Наст и сход лавины

Soverry

Десятый век. С юга идут безымянные, но влиятельные завоеватели, уничтожая на своем пути идолов и захватывая умы смертных. Решая объединиться с братом в грядущей смертоносной битве, Чернобог собирает все земли Нави под своими знаменами. Но край-княжество Вечной Мерзлоты испокон веков принадлежит Моране, и она никогда не согласится сложить с себя регалии и преклониться пред мужчиной. Пускай и ценой этому может стать собственное падение и забвение в умах смертных. Книга содержит нецензурную брань.

Глава 5. Перья и ожидание

В густом хвойном подлеске совершенно нет снега. Земля холодная и без того; крошится, ступни едва-едва пачкает, но ощущается иначе, чем заснеженная равнина рядом с двором. Подол платья не достает до земли, хотя она и не заботится о том, чтобы придерживать длинную юбку или идти на носочках.

Мощные многовековые сосны сменяются небольшими елями, просветы между которыми становятся все больше и больше. Над головой, высоко-высоко в небе парят птицы, но она протягивает небольшую еловую лапку крупному ворону, сидящему на ее правом плече, и нисколько не удивляется, когда один из юнцов торопится встретить ее у самого выхода из леса.

— Госпожа, князя видели у дальней заставы, — рокочет он, и Морана медленно кивает, даже не переводя на него взгляд.

Клюв у птицы, уверенно держащейся у нее на плече, размером почти что с ее ладонь, но еловую лапку ворон выхватывает у нее осторожно, и уголки ее губ чуть приподнимаются.

— И не сидится же ему дома, — почти разочарованно замечает она, гладит ворона по перьям на груди и хмыкает.

— Заставить его повернуть?

Она переводит взгляд на лицо юного воина, его черные глаза, в которых радужка едва ли не полностью сливается со зрачком, так сильно напоминают птичьи, что не заметить этого невозможно.

Красивый.

Все они у нее по-своему красивые и различные.

И все, как один, похожи на гордых и умных птиц, которыми в сущности и являются.

— Не стоит. Посмотрим, что на этот раз князь сможет мне предложить.

Ворон на плече переминается с лапы на лапу, и она возвращает все свое внимание ему, ласково проводя кончиком пальца вдоль клюва.

— Докладывай мне о любых его перемещениях, — обращается она к юнцу и ступает босыми ногами на ледяную корку, покрывающую всю равнину, ведущую во двор, а затем и к палатам.

Темно-серая пелена заволакивает небо над головой, но снег блестит так ярко, что нехватка солнечного света почти не ощущается. Ворон продолжает топтаться, но не срывается с места, улетая ввысь, не каркает, выражая недовольство, и Морана убирает руку, решая не раздражать его лишними прикосновениями.

— Думаешь, стоило проучить его у самой заставы? — обращается она к птице. — Видимо, его положение куда более бедственное, чем Чернобог готов признавать. Дважды под горячую руку ко мне обычно никто не суется, сам знаешь.

Он поворачивает к ней голову, глядит умными глазами и перестает топтаться.

— Не беспокойся так, он не представляет для меня совершенно никакой угрозы. А если это переменится, я давно хотела обзавестись массивной ледяной статуей.

Ворон зычно каркает, и она разражается смехом. Смеется-смеется и ногтем указательного пальца почесывает перья у него на груди.

— Ну слетай сам и посмотри, если мне не веришь, — наконец произносит она, когда заходит во двор. Взглядом встречается с черными глазами-бусинами и кончиком носа касается его иссине-серой головы. — Ну же.

Он выжидает чего-то несколько мгновений, а потом отталкивается от ее плеча и хлопает огромными крыльями. Неестественно большая птица устремляется ввысь, Морана поднимает голову к нему и следит за тем, как он удаляется в сторону леса.

Когда-то таких у нее было чуть меньше десятка.

Теперь он остался последним.

От этого в груди что-то сжимается, а в мысли прорывается нечто тоскливое и пустое. Морана опускает голову и поднимается по лестнице в один из множества своих теремов. Двери ей открывает пара вороньих воинов при полном доспехе. Одинаковые, почти полностью похожие, и она мысленно почему-то зовет их близнецами.

Таких у нее мало.

Все по одному, обычно. Редко по двое. Но эти и правда похожи.

Она усаживается на небольшую тахту и переводит взгляд на собственные ноги. Крутит ступнями, рассматривая их со всех сторон, а потом говорит:

— Пусть принесут теплой воды и мыла. И приведите кого-нибудь, кто вымоет мне ноги.

Безбородые мальчишки-вороны ей не отвечают, но один из них удаляется, и Морана откидывается спиной на стену, прикрывая глаза. Иногда ей даже нравится, что многие из них молчат. Признаться, она бы спятила, если бы они вечно трепались, каркая во все горло, донимая бесконечной суетой и неуемной энергией.

Их неуемной энергии она предпочитает иное применение.

Она открывает глаза, когда один юнец ставит рядом небольшую деревянную шайку и лохань прямо перед ней, а второй льет туда из ведра горячую воду, от которой поднимается теплый пар, пахнущий мылом и травами.

— Совсем огненная, госпожа, — предупреждает тот второй, но она кивает и все равно опускает сначала одну ногу, а затем и вторую в лохань.

Ее вороны намного понятливее и лучше людей. От тех она устала, будучи частой гостьей Яви. А еще они исполнительнее и надежнее многих Навьих тварей. Конечно, птицы они умные, прилежные, но большая часть — совсем еще мальчишки, едва-едва избавившиеся от первого пушка на щеках и подбородке.

Зато именно из таких выходят самые преданные и безбашенные воины. Самые яростные и верные своей хозяйке.

Она не дает им имен, не выделяет кого-то среди других. Воспринимает их как равных между собой, но при этом глядит на каждого и видит их различия. Запоминает даже, хотя именно это и причиняет боль, когда они гибнут.

А Чернобог хочет, чтобы она отправила их на гибель — не иначе. Ее юные воины, может, и свирепы, и упрямы, и даже стойки, но это не значит, что она готова подставить их шеи под чужие сабли, позволить отрубать им головы, резать руки, пилить ноги и выкалывать их умные, черные как самая темная ночь глаза.

Один из пришедших смачивает ладони в воде, трет куском мыла и осторожно берет ее ступню в руки. Зимняя земля не въедается в кожу, не оставляет ярких следов на полах, но все равно в этих прикосновениях, в этой заботе о ее испачканных — пускай и не столь сильно — ногах, есть определенная доля удовольствия.

Морана переводит взгляд на второго, отошедшего в сторону и готовящего тонкую ткань, чтобы вытереть ее ноги после. Наблюдать за ними ей нравится. Это умиротворяет. Ступни оказываются в достаточно сильных, но еще не огрубевших от постоянного контакта с оружием руках. Он не только их моет, но и разминает, без лишних указаний зная, как она устала. Морана ловит себя на том, что прикрывает глаза от наслаждения, и тут же широко их распахивает.

— Оставь, — обращается она ко второму, встречаясь с ним взглядом. — И можешь идти. Он один справится, нечего здесь толпиться.

Ей никогда не нужно повторять дважды. Вот и в этот раз второй вороний воин отдает первому ткани, выходит, и стоящие у дверей стражники запирают за ним дверь.

У склонившегося перед ней юноши волосы прямые. Не вьющиеся, не волнистые, а настолько прямые, что это несколько удивляет. Чаще всего волосы у них хоть немного, но вьются. Пока он вытаскивает одну ее ногу и вытирает, она проводит ладонью по темным прядям. Путается в них пальцами и делает вывод, что они еще и жесткие, пока он достает из лохани ее другую ногу и не столько промакивает, сколько массирует, оглаживая большими пальцами.

— Ты сегодня побудешь со мной? — спрашивает Морана, и он поднимает голову, глядя на нее своими глубокими агатовыми глазами.

Ее пальцы выскальзывают из его волос, она касается большим его щеки и ведет вниз к челюсти.

— Сочту за честь, моя госпожа.

Она не поворачивает ладонь, он целует ее во внутреннюю сторону, и этот легкий жест кажется невыносимо интимным исключительно из-за взгляда глаза в глаза. Длинные ресницы трепещут, когда он прикрывает веки, и Морана шумно вдыхает.

Хороший. Покладистый.

Этот с ней еще не был, она бы его непременно запомнила.

Как можно такого не запомнить?

Она поднимается с тахты, мажет большим пальцем по его щеке и обходит лохань с грязной и остывающей водой. Проходит почти через все покои и усаживается на край кровати. Ладонями упирается в мягкое одеяло где-то у себя за спиной и переводит на него взгляд.

— Иди сюда, не бойся.

Он и не боится. Они все ее не боятся, пока не вызовут у нее гнева. Но этот сверкает агатовыми глазами, вытирает влажные от теплой воды ладони о ткань и не торопится подниматься на ноги. Ползет к ней. Буквально ползет на четвереньках, и Морана ловит себя на том, что дышать начинает все более и более поверхностно.

В покоях не холодно. Ей в целом редко бывает холодно здесь, но воздух наполняется энергией, разве что не искрит. Почти как перед грозой.

Она упирается ступней ему в плечо, заглядывает в непроглядный мрак в глазах и видит все и даже больше, чем ей нужно. Ее вороньи юнцы все разные, но каждый из них готов на все ради нее. И голову сложить к ее ногам, и целовать эти самые ноги, и вверить свою маленькую птичью душонку ей прямо в руки.

Он касается ее лодыжки осторожно, ведет ладонью вверх, откидывая часть юбки в сторону, чтобы оголить ногу. Губами прижимается к икре и принимается целовать. Медленно, сначала едва-едва касаясь, а потом все более и более настойчиво. Ей снова почему-то хочется погладить его по щеке, поощряя, и она это делает, когда его губы почти касаются выемки у колена.

Морана не помогает, не подсказывает и даже не торопит. Ей интересно посмотреть на то, что он сделает дальше и как именно решит ее ублажить. В конец концов свобода и воля — именно то, что отличает ее воронов от любых других слуг или возможной свиты. Она помогает лишь единожды: приподнимает бедра, чтобы ему было удобнее стянуть с нее исподнее, и вздрагивает от прикосновения ладоней к нагим ягодицам.

— Холодно, госпожа? — спрашивает юноша, встречаясь с ней взглядом.

— Нет, мой милый, нет. — Она ласково треплет его по волосам. — Продолжай.

Он прижимается губами к ее колену, устраивается у нее между ног и целует, пальцами массирует икру другой ноги. По спине идут мурашки, когда вместо того, чтобы задрать на ней платье или попытаться раздеть, он залезает под подол и влажно целует внутреннюю сторону ее бедра. Губы у него мягкие, а поцелуи неторопливые. Он устраивает ладони на ее ягодицах, и она нетерпеливо ерзает, с трудом ожидая, когда же его губы наконец окажутся у нее между ног.

Истома становится почти невыносимой, когда кончик языка касается кожи еще выше. Морана дышать начинает глубоко, поудобнее усаживается и ладонями упирается в кровать. У нее в голове не было четкого преставления о том, чего именно ей сегодня хочется; но то, как он целует кожу ее бедра, заставляет хотеть лишь одного — чтобы не останавливался.

Наконец чужой рот накрывает промежность, и она задерживает дыхание, резко втянув воздух через нос. Он замирает всего на пару мгновений, а затем она чувствует напряженный язык и расслабленные мягкие губы, ласкающие ее клитор. Она подается бедрами навстречу его губам и начинает тихо постанывать от каждого движения языка.

Все мысли покидают голову, наступает блаженная пустота, в которой можно позволить себе отдаться ощущениям и забыть о том, что происходит вокруг. Морана чувствует, как мокнет под чужими губами, как движения языка из стороны в сторону распаляют ее все больше, а теплые ладони почти любовно оглаживают ягодицы и верхнюю часть бедер.

Это не страсть, нет. Скорее акт поклонения.

И ее стоны звучат аккомпанементом, ударяются о стены, заставляя юного ворона целовать ее, посасывать, облизывать. Он постепенно увлекается ей все сильнее, прижимается ртом все ближе, и она жмурится от удовольствия, широко открывает рот и заглатывает воздух между стонами.

Весь мир сужается до обжигающе горячей пульсации между ног. Она подмахивает ему бедрами, стараясь насадиться на его язык буквально, уже не стонет, уже почти что кричит, но он не останавливается. Прижимает ее к себе ближе, ртом буквально пожирает, и Морана вскрикивает, подкидываясь на месте.

Прикосновения губ и языка становятся мягче, и накрывающее ее с головой ощущение продлевается на пару-тройку лишних мгновений. Она пытается отстраниться, уйти в сторону, но чужие мягкие руки держат крепко, а чувствительная кожа жаждет этих касаний. Она снова начинает протяжно стонать, когда он отпускает ее ягодицу, ласково оглаживает тонкую кожу на внутренней стороне бедра. Она слышит, как он влажно причмокивает, посасывая ее клитор, и не сдерживается. Ей и не нужно сдерживаться; он здесь, чтобы сделать ей приятно.

Он здесь, чтобы служить своей госпоже так, как ей того захочется.

Поэтому ощущения кончиков пальцев у самого входа заставляют толкнуться бедрами навстречу. Морана почти чувствует, как безымянный вороний мальчишка улыбается, прижимаясь ртом к ее возбужденному клитору, наливающемуся кровью и набухающему. Он смачивает пальцы в ее смазке и толкается двумя внутрь на пару фаланг.

Тяжелое дыхание начинает слегка свистеть на выдохе. Она подается ближе к его пальцам, едва он проталкивает их глубже. Языком играет с ней, пальцы движутся медленно, и она сжимается теснее вокруг них, желая почувствовать как можно больше.

Глаза зажмуривает и стонет, задыхаясь, пока буквально насаживается на чужие пальцы.

Еще, думает она.

Еще, только не останавливайся.

Но он и не думает останавливаться. Терзает ее плоть, заставляет ерзать бедрами, толкается в нее пальцами быстрее и увереннее.

В дверь стучат, и голос откровенно подводит, когда она тянет:

— Да-а-а?

Дверь открывается, и входит один из юношей, похожих на того, что продолжает ублажать ее ртом, нисколько не стесняясь. За его плечом она замечает мужчину с короткой бородой и кудрявыми волосами, и на мгновение он перехватывает ее взгляд. Ощущения между ног заставляют ее приоткрыть рот, втягивая воздух, и он отворачивается.

Мог бы и посмотреть, думает она.

Вот бы он смотрел.

— Княгиня, ваш незваный гость все не поворачивает.

Морана переводит взгляд на юношу, которого, кажется, совершенно не смущает то, что у нее под юбкой на коленях кто-то стоит. Она закрывает рот, прикрывает глаза и старается собрать всю имеющуюся у нее волю.

— Какие будут распоряжения?

Пальцы внутри движутся резче, и она ловит тот же ритм, двигая бедрами.

— Ничего не делайте, — едва подрагивающим голосом. — Сама… разберусь с ним.

А перед глазами черные бездонные ониксы. Перед глазами тот, кто к ней и зайти не смеет, пока она в таком виде.

Вороний воин откланивается, почти выходит из покоев, и она облизывает губы, чуть глаза приоткрывает и добавляет:

— Разведка вернулась?

— Совсем недавно, госпожа.

— Хо… — Она вздыхает, когда чувствует, как юноша между ног всасывает ее клитор в рот, и тихо стонет. — Хорошо. Пусть ждут меня в зале. Я… я-я-я… — язык начинает заплетаться, она бедрами толкается все яростнее навстречу его пальцам, — приду сейчас.

И когда открывает глаза, чтобы проверить, стоит ли все еще у дверей мужчина, то не видит его там. Видит лишь спину вороньего мальчишки и вскрикивает во второй раз, пока дверь закрывается. Волна прокатывается по телу до самых мочек ушей. Кончики пальцев покалывать начинает, пока ее бедра дрожат в чужих руках.

Она вздрагивает, когда он вытаскивает из нее пальцы. Стонет то ли разочарованно, то ли довольно, когда он целует ее промежность, будто сладкие губы возлюбленной. И по щеке его покалывающими пальцами ведет, едва он вылезает из-под платья.

— Умница мой, — сипит Морана. Юноша губами прижимается к ее ладони. — Порадовал меня.

— Это честь для меня, моя госпожа.

Она облизывает губы и ноги разводит чуть шире, чтобы бедра не терлись друг о друга.

— Ну иди же. Некогда мне, видишь? Одна морока с этим самодуром, — замечает она, чуть оттягивая его нижнюю губу.

Он не наглеет: не пытается остаться, не тянется, чтобы поцеловать ее в губы. Лишь сам облизывается, от чего она непроизвольно вспоминает движения его губ там — между ее влажных бедер, — и откланивается. На ноги понимается и выходит.

Морана на кровать без сил падает, прикрывая глаза. Потом резко выдыхает через рот и глядит в потолок.

Интересно, что принесла разведка. Признаться, она и не думала следить за Чернобогом. Сам по себе он интереса никакого не представляет — таких мужчин она уже знавала. Он чем-то на ее первого мужа похож. Не внешне, нет. Манерой речи.

Только тот совсем из ума выжил и начал подозревать ее буквально во всем на ровном месте.

Таких мужчин она знает, они всегда хотят одного — чтобы было так, как они того желают. А если этого не получают, то злятся, всех в бараний рог скручивают и бесятся, пока все же не берут то, о чем так страстно мечтали.

Вот спустя дней восемь, может, девять ей и стало любопытно, не просчиталась ли она. Не приняла ли его за кого другого. Тогда она и отправила первых двух воронов. Наказала на глаза ему лишний раз не попадаться, но следить.

Других отправила позже.

И вот сегодня воротились третьи. Посмотрим, что они скажут.

Из покоев она выходит чуть погодя, поправляет волосы перед зеркалом, разглаживает платье. Сама не заметила, как пару раз сжимала левой ладонью ткань, собравшуюся на бедре. Но разливающаяся по телу легкость и нега того стоили. Надо ей запомнить этого мальчишку и позвать к себе в другой раз.

Они у нее все хороши, все талантливы, но некоторые талантливее других.

В коридоре, всего в одном повороте до просторного зала, она слышит громкое карканье. Оборачивается и видит огромного ворона, для которого волосы на один бок убирает, позволяя устроиться на своем законном месте у нее на плече.

— А я-то думала, ты меня видеть теперь не захочешь, — насмешливо произносит она.

Он каркает почти что ей в лицо, она хохочет и ногтем чешет его под грудью.

— Ну-ну, тише. Убедился, что никакой опасности он для меня не составит? — спрашивает Морана, и в ониксовых глазах видит блеск. — Куда ему до меня добраться? Да и не крови он моей хочет, а воинов. Зря только переживаешь, друг мой.

Он отворачивает голову от нее, но к пальцам все равно продолжает ластиться.

Она смеется, звонкий смех от ледяных стен отражается и взлетает куда-то под высокие потолки, когда она заходит в зал, где ждут полностью экипированные воины еще со следами снега в волосах.