, словно каменное жалюзи. Дед, не дожидаясь, когда она поднимется полностью, ныряет под стену и торопит меня: — Шевелись, поезд скоро. По ту сторону тоже морозно и снежно. Земля исчерчена плавными линиями железнодорожных путей. Очень тихо, гула поезда пока не слышно. — Как тебя зовут? — глухо спрашивает дед. — Даша. — Это ты придумала станцию, — то ли спрашивает, то ли утверждает он. — Придумала, — выдыхаю я. — Вся в меня, — хрипло смеется он. — Я тоже все время что-то придумывал. Когда был директором театра. Вот, допридумывался, сослали меня. Дали пятнадцать лет. Людмила молодая еще была. Ждать обещала, плакала. Я надеялся на слухи, поговаривали, что под амнистию попадем. Так и случилось, недолго я просидел, отпустили. На обратном пути со мной бригадир ехал, в Москву звал на работу. Метро, значит, строить. Станции, то бишь, новые. Сладко пел, комнату обещал. Думаю, хорошо, кто на работу еще бывшего заключенного возьмет? В Тагиле совсем бы нас затюкали. И себя и Людку под монастырь. Поехал, в общем. Три месяца пахал, деньжат подкопил, письмо написал домой, но отправить не успел. Старик поморщился и погладил себя по пиджаку. — Смену отработал, уходить собрался, слышу, ребята к бригадиру кличут. Пошел, да свернул не туда. Огромный такой тоннель появился бетонный — весь в норах. Куда идти — непонятно. Мыкался, мыкался, исхудал, чуть от голода не подох. Лежу, весь пол надо мной будто в звездочках, дышать не могу и сил идти нет. А помирать не хочется. Тогда-то он и явился. Прежний смотритель. Дряхлый, кое-как на ногах стоит. Предложил мне жизнь в обмен на пророчество. Мол спустя много лет появится станция волшебная, так вот нельзя, чтобы она существовала. Разрушу станцию и смогу вернуться тогда. Потайные переходы метро должны остаться в секрете. Вдалеке рассыпался сухим треском сигнал поезда. Блеснули два крохотных огонька. — Успели, — дед крепко сжимает мою ладонь. — Прости меня. Я постараюсь удержаться от соблазна. Но он велик. Я устал от бесконечных переходов и туннелей. Хочу вернуться домой, к Людмиле. Странник обещал, что я не постарею. — Я не стану осуждать, — опускаю я глаза в землю и дышу на ледяные руки. — Но послушайте, смотритель мог обмануть. Эта станция — она для взрослых. На ней сбываются мечты. Может быть, стоит сначала загадать желание? Просто попробовать. Сегодня — самое время. — Об этом я не думал. Обязательно проверю! Обязательно! — горячо отвечает он. Поезд с грохотом останавливается около нас. Двери с шипением раздвигаются. Слышу голос диктора, который так и не изменился за многие-многие годы: — Осторожно! Двери закрываются. Я поднимаюсь в вагон и оглядываюсь на деда. Он поднимает руку с дельфинчиком вверх. Я не хочу прощаться с ним, машу рукой и негромко говорю: — До встречи. За окном проносится темнота, я не понимаю, где проезжаю. То ли это улица, то ли мы въехали в тоннель… Вжимаюсь в сидение, нащупываю в кармане коробку монпасье — подарок Дениса. Съедаю одну конфету. Со мной столько всего произошло за несколько часов, что я сама не своя, леденцы кажутся горькими. Я прикрываю на минутку глаза, а когда их открываю, вижу название екатеринбургской станции — Чкаловская. Мне становится душно, хочу вырваться из метро на воздух. Вскакиваю и барабаню кулаком в двери. Будто по волшебству поезд останавливается и выпускает меня на волю. Я не сразу прихожу в себя. Прислоняюсь спиной к мраморной колонне, провожу рукой по ткани пуховика и перевожу взгляд на табло. Время 22.45. Дата все та же, тридцать первое число. Я шарю по карманам, нахожу в них телефон, ключи, паспорт и…жестяную коробку с монпасье. Ничего не изменилось за исключением малого — изменилась я сама. Чудеса свершились, и я смотрю в будущее с надеждой и интересом: вдруг будет что-то еще? Но руки и ноги трясутся, кое-как добираюсь до эскалатора. Попутно звоню маме, сестре, подругам, поздравляю с наступающим, сыплю поздравлениями и уже не жалею о своем одиночестве в праздник. В последнюю очередь набираю Сереже и тут же женское чутье подсказывает: что-то не так. Слышу фоном сдавленный женский смех. И голос у него испуганный, будто не ожидал, что позвоню. Подарил цветы, чтобы прикрыть свои косяки? Глаза заволакивает яростью. — Привет, Дашуль, — щебечет он. — Я доехал до Казани, вот, отмечаем с друзьями. Я надеюсь, ты помнишь про норму шампанского и салатов в праздник? В прошлый раз ты долго приводила себя в порядок. — Как же ты достал со своими нравоучениями, — как можно спокойнее говорю я. — Я сыта твоими обещаниями и гребаным протеином. Ешь его сам. И не присылай мне свои веники. — Ты че, сдурела? — кричит он. — Какие веники? Разберись в себе сначала, толстая дура! — Сам дурак! — говорю я и сбрасываю звонок. За стальными дверьми метро не холодно и очень снежно. Я снова тянусь за телефоном, чтобы вызвать такси и замечаю ту самую машину, в которую села по ошибке, когда возвращалась с Тагила. С заднего стекла на меня глядят веселые зайцы. Фары подмигивают, подзывают ближе. Я глубоко вдыхаю, гордо распрямляю спину, подхожу к машине и распахиваю дверцу. — Поехали, — командую я, пристегнувшись. У водителя от удивления приподнимаются очки. Как же его звали? Хмурю брови, чтобы вспомнить. — На тот же адрес? — хитро улыбается он. — Туда же, — киваю я. — На шампанское не приглашу, простите. У меня был слишком тяжелый день. — Снова отказываетесь, — вздыхает он. — Нет, нет, — торопливо перебиваю я и перескакиваю на другую тему. — Цветы… они же от вас, да? У него слегка румянятся щеки. Кивает. — Да. Понравились? — Понравились. Мы сворачиваем на мою улицу. С замиранием сердца ищу родные окна. Где бы мы ни были, в другой ли стране, другом городе, другом измерении — нет ничего лучше нашего дома, нашей крепости. — Извините, забыла, как вас зовут, — смущенно признаюсь я. — Бывает, — смеется водитель. — Тогда познакомимся еще раз, — он держит одной рукой руль, а другую протягивает мне, — Денис. Про вас помню. Вы Даша, верно? — Да, — соглашаюсь я и, всматриваясь в черты его лица, понимаю, на кого был похож отец мальчика, с которым я подружилась в Москве. Выходит, Денис все-таки нашел меня. Я наследила в прошлом. Или просто судьба? — Мне надо идти, — мямлю я, кое как выпутываюсь из ремня и бегу к подъезду.

— Этого не может быть, — шепчу про себя и в поиске ключей снова натыкаюсь на жестяную коробку с монпасье, где, возможно, остался номер Дениса. — Просто не может быть.