Дурак, заика и спецкласс

Miki Langelo

Лёня всегда немного отличался от других детей. Ему с трудом даётся учёба, он мало говорит и замкнут в себе. Лёня не находит понимания ни в школе, ни дома. Когда он проваливает собеседование у психолога, его отправляют в специальный класс, где он знакомится с заикающимся мальчиком Мишей. Лёня и Миша вынуждены наравне с другими детьми спецкласса нести на себе клеймо «тупиц» и «отсталых», пока в школу не приходит новый учитель рисования.

Глава 7

Нового учителя по рисованию звали Тимофей. Он тоже представился коротко и по имени, как Марта. Лёня опоздал на урок, потому что они с Мишей соревновались в «кто дальше плюнет», и когда всё-таки пришёл, свободных мест почти не осталось.

— Я сяду за последнюю парту, — сказал Лёня. Там сидела Настя.

— Будь осторожней, Настя очень увлекается, когда рисует, — предупредил Тимофей.

Настя сидела, вымазавшись в жёлтой краске, пытаясь нарисовать солнце пальцами. Кисточки она, кажется, не использовала из принципа. Всё вокруг неё было жёлтым, красным, голубым — всех цветов радуги.

Лёня кивнул и осторожно прошёл к последней парте.

Рисовали школьный двор. Створки окна были приоткрыты, через них пробивался удушающий запах черемухи — это было чуть ли не единственным, что Лёне нравилось в школе. Больше нигде черемуха не росла, и этот аромат можно было уловить только здесь.

Лёня подался вперед, чтобы лучше видеть школьный двор. Он не использовал карандаш для наброска, когда рисовал пейзажи, поэтому сразу положил первые мазки на бумагу. Он вглядывался в смурное школьное утро, стараясь разглядеть черемуховые ветви. Смутные тени домов перекрывали их, но он знал, видел тысячу раз: ветви тянутся к земле белыми гроздьями. Он рисовал их наугад. Рисовал, и впервые за долгое время чувствовал себя спокойно.

— Ты всё делаешь неправильно, — это Гена обернулся с передней парты. — Зачем ты рисуешь окно, если надо рисовать то, что за ним?

— Просто мне хочется нарисовать пейзаж, как через оконную раму, — объяснил Лёня.

— Это тупо.

— Нет, не тупо, — блаженно улыбаясь и легкомысленно размазывая краску, сказала Настя. — Лёня очень умный. У Лёни желтые пуговицы на рубашке. Я люблю жёлтый.

Она странно говорит, потому что у неё задержка в развитии. Лёня это от учителей услышал.

Гена хмыкнул и отвернулся.

Тимофей подошёл к Насте и принялся объяснять ей, как получить разные оттенки жёлтого. Лёне понравилось, как он с ней говорил. Многие учителя обращались с Настей, как с младенцем, другие вообще старались ее не замечать, а для Тимофея она, казалось, вообще ничем не отличалась от других. В общем-то, все в спецклассе были не такими, как «другие», но на уроке рисования это забывалось. Так было раньше, с Мартой, так получалось и теперь.

Потом Тимофей остановился над рисунком Лёни. Стоял и смотрел. А Лёня ждал. И почему-то нервничал.

— У него неправильно, да? — снова сунулся Гена.

— Всё правильно, — ответил Тимофей.

Лёня выдохнул.

— Твой рисунок — это правильно для тебя. У Лёни своё «правильно».

Лёня не знал, умеет ли рисовать на самом деле. Его рисунки никогда не выделяли, разве что Марта хвалила, но она из тех учителей, кто похвалит любого — лишь бы приободрить. Это хорошо, но это непонятно: как ему тогда узнать, способен ли он рисовать на самом деле? Но хорошо у него получалось или нет, одно было точно: ничего, кроме рисования, не приносило ему такой лёгкости, не пробуждало внимательности к окружающему миру.

Из кабинета Лёня уходил последним: он был дежурным и относил мольберты в примыкавшую к классу подсобку. Поставив к стене последний, он задержался: внимание приковали к себе листы с репродукциями фресок, аккуратно сложенные на полке. И вдруг услышал, как в кабинет кто-то вошёл: застучали каблучки по паркету. И хотя в подсобке его и так было не видно, он всё равно присел — на всякий случай.

Вошедшая поздоровалась с Тимофеем, и Лёня понял, что это Марта. Коротко расспросив о том, как прошёл урок, она вдруг начала рассказывать про каждого в спецклассе. И удивительно, но то, что она говорила, было совсем не похоже на скучные сухие характеристики.

— Настю хвали чаще и при всех, — напутствовала Марта. — Ей это очень нужно.

Лёня слышал, как скрипит ручка: похоже, Тимофей записывал всё, что она рассказывала. Когда речь зашла о Мише, Лёня напрягся ещё больше.

— Миша читать не умеет, — говорила Марта. — Но, думаю, это неправда.

— Почему?

— Он заикается. Скорее всего, он просто стесняется читать вслух.

«А ведь правда!» — ахнул Лёня про себя. Конечно, если бы он заикался, ему бы тоже не хотелось читать вслух перед всем классом. Как же он сразу об этом не подумал?

— А Лёня? — Тимофей спросил о нём сам.

— У него хмурый вид, но доброе сердце. Они все — добрые. Но с этими детьми нельзя жалеть себя.

Они помолчали. В тишине кабинета Лёня слышал тиканье часов.

— Даже если тебя на них не хватает, ты должен их любить, — продолжала Марта. — Должен. А если не можешь — лучше уходи.

Снова тишина и гнетущее молчание. Как бы заканчивая свою мысль, Марта добавила:

— Такое мало кто может.

Лёня почувствовал, что у него от неудобной позы затекает тело. Хотелось замереть вместе с Мартой и Тимофеем, почувствовать эту тишину, раствориться в этой странной педагогической грусти, но он переставал чувствовать ноги. Стараясь бесшумно выпрямиться, он задел плечом полку и одна из репродукций полетела на пол. В попытке поймать её налету Лёня наделал ещё больше шума: сбил рядом стоящий мольберт и случайно вскрикнул.

И листы, и мольберт почти одновременно и оглушительно громко свалились на пол.

Каблучки опять зацокали. Лёня поднял голову и столкнулся взглядом с Мартой. Она смотрела растерянно, но совсем не сердито. Будто бы хотела посочувствовать ему, но не могла подобрать слова.

Нужно было что-то сказать. Она ведь хорошая, и так славно отозвалась о нём. Но вместо слов, Лёня просто сорвался с места и выбежал из класса.

«Стой! Стой, остановись! — мысленно кричал он сам себе. — Нельзя убегать сейчас, не смей, негодяй!».

Но бежал. И школьный коридор в глазах сливался в один тёмный тоннель. В нём будто включился какой-то неуправляемый мотор, и он не мог даже сбавить скорость.

Надо же: убегал, впервые поверив в доброту другого человека.