Если бы мы рассматривали этот стих, на 28–50 % состоящий из внесхемных строк, в отрыве от общего фона былинной
стиховой традиции, мы должны были бы прямо сказать, что это не тактовик, а акцентный стих.
Наряду с силлабическим стихосложением является одной из простейших форм
стиховой организации речи.
Если чтение поэтов отличалось повышенным вниманием к собственно
стиховой специфике текста, то для актёрского чтения были, наоборот, характерны частые нарушения паузального членения стиха.
Его стих нейтрализуется
стиховой культурой XIX века.
Уже у истока проза стала способом свободного высказывания, не сдерживаемого ни внешней, ни внутренней цензурой, ни давлением индивидуальной
стиховой структуры, долго (вплоть до «Залива») сохранявшей несущие черты герметичности, лишь частично совпадающие с общепринятым «эзоповым языком».
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать
Карту слов. Я отлично
умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: протраленный — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
Вокруг
стихового слова в пушкинскую эпоху шла такая же борьба, что и в наши дни; и стих этой эпохи был сильным рычагом для неё.
Совершенно ясно, что
стиховая модель будет отличаться большей сложностью, чем общеязыковая (вторая войдёт в первую), но не менее ясно, что моделировать художественный прозаический текст – задача несравненно более трудная, чем моделировать стихотворный.
Именно вследствие этого граница, существующая между свободным стихом и прозой, должна быть резко различима, и именно поэтому свободный стих требует особого графического построения, чтобы быть понятым как форма
стиховой речи.
Отсутствие элемента в том случае, когда он в данной структуре невозможен и не ожидается, приравнивается к изъятию ожидаемого элемента, отказ от чёткой ритмичности в эпоху до возникновения
стиховой системы – к отказу от неё после.
Заданное членение на стихи – необходимый и достаточный признак стихотворного текста; тексты, никакой иной организации не имеющие, уже воспринимаются как стихи (т. н. свободный стих) и приобретают характерную
стиховую интонацию: независимые от синтаксиса паузы на границах стихов, повышение голоса в начале стиха, понижение к концу.
Вот почему в начале развития каждого из рассмотренных размеров перед нами – ритм близкий к естественному языковому, а потом, с освоением размера, на него начинают накладываться специфически
стиховые ограничительные тенденции.
При этом проблематичным предстаёт уже само пространное определение «нового стиха»: «новизна взаимодействия всех сторон стиха, которая рождает новый
стиховой смысл».
Есенинская
стиховая эмоция работает на одном приёме – прямом или скрытом, выразительном обращении к читателю через «внесловесный литературный факт».
Но подобная трактовка «осязаемой, материальной
стиховой организации» оказывается в достаточной степени узкой.
Если выделить из общей массы ударений в стихе ударения на длинных (3‐х и более сложных), «пиррихиеобразующих» словах, то они в естественной языковой модели стиха, вне всяких специфических
стиховых тенденций, сложатся в неброский, но отчётливый альтернирующий ритм.
Примеры для своих разъяснений он брал из стихотворений, присланных в этот печатный орган (надо сознаться, чудовищных), но вопросов
стиховой техники не касался, лишь кратко объяснив чередование ударений, а из размеров назвав только ямб.
Поскольку же точкой отсчёта оказывается словесная реальность, поиски аутентичности приводят к переоформлению связей слов и вещей, к радикализации
стиховой формы.
Фонетическое изображение затруднённости продолжено ритмом и синтаксисом, аффективная интонация обозначена серией
стиховых переносов.
Они рождаются из попыток избежать стилизации, сделать текст живым и вибрирующим, создать сплошную текучую
стиховую ткань.
Безупречное чувство
стихового ритма было в нём всегда, ещё в самых ранних вещах.
И всё это уже столько раз на твоих глазах отменялось – в отдельных точках чьей-то частной
стиховой практики, – что есть вполне непризрачная надежда на продолжение такого рода разовых отмен.
Названия книги и
стиховых разделов принадлежат составителям.
Концепты как безобъемные (в отличие от понятий) чистые смыслы [Степанов 1997: 73], расширяющие рамки языкового объяснения мира и человека в нём, могут стать структурообразующей основой эссе, которое отличает плотность языка и плотность мысли – «принцип тесноты смыслового ряда» (если переформулировать тыняновский «принцип тесноты
стихового ряда») [Зацепин 2010].
Наиболее очевидным способом внесения традиционного
стихового элемента в ткань прозы для русской литературы рубежа веков был, несомненно, силлаботонический метр, то есть соблюдаемая на протяжении того или иного отрезка речи строгая закономерность в распределении обязательно безударных и потенциально ударных слогов.
Само по себе это показывает, сколь значимым для начинающего поэта был вопрос о визуальном воплощении
стиховой строки.
Уместно говорить о
стиховом потоке его жизни.
Здесь и «твёрдые ласточки круглых бровей», прилетающие «из гроба», и скрипка прадедов, и «маленький рот», и чуть манерные деепричастия «смеясь, итальянясь, русея», но всё это, волшебно заполняя
стиховое пространство, не оставляет места для настоящей сердечной муки.
Возможно также, существует связь между поэзией и распространением в
стиховые эпохи интереса к пению.
Там отношение автора к графической стороне
стихового текста было, в сущности, диаметрально противоположным.
Как и в записных книжках, поэмы (или циклы) не выделены здесь в особый раздел, а расположены в той же хронологической последовательности, образуя естественное членение на периоды всего
стихового корпуса.
Однако за каждым приступом к теме стоит живое внутреннее побуждение, и, скажем, строчку «дребезжит пожилой волкодав» с её звуковой и словесной слитностью нельзя «выудить» из чужой
стиховой музыки, её можно только расслышать в себе.
Претерпевшая лишь несущественные изменения манера ахмадулинского
стихового высказывания ныне выглядит совсем иначе.
Не написал потому, что классическая
стиховая трагедия уже принадлежала прошлому.
Тем более, что использовались они, как правило, в рамках одних и тех же произведений, производя тем самым эффект массированной экспансии
стиховой стихии в прозу.
Одним из важнейших средств фонетической изобразительности является
стиховой перенос (enjambement).
Вообще во многих случаях добавление запятой или тире, аналогом которых выступает
стиховой перенос (enjambement), легко превращает глагол в существительное.
Переводчик, заботящийся о наибольшем приближении к оригинальному тексту, не имеет права давать у себя в переводе более компактную словесную массу, чем та, которая дана ему в подлиннике, потому что в
стиховом переводе этим увеличением компактности обусловлены: неестественность дикции, неуклюжесть интонаций, вывихи и переломы синтаксиса, то есть такие серьёзнее травмы, которые нельзя компенсировать наиточнейшим воспроизведением смысла и метра.
Группа немецких же теоретиков стиха занялась изучением закономерностей
стиховой формы.
Это – напоминание, что пространство
стиховой семантики многомерно и чего в нём нет на одном уровне, то может компенсироваться на другом уровне.
Вторая часть занимает ровно столько же
стихового объёма, но организована совершенно иначе: эти восемь стихов составляют одну фразу, построенную на перечислении, причём таком, которое убыстряет темп чтения, – возникает синтаксическое и интонационное противопоставление медленной («Уж сердце медленнее билось») и расчленённой паузами первой части.
Формализация нашего ощущения
стихового строя – дело сравнительно нетрудное; формализация нашего ощущения смыслового строя – гораздо сложнее.
Два эпизода связаны между собой не только похоронной темой, но и
стиховыми инкрустациями.
Таким образом заполнится пустота между изучением низших
стиховых уровней и также весьма разработанной проблематикой истории литературы.
Как реакция на это на рубеже XIX–XX веков возникает противоположная тенденция к ослаблению и расшатыванию
стиховой организации.
Его собственная стилизация разговорной речи в чтении имела черты художественного приёма и совпадала с последовательным движением русской поэзии первой четверти ХX века от
стиховой строгости к языковой естественности.
У нас одна из величайших
стиховых культур; она была движением, но по оптическим законам истории она оборачивается к нам прежде всего своими вещами.
Членение на стихотворные строки (выделяемые на письме графически, а в чтении – интонационно), независимое от смыслового, синтаксического членения текста, – основное отличие
стиховой речи от прозаической; все строки стихотворного текста воспринимаются читателем или слушателем как потенциально равные; стиховедение позволяет воспринимающему улавливать, насколько этому потенциальному равенству соответствует реальное, позволяет выделять строки укорочённые, удлинённые, с ритмическими перебоями и т. п., ощущая их как своего рода «метрический курсив» на общем фоне, подчёркивающий соответственные места текста; в этом её выразительное значение.