Дурак, заика и спецкласс

Miki Langelo

Лёня всегда немного отличался от других детей. Ему с трудом даётся учёба, он мало говорит и замкнут в себе. Лёня не находит понимания ни в школе, ни дома. Когда он проваливает собеседование у психолога, его отправляют в специальный класс, где он знакомится с заикающимся мальчиком Мишей. Лёня и Миша вынуждены наравне с другими детьми спецкласса нести на себе клеймо «тупиц» и «отсталых», пока в школу не приходит новый учитель рисования.

Глава 6

Лёня в кабинете школьного инспектора раньше не бывал никогда. Это место, окутанное множеством легенд, представлялось ему мрачным помещением с голыми стенами, абсолютно пустым, если не считать одинокого стола со стульями в центре. В общем, настоящая комната допроса, как из фильмов про полицейских.

Но в реальности все оказалось не так. Это был обычный кабинет, по планировке похожий на кабинет психолога. Единственное, что выдавало его реальное предназначение — фотографии «проблемных» учеников на стене. Выглядело, как плакаты с мошенниками в общественном транспорте под заголовком: «Их нужно опасаться». Среди последних приклеенных фотографий Лёня увидел свою.

Его усадили на жёсткий холодный стул с железной спинкой. Велели ждать прихода матери.

Но вошла не мать, а Марта. Она была какой-то запыхавшейся, словно долго бежала, с непонятным отчаянием во взгляде. И, будто собрав всё это отчаяние в один комок, она выдохнула:

— Лёня! Лёня, ну как же так!

Зажмурившись, Лёня вскочил и бросился к ней: обнял, уткнувшись в плечо, и заплакал. Ему хотелось почувствовать себя маленьким, как в детстве, когда так можно было укрыться от всего мира, от всех проблем. Сейчас он понимал, что это его не спасёт, но упорно цеплялся за последние возможности побыть ребёнком.

А Марта обняла его в ответ и легонько погладила по волосам.

— Лёня, — тихо повторила она. — Только не говори, что это из-за того глупого рисунка.

Лёня отстранился, чтобы заглянуть ей в лицо. Но Марта отвела взгляд. И он подумал: нет, она сама не считает, что дело в рисунке. Скорее всего, она просто подсказывает ему выход. Проще простого: сказать, что Миша нарисовал гадкий рисунок и Лёня защищал честь учительницы. Тогда из преступника он сразу превратится в героя.

На них смотрел инспектор. Это было бы удобно, конечно, только Миша скорее всего уже рассказал правду. Рассказал, что Лёня оскорбил его маму, и что это Миша защищал честь другого человека.

— Это не из-за рисунка, — ответил Лёня.

Ему показалось, что Марта облегченно выдохнула, а может, это был его собственный выдох.

— Да что вы с ними разбираетесь, — сказал инспектор. Голос у него был скрипучий. — Это ж спецкласс. Умственно недоразвитые. Обычный случай, — головой он при этом качнул в сторону фотографий, висевших на стене, имея в виду, что все эти дети — ученики спецкласса.

— Знаете, — буркнул Лёня, глядя на Марту. — Давайте так и будем считать: я ударил Мишу, потому что я умственно недоразвит.

— Нет, Лёня, — ответила она. — Не хочу я так считать. И не буду.

Лёня испытал тёплую благодарность за этот ответ. Хотел сказать ей что-нибудь хорошее, но инспектор оборвал мысль:

— В общем, я с этими формальностями уже хочу покончить, — он начал складывать бумаги на столе. — Тот, второй, мне всё рассказал, если тебе добавить нечего, я молча вас ставлю на учёт, и расходимся.

— Нечего, — коротко подтвердил Лёня.

Когда они с Мартой вышли из кабинета, оказалось, что новый учитель всё ещё сидит один — директор так и не пришёл.

— Ну, как дела? — спросил он.

Марта развела руками:

— Тоже думает, что если спецкласс, значит, всё…

Лёня столкнулся с учителем взглядом. Ему показалось, что он почувствовал какое-то осуждение, словно и этот взрослый согласен с этим многозначительным «всё». Ну, пускай соглашается. Пускай хоть что думает, раз уж этот учитель такой.

— Лёня, — обратилась к нему Марта. — Можешь подождать в коридоре?

Это известные штучки взрослых людей. Если просят выйти — значит, будут говорить о вас. Как будто дети — это какой-то предмет мебели, который можно переставлять с одного места на другое. Чуть что неудобно стало, так сразу: «Выйди, нам надо поговорить».

Но Лёня покорно вышел из кабинета: пусть отведут душу, пусть поговорят о них, всё равно это уже ничего не изменит. В коридоре стоял Миша — хмурый и снова в кепке, надвинутой на глаза. Они помолчали с минуту. Потом посмотрели друг на друга и одновременно спросили:

— И что?

От неожиданности также одновременно рассмеялись.

— Что «и что»? — первым спросил Лёня.

— Рас-рас-рассказал ему про р-р-рисунок?

Лёня даже опешил:

— Конечно, нет… При чём тут рисунок? Я думал, это ты рассказал… Ну… Про маму.

— А п-п-причём тут она? — ещё больше нахмурился тот. Лёня заметил, что Миша всегда говорил про маму «она». — И в-в-вообще, я тебе не т-т-репло какое-то.

— Я вообще-то тоже, — насупился Лёня.

Они снова замолчали. Тишину прервала Аля из класса, в котором Лёня раньше учился — класса для нормальных. Она якобы шла мимо, а на самом деле специально хотела навстречу попасться. Чтобы спросить:

— Лёня, как дела?

— Тебе какое дело? — лениво огрызнулся тот в ответ.

И подумал, что она похожа на ведьму. Вся зализанная, с двумя крысиными косичками, ещё и красная, как рак.

Аля пошла дальше, так и не удовлетворив своё любопытство. Ну, конечно, хотела всем рассказать, как Лёня себя чувствует и как собирается отпираться — в их образцовом классе не часто такие драки случались.

А Миша так и стоял рядом, хмуро поглядывая из-под козырька кепки. Всю короткую перебранку, Лёня чувствовал это напряжение и этот взгляд. Посмотреть Мише в лицо было страшно. И среди всех тревожных мыслей вертелась одна главная: «Что теперь ему сказать?».

Лёня, конечно, знал, что сказать. Но это очень трудно. И совершенно необходимо. Сейчас было важнее всего на свете переступить через стыд и сказать: «Миша, прости меня, пожалуйста, я дурак, я сам не знаю, как мог такое сказать».

— Миша… ты…

Но Миша торопливо перебил:

— С-с-слушай, сегодня п-п-показывают кино про з-з-зомби, после уроков к-к-как раз успеем…

И стало понятно, что говорить уже ничего не надо.