Наст и сход лавины

Soverry

Десятый век. С юга идут безымянные, но влиятельные завоеватели, уничтожая на своем пути идолов и захватывая умы смертных. Решая объединиться с братом в грядущей смертоносной битве, Чернобог собирает все земли Нави под своими знаменами. Но край-княжество Вечной Мерзлоты испокон веков принадлежит Моране, и она никогда не согласится сложить с себя регалии и преклониться пред мужчиной. Пускай и ценой этому может стать собственное падение и забвение в умах смертных. Книга содержит нецензурную брань.

Глава 6. Стол переговоров

Никто не встречает его, как в прошлый раз.

Может, дело в том, что он не насмехается над ней, не зовет трусихой, спрятавшейся за мощными воротами и высокими стенами. Въезжает во двор, осматривается и медленным шагом ведет коня в сторону невысоких конюшен, выделяющихся на фоне других построек.

Ни слуг, ни завывающего ветра, призванного спровадить незваного гостя. Чернобогу кажется это диким; не менее дикими оказываются двери, отворяющиеся перед ним сами по себе. Он спешивается, берет коня под уздцы и сначала слышит лошадиное ржание, а потом и видит — в конюшнях больше нескольких десятков лошадей. Может, даже сотен.

Все белые, светло-серые, светло-бежевые. Как всевозможные молочные оттенки снежных хлопьев. Прислушиваются, бьют хвостами. Конюшня кажется какой-то слишком живой по сравнению с пустынным двором.

Незанятого стоила для Бурки не находится. Он обходит два ряда, продолжая крепко держать коня под уздцы, но все занято мощными и привыкшими к тяжелой работе кобылами, дородными меринами и изящными тонконогими жеребцами.

Воняет дерьмом, сеном и чем-то тяжело-травянистым, но это настолько привычный и естественный запах для конюшен, что в Вечной Мерзлоте, где все погружено в мертвецкий холод и полное отсутствие жизни, ощущается странным. Коня он привязывает у корыта с водой. Так и ждет, что вот сейчас хоть кто-нибудь войдет в конюшню, но этого почему-то не происходит.

Здесь все мертво, но не кони. Не те ли это скакуны, о которых упоминала Ния?

Он решает пройтись вдоль стойл еще, но на этот раз без коня. Осмотреть все внимательнее, раз уж никто здесь не станет его прерывать и мешать. Но лошади кажутся совершенно обыкновенными. Не больше и не меньше привычных ему. Их глаза не отражают какой-то смертельный блеск, зубы у них самые обыкновенные, а не пасти хтонических созданий. Лошади как лошади — и копытами бьют, и ржут, и сено едят, и даже срут как все остальные.

Может, своих особенных скакунов она держит в другом месте?

Но тогда кому принадлежат эти?

Во всех землях Мораны нет ни одной пещеры для духов, ни болота для тварей, ни угла для всевозможной хтони. Домов тоже нет. Лишь ее ледяные палаты да Студеный терем. И даже там она словно обитает в гордом одиночестве, полностью удалившись от других — божественных и небожественных созданий, что могли бы составить ей компанию.

Другая конюшня оказывается заперта на замок. И он такой тяжелый, что выглядит больше, чем ладонь Чернобога, а весит как несколько человеческих голов. От кого же она запирается, если здесь никого нет?

Или в ее землях кто-то да живет, но никому чужому не показывается? А он все же здесь чужой, пускай и хозяин всей Нави.

Стража не попадается ему на глаза, и Чернобог лишь зря силится вспомнить, в которой из одинаковых палат Морана принимала его в прошлый раз. Принимала, конечно, это слишком громко сказано, но восседала на троне и насмехалась над ним — это не совсем то, что ему нравится признавать даже мысленно.

— Есть кто живой или мертвый? — громко спрашивает он, ни к кому конкретно не обращаясь. — Вороны? Вас тут много в прошлый раз было, я помню.

Ничего не происходит.

Птицы не появляются в небе и не летят к нему по первому зову. Да и с чего бы им это делать? У них одна хозяйка, и к нему она не благоволит.

И все же он помнит, как она обещала расправиться с ним, посмей он хотя бы еще раз ступить на ее земли. Вот он здесь — расправляйся, не хочу. И где же она? Неужели спряталась и наблюдает из какого-нибудь укромного угла?

Эти мысли почему-то веселят и вызывают непроизвольную улыбку.

Он ходит от одной лестницы к другой, надеясь встретить хоть кого-нибудь, но сколько ни ищет, сколько ни оборачивается, нигде нет и следа ее птиц. А ведь они наблюдали за ним, он уверен! И в его землях, и ночами напролет спать ему не давали, и по дороге сюда следили.

Не может же быть, что ему показалось. Он пока еще в своем уме и не страдает видениями.

Где-то вдалеке раздается треск льда, и Чернобог разве что не кидается в сторону звука. Заходит за угол палаты и почти влетает в одного из вороньих воинов Мораны. Тот глядит на него большими — разве что не детскими — глазами, перепуганно дергается.

— Княгиня твоя где? — рявкает Чернобог.

Юнец, словно опомнившись, хватается за рукоять кинжала на поясе, отшатывается назад. И пару мгновений Чернобогу отчаянно хочется преподать ему урок — выбить кинжал из рук, перехватить и прижать к горлу, требуя отвести его к местной хозяйке, но он гасит в себе этот внезапный порыв и приподнимает руки, показывая, что безоружен.

— Я пришел всего лишь поговорить.

— Княгиня вас не ждет.

Голос у него оказывается скрипучий. Совсем не похожий на тот, которым к нему обращался другой, поймав его у лестницы, ведущей куда-то в подвалы. Лицо же выглядит точно так же. Они у нее все одинаковые, наверное. Да точно одинаковые — с чего бы птицам быть разными?

— И все же я думаю, что гостей не принято резать с порога.

Мальчишка зыркает на него черными глазами, от взгляда которых становится не по себе.

— Это званых гостей не принято, — упрямо заявляет он. — А у княгини званых гостей не бывает.

На это ответить нечего.

Она и правда его не звала. Даже совсем напротив. Но Чернобог хитро улыбается, руки в стороны разводит, и тон кажется почти дружеским, когда он говорит:

— Твое дело служивое, понимаю. Но не лучше ли отвести меня к ней? Я добровольно пойду, сопротивляться не стану, слово даю.

Тот оценивающе глядит на него с головы до ног. Понимает, что один с таким не справится, думает Чернобог. И шире улыбается, стараясь убедить в чистоте собственных намерений. Он ждет, что мальчишка что-то скажет, но тот лишь грубо хватает его под руку — а хватка у него цепкая, ничего не скажешь, будто когтистой лапой сжимает, — и тащит в сторону одной из многочисленных палат, в которых так легко заблудиться, если не знать наверняка, куда направляешься.

Начни он сопротивляться, Чернобог, конечно, легко бы переломил вороньего воина, но сейчас он позволяет тащить себя. Разве что на ступенях чуть не спотыкается, но на последней успевает поймать равновесие.

И удивляется, когда его вталкивают не в тот зал, где она сидела на своем ледяном троне в прошлый раз, а в небольшую залу с длинным столом, обставленным со всех сторон стульями, и книгами, расположенными в выемках в стенах.

То ли он на мгновение расслабляется, то ли не ожидает увидеть ее сидящей и склонившейся над книгой, но мальчишка пихает его в спину, и Чернобог падает на колени, чем привлекает ее внимание.

— А я-то все думала, когда ты пожалуешь, — лениво произносит Морана. И резко отрезает: — Снова.

Встречается взглядом с мальчишкой, все еще стоящим у него за спиной, и без слов отпускает того. Чернобог оборачивается, наблюдая за тем, как тот закрывает за собой двери. Ставит ступню на пол и слышит почти насмешливый вздох:

— Жаль. Тебе идет стоять на коленях.

Он невольно ухмыляется ее словам, но все же поднимается на ноги.

— Ты вроде говорила, что, если я осмелюсь показаться на твоих землях еще раз, мне несдобровать.

— Правда? — уточняет она и склоняет голову набок. — Не припомню такого. Помню лишь, что говорила не показываться мне более на глаза. А угрозы ты уже сам выдумал, о темнейший.

Да она издевается над ним!

Прямо вот так — в лицо и без малейшей скромности.

Он делает к ней пару шагов, ждет ее реакцию, но она даже в лице не меняется. В помещении нет высокого потолка, а небольшие решетчатые окна закрыты ставнями. Он не опасается ее огромной ручной птицы, но все равно приятно знать, что той нет поблизости.

— Но я здесь, как видишь.

— Вижу.

Морана смотрит на него, не закрывает книгу и не принимается с показной внимательностью читать. Ее светло-голубые глаза кажутся разве что не прозрачными. В его памяти они точно не сохранились такими же пронзительными. Будто она способна залезть ему в голову и покопаться там, переворачивая все мысли и смешивая чувства.

— И все еще жив.

— Жизнь — состояние временное, так что я бы не стала обольщаться.

Шутит или серьезно говорит — не понять. Но он рискует сделать еще шаг к ней и ладонями опирается о спинку стула. Между ними остается таких еще два. Она восседает во главе стола, и ему вдруг становится любопытно, с кем она здесь встречается и почему стол такой длинный.

Уж точно он здесь поставлен не для уединенного чтения.

— Я подумал, что наш прошлый разговор прошел совсем не так, как ему стоило пройти.

— Ему бы стоило совсем не проходить, но мое мнение ты не спросил.

Кусается, показывает зубы. Но делает это с таким равнодушным тоном, будто ее не задевают его слова. А его вот задело то, как она тогда с ним разговаривала. Зло так, раздраженно.

А сейчас звучит так, словно он наскучивший ей дурак. Мальчишка, как один из тех, что перекидываются в воронов и следят за тем, чтобы незваные гости не проникали на ее земли.

Это не просто задевает. Это почти каленым железом спину жжет, и он разве что крутиться вокруг нее и виться ужом не начинает.

— Давай попробуем еще раз, — предлагает Чернобог. — Я расскажу о том, чего хочу, ты меня выслушаешь, и мы придем к общему решению, которое устроит нас обоих.

— Только вот есть один маленький нюанс, который ты не учел.

— И что за нюанс?

— Я не хочу тебя слушать.

Она поднимается из-за стола и собирается уйти, но он преграждает ей путь. Расстояние между ними значительно сокращается. Морана делает шаг вправо, и он шагает туда же; делает шаг влево, и он движется за ней.

— Тебе придется меня выслушать, княгиня.

В ответ она хмыкает и гордо вскидывает подбородок, чтобы заглянуть ему в глаза.

— Ты так всех союзников набираешь? Заставляешь их слушать, а потом и идти за тобой?

— Нет, не всех. Только тебя.

Он поворачивается, наступая на нее, и берется свободной ладонью за спинку другого стула. Она оказывается в клетке: сзади стол, впереди его мощная фигура, а по бокам крепкие руки. Морана и бровью не ведет, ничем не выдает свой дискомфорт. Лишь между стульев протискивается, отступая, и увеличивает расстояние между ними.

— А я еще думала, что мои бывшие мужья мало смыслят в женщинах. Но им до тебя далеко, князь. Ты считаешь, что все будет так, как захочешь ты, и злишься, как малый ребенок, когда этого не получаешь.

Ее голос не звучит напугано или опасливо. Он отодвигает стулья, чтобы не мешались, делает шаг ближе и разве что не нависает, давя тем, как над ней возвышается. Ставит ладони на стол по обе стороны от нее и облизывает пересохшие вдруг губы.

— Зря ты меня со своими мужьями равняешь. Не чета я им.

— Правда, что ли? Чем же ты отличаешься от них? — едко уточняет она, чуть наклоняя голову набок.

— Я не хочу заставлять тебя, Морана. Забрать армию у тебя я мог бы и силой.

— Так что же не забрал? — язвит она, но он старается игнорировать все ее колкости, которых становится все больше с каждым мгновением.

— Я хочу убедить тебя в том, что грозящая нам опасность касается всех. И тебя в том числе.

А потом она делает то, что выбивает его из колеи. Упирается ладонями в стол и усаживается на край, почти что касаясь губами его губ. У Чернобога весь воздух из легких вдруг вылетает.

— И как же ты будешь меня убеждать? — томно шепчет Морана и облизывается, едва его взгляд падает на ее губы.

И это становится провокацией. Буквально толчком в спину.

Он целует ее жадно, буквально набрасывается, и вопреки всем ожиданиям она почему-то не отталкивает. Руками обвивается вокруг шеи и притягивает ближе, скользя языком ему в рот. На вкус Морана оказывается совсем не холодная, колкая и неприступная. На вкус она оказывается жгучей и требовательной. Он наклоняет ее над столом, придерживая за талию, прикусывает ее нижнюю губу, и вкус крови ощущается самым сладким и тягучим из всех.

Она тянет его к себе, поспешно пытается разобраться с его штанами и дышит так тяжело. Ее зрачки блестят от возбуждения, когда Чернобог отрывается от ее губ и, заразившись этой бешеной страстью, задирает ее платье, рывком стягивая исподнее.

Их никто не торопит, но она даже кафтан на нем не расстегивает, лишь вытаскивает твердый член и облизывается почти плотоядно, заметив влажную головку с выступившими каплями смазки.

Жадная.

Жадная до власти, до всего женщина.

Бедра у нее горячие, и он резко дергает ее на себя, рывком укладывая спиной на стол.

— Пока не очень убедительно, — замечает она.

Ее эти издевки рано или поздно все соки из него выпьют. Но почему острый язык Мораны распаляет только сильнее?

Платье на ней оказывается задранным почти до пояса, и он с удивлением обнаруживает, что она уже мокрая, когда ведет большим пальцем по ее половым губам. Ее шумный вздох где-то на фоне возбуждает еще больше, хотя, казалось бы, куда там больше.

Он погружает в нее головку члена, и она подается навстречу, глаза прикрывает и запрокидывает голову назад. Каким-то образом все равно умудряется выглядеть так, будто это не он ее собирается отыметь прямо на этом столе, а она его. И то ли эта мысль злит, то ли ощущение ее влажной промежности так сильно манит, но он скользит глубже внутрь, и она ногами обхватывает его за бедра, прижимая ближе.

С первым толчком его ладони оказываются по обе стороны от ее тонкого стана. Она распахивает глаза и хватается за его бороду, больно сжимая подбородок.

— Сможешь подчинить меня себе, а?

Чернобог пытается поймать ее губы своими, но Морана отворачивается, подстраивается под темп, который он задает, и жадно подмахивает ему бедрами.

Это похоже на неистовое безумие: он вдалбливается в нее все быстрее, пытаясь вжать в поверхность стола, она стонет в голос, но челюсть его не выпускает. И от того, как она закатывает глаза от удовольствия, яйца разве что не каменеют.

Стол крепкий, столешница толстая — потому что иначе бы точно разломилась под ними. Только что-то подсказывает, что это бы все равно его не остановило. Он бы подхватил ее на руки и продолжил уже у стены.

Он нависает над ней, двигается рвано, и она разочарованно стонет, когда он меняет темп.

— Даже с хорошей еблей справиться не можешь.

— Вот сука, — низко хрипит он, лишь теперь замечая, что и у самого дыхание сбилось.

И готов поспорить, что видит едва-едва уловимую улыбку на лице, когда двигается в ней грубее, возвращаясь к предыдущему ритму. Она изгибается под ним, и это служит лучшим доказательством, что он делает все правильно.

Морана за шею тянет к себе, между их ртами почти нет пространства, и она дышит ему в губы. Он чувствует, как каждый толчок внутри нее отдается в ее рваном дыхании.

— Все еще не могу? — самодовольно уточняет он, когда очередной ее выдох переходит в стон.

Но она не отвечает, закусывает нижнюю губу, закрывает глаза — и как же она блядски хороша. Он мог бы ебать ее так целую вечность. Снова и снова брать на столе, пока она не выбьется из сил и не согласится на что угодно.

Картинка перед глазами встает настолько явная, что он упускает момент.

— Нет, — задушено шепчет она, когда его рука впивается в ее бедро. — Нет-нет, ты не посмеешь… Я же…

Он утробно и низко стонет, толкаясь в нее в последний раз, и почти придавливает ее своим весом. Морана раздраженно бьет Чернобога в грудь и разочарованно стонет.

В ушах стучит кровь, он пытается отдышаться, пока она проскальзывает свободной рукой между их телами и тщетно пытается вернуть себе утраченное удовольствие. Но все бесполезно, и после пары-тройки мгновений попыток она отодвигается от него и скорее брезгливо, чем больно, отталкивает его ногой в бедренную кость.

— Пошел вон, — сипло, разочаровано.

Он тянет к ней руку, не успевает дотронуться до ее живота пальцами, как она с силой отпихивает его в грудь и, воспользовавшись недолгим замешательством, усаживается, одернув юбку платья.

— Вон, я тебе сказала, — в этот раз почти что рычит.

Все желание спорить с ней куда-то улетучивается. Он отталкивается от поверхности стола, поправляет на себе съехавшие по бедрам штаны. И когда случайно ловит взгляд ее светлых, разве что не белесых глаз, то видит такую злость, с какой еще не встречался.

Ее грудь тяжело вздымается. Она могла бы уйти. Слезть со стола, хлопнуть тяжелой дверью и почти бегом ринуться прочь; но вместо этого Морана смотрит на него с нескрываемым гневом, и он опять ловит себя на мысли, что она до неприличия как хороша.

— Поговорим о войне? — спрашивает Чернобог.

И вдруг она взвизгивает так громко, что ему бьет по ушам:

— Пошел вон!

Он морщится от этого нечеловеческого звука. Ее интонации оглушают, а потом он словно не слышит совсем ничего. Слух возвращается не сразу, потому что он не слышит, как открывается дверь. Зато замечает в дверях пару похожих юнцов-воронов и другого — старше, шире в плечах.

— Госпожа, — произносит тот, что старше.

— Выставите князя за ворота, — раздраженно командует она уже обычным своим голосом. — И впредь больше никогда не пускайте к заставе за несколько верст. Увижу — сгублю.

Последние слова только обращены не к ним, а к Чернобогу.

Шаг в сторону выхода он делает сам. Даже второй и третий — тоже сам. А потом его хватают сразу трое, и это, пожалуй, совсем не то, что он представлял себе, когда направлялся в сторону Вечной Мерзлоты во второй раз.

И уж точно совсем не то, о чем думал, когда брал ее на том столе, где она так и остается сидеть, пока его буквально выволакивают.