Археолог 1. Солнечный камень

Алекс Рудин, 2023

Всю свою жизнь я посвятил поиску древних артефактов. Но однажды столкнулся с такой тайной, что за любопытство пришлось заплатить жизнью. Получив второй шанс, я решил продолжить поиски ответа и узнать причину собственной гибели.

Глава 2

Июнь 1970-го года. Балтийск, Калининградская область СССР

Я успел только подняться на ноги. Матросы сразу же вцепились с двух сторон в мои руки. За ними подбежал офицер.

— Александр Гореликов? — спросил он.

— Да.

Я хотел ответить твёрдо, но в горле пересохло. Я сглотнул и повторил:

— Да.

— В комендатуру его! — скомандовал офицер.

Вот в чём я никогда не разбирался — так это во флотских званиях. Срочную службу я провёл водителем в автобате, потом ещё полгода загорал на целине в Северном Казахстане — вместо заслуженного дембеля нас бросили на уборку урожая.

— Пустите! — сказал я, пытаясь вырвать руки из цепких лап матросов. — Сам пойду!

Матросики были моложе меня. Да и офицер, несмотря на грозный вид, казался чуть ли не ровесником.

Не то, чтобы я собирался сопротивляться. Но и позволять им тащить меня, неизвестно куда — не дело!

Матросики растерянно замерли. Я вырвал правую руку.

— Сказал же — сам пойду! Куда вы меня ведёте?

Я, наконец, разглядел на золотистом погоне офицера одну маленькую звезду.

— Товарищ младший лейтенант?

— В комендатуру, — повторил офицер, уже не так решительно.

— А зачем? Что я сделал?

— Приказано разыскать и доставить!

— Понятно, — протянул я, хотя совершенно ничего не понимал.

В голове крутилась сумасшедшая мысль — а что, если меня каким-то образом вычислили? Узнали, что я попаданец во времени, и тут же арестуют?

Это сильно смахивало на паранойю. Наверное, вид у меня был соответствующий, потому что матросы опять напряглись и норовили схватить меня за руки.

— Всё-всё!

Я поднял руки кверху.

— Иду без вопросов! Ведите!

И мы зашагали вдоль набережной. Впереди шёл младший лейтенант, за ним — я. А за мной, отставая на шаг, шли матросы и следили, чтобы я не рванул в кусты растрёпанного балтийскими ветрами шиповника, который в изобилии рос возле берега.

Колючие, распластанные по земле ветки были сплошь покрыты белыми и розовыми цветами! От цветов шёл густой, одуряюще сладкий запах.

Что-то странное было в этом пейзаже — море, бетон и гранит набережной и поросшие шиповником белые дюны. Как будто чего-то не хватало!

Я незаметно покрутил головой.

Мама дорогая! Памятника нет!

В начале двадцать первого века у этого самого мола установили громадную статую императрицы Елизаветы Петровны. Дело в том, что в её правление Восточная Пруссия ненадолго была завоёвана Российской Империей. А уже потом император Пётр Третий вернул побережье Балтики прусскому королю Фридриху. Вот чиновники и расстарались почтить память императрицы.

Памятник был гигантский, на высоченном постаменте из гранитных блоков. Не заметить его я не мог. Значит, действительно, попал в прошлое.

И тут в мою умную голову пришла спасительная мысль. А не изобразить ли мне амнезию? Тем более что изображать-то было особо нечего. Я совершенно не помнил, что произошло с телом, в которое я попал. Осталась только память старика, которого пристукнули бандиты. Да ещё туманные воспоминания юности.

— Братки, а какой сейчас год? — спросил я у своих конвоиров.

Младший лейтенант сбился с широкого шага. Матросы за спиной фыркнули.

— Под дурачка решил косить? — спросил младший лейтенант. — Не выйдет. Там тебя раскусят.

— Где это «там»? — невольно холодея, поинтересовался я.

— Там, — загадочно повторил лейтенант.

— Да я, правда, ничего не помню — как можно убедительнее сказал я. — Весь затылок расшиб. Голова кружится.

В доказательство своих слов я покачнулся и попытался присесть на асфальт, который уже порядком нагрелся на солнце.

Матросы немедленно подхватили меня сзади.

— Не дури! — строго прикрикнул младший лейтенант. — Посадите его!

Матросы усадили меня на асфальт и опёрлись руками на плечи.

Младший лейтенант снял фуражку и озабоченно вытер ладонью вспотевший лоб.

— Ну-ка, покажи голову! — решил он.

— А ты что, врач? — огрызнулся я.

Но, всё-таки, снял шляпу и наклонил голову вниз.

— На, смотри!

Младший лейтенант подошёл поближе. Я увидел его лакированные ботинки. Затем услышал голос:

— Да, нормально! Кто это тебя так приложил?

Я пожал плечами.

— Не помню. Очнулся на моле. Дошёл до берега, хотел умыться. А тут вы накинулись, и давай руки крутить!

— У нас приказ! — оправдываясь, сказал младший лейтенант. — Задержать студента Гореликова и доставить в комендатуру. Ты идти-то сможешь? Или мне теперь машину вызывать?

Идти жутко не хотелось. Но я представил, сколько времени займёт возня с машиной, которую непременно затеет неугомонный лейтенант. Комендант за это время совершенно озвереет, и меня не ждёт ничего хорошего.

— Смогу, — ответил я, — только не быстро.

И поднялся на ноги.

Мы прошли вдоль набережной и свернули к поросшим травой покатым земляным валам крепости Пиллау. По пешеходному мостику перешли широкий ров, заполненный мутной водой. Возле полукруглых ворот стояли двое часовых. Мы прошли мимо них.

Низкий кирпичный свод заслонил весеннее небо, и я невольно вздрогнул. Показалось, что отсюда я уже никогда не выйду.

Внутренний двор крепости, несмотря на чистоту, производил впечатление серости. Сырой была булыжная отмостка вдоль кирпичных стен. Серый асфальт плаца. Даже белый гипсовый бюст Ленина посерел от весенних дождей.

Наискось через двор меня провели к трёхэтажному зданию из багрового, сильно обожжённого кирпича. Здание то ли осталось с немецких времён, то ли было заново построено из имевшегося под рукой материала. На некоторых кирпичах ещё сохранилась немецкая маркировка.

Узкие окна здания были забраны частыми решётками, сваренными из арматуры. На табличке возле входной двери я успел увидеть надпись «Военная комендатура».

Мы прошли длинным коридором и остановились возле двери, которая была выкрашена серой краской. Младший лейтенант постучал.

— Войдите! — ответили из кабинета.

Мой провожатый толкнул дверь. Матросы вытянулись по стойке «смирно». Младший лейтенант вошёл в кабинет.

— Задержанный студент Гореликов по вашему приказанию доставлен! — доложил он кому-то, сидевшему в кабинете.

— Заводи! — ответил лейтенанту суховатый баритон.

Он показался мне ужасно неприятным.

— Товарищ майор, разрешите доложить! У задержанного не всё в порядке с головой. Рана на затылке и потеря памяти. Ему требуется врач.

— Разберёмся, лейтенант!

Баритон стал резким.

— А с чего ты решил, что у него потеря памяти?

— Задержанный спрашивал, какой сейчас год.

— И ты сказал?

— Никак нет, товарищ майор!

— Молодец! Заводите задержанного!

Один из матросов толкнул меня в бок, и я вошёл в кабинет.

Скорее, это был каземат. Небольшое помещение со сводчатым кирпичным потолком. Стены до закругления оштукатурены и выкрашены серой краской. В стене напротив двери — узкое окно за решёткой.

Боком к окну стоял простой письменный стол, за которым читал бумаги невысокий мужчина с бритой налысо головой. Одет он был в форму защитного цвета с погонами майора.

За спиной майора прислонился к стене огромный стальной сейф, зачем-то выкрашенный в зелёный цвет.

Майор поднял глаза от бумаг.

— Свободны! — кивнул он младшему лейтенанту. — А ты садись.

Я машинально окинул взглядом помещение.

Сесть было некуда.

Майор с улыбкой наблюдал за мной.

— Шутка! — сказал он, весело улыбаясь. — Постоишь. Разговор короче выйдет.

И снова опустил глаза в бумаги. Я переминался перед столом.

Так прошло минут десять. Наконец, майор захлопнул папку и отодвинул её от себя.

— Ну, что, Ковбой! Тебя ведь друзья так называют? Давай, рассказывай!

— Дайте воды, — попросил я.

Пить хотелось давно. Ещё когда мы шли вдоль набережной, я почувствовал, что горло пересохло. Но у патруля воды с собой быть не могло, поэтому я не стал и спрашивать.

— Воды? — удивился майор. — А, может, чаю?

У него была странная привычка — задавать дурацкие вопросы и всерьёз ждать на них ответа. Вот и сейчас он умолк, вопросительно глядя на меня, как будто ожидал, что я соглашусь на чай.

Я тоже молчал.

Майор поднялся из-за стола. Открыл сейф, убрал в него папку с документами, а взамен достал высокий графин с узким горлышком и гранёный стакан. Налил из графина в стакан воды и протянул мне.

— Ну, пей!

Очень хотелось проглотить воду залпом. Но я сдержался и стал пить маленькими глотками. Майор, стоя в двух шагах, внимательно следил за мной.

Я отдал ему пустой стакан. Хотелось ещё воды, но майор больше не предложил. Он убрал графин и стакан обратно в сейф, и снова уселся на стул. Пододвинул к себе другую папку, раскрыл её.

— Давай по порядку, — предложил он.

— Давайте, — согласился я.

— Ты Гореликов Александр, одна тысяча девятьсот сорок седьмого года рождения. Так?

— Так.

Я даже кивнул, чтобы показать согласие.

— Сирота, родителей не помнишь, воспитывался в детском доме в посёлке Осьмино Ленинградской области. Всё верно?

— Верно.

— Хорошо, — сказал майор. — Меньше будет слёз, когда сядешь.

Он снова взглянул на меня, ожидая вопроса.

— За что, товарищ майор?

— Погоди, — довольно улыбнулся он. — Доберёмся и до этого. Давай по порядку. Документы у тебя есть?

Я автоматически поднёс руку к нагрудному карману рубашки.

Паспорта не было.

— Вот видишь!

Майор плотно сжал губы.

— Уже нарушаешь! По закрытой зоне ходишь без документов. А ведь вас настрого предупреждали при въезде. Предупреждали?

— Товарищ майор! — запротестовал я. — Паспорт у меня, наверное, украли! Ведь при въезде в город он был!

— Разберёмся, — кивнул майор. — Давай дальше. Служил в автороте, демобилизован в одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмом в звании рядового. В прошлом году поступил на исторический факультет Ленинградского университета. Проживаешь в общежитии.

Майор отложил папку.

— Что, Гореликов? Устал в общаге бока протирать? Денег захотелось, красивой жизни?

Хотя я и чувствовал, что майор готовит мне какую-то каверзу, но от такого резкого перехода просто охренел.

— Вы о чём, товарищ майор?!

— О чём? А вот об этом!

Майор вскочил из-за стола. Ростом он едва доходил мне до плеча, и яростно взглянул на меня снизу вверх. Не глядя в бумаги, отчеканил:

— Третьего июня одна тысяча девятьсот семидесятого года в составе группы студентов приехал в Балтийск якобы для прохождения археологической практики.

— Почему «якобы»? — попытался спросить я.

Но майор меня перебил:

— В Балтийске вошёл в сговор с преступной группой, которая занимается похищением янтаря и вывозом его за пределы области.

Неожиданно майор с размаху ударил кулаком по столу.

— С кем работаешь в Балтийске? Как вышел на них? Отвечай!

***

Апрель 997-го года. Польша, Гнезно

— Я получил письмо из Рима.

Князь Болеслав чуть наклонился вперёд и пристально посмотрел на епископа.

Князь, одетый в тёплый кафтан на меху, сидел в высоком резном кресле, которое стояло на возвышении и больше напоминало трон. Епископу Адальберту слуга подал скамейку, обитую кожей. И теперь епископ смотрел на князя снизу вверх, задирая голову. Это было неправильно. Адальберт понимал, что именно потому Болеслав всё так и устроил.

В большом зале было холодно. Вдоль каменного пола свободно гуляли сквозняки. Несмотря на суконную мантию, епископ изрядно замёрз — он простыл ещё на пути из Венгрии в Польшу, и чувствовал себя хорошо только в своих покоях у жарко горящего камина.

— Что пишет святой отец? — спросил Адальберт, стараясь не слишком задирать подбородок.

— Святой отец хочет, чтобы ты отправился на восток и принёс крещение язычникам-пруссам, — улыбнулся Болеслав. — А меня просит всячески помочь тебе в этом важном деле.

Улыбка Болеслава больше напоминала хищный оскал. Губы раздвинулись, обнажая зубы в притворном веселье, но холодные глаза цепко ощупывали собеседника.

— Не знаю, насколько состояние здоровья позволит мне выполнить поручение святого отца, — вздохнул Адальберт.

Он понимал, что всё это напрасно. Папа не оставит его в покое, а Болеслав — тем более. Но так хотелось хоть немного потянуть время.

— Все мы ходим под Богом, — снова улыбнулся князь. — И всем нам надлежит исполнять предначертанное. Мне суждено Божьей волей объединять Польшу, а тебе — нести свет Христа язычникам, которые заблудились во мраке неверия.

Князь поучает епископа, с возмущением подумал Адальберт. Что за времена?!

— Святой отец ждёт твоего ответа, — веско сказал князь.

— Я напишу ему, — кротко склонил голову епископ.

Да, ближние к папе кардиналы так и не простили Адальберту его выступлений против роскоши. Когда он был епископом Пражским, он несколько раз позволил себе резко высказаться по поводу стяжательства сильным этого мира.

Результатом стала миссия в восточную Венгрию, где Адальберт провёл два года, пытаясь Христовым словом воздействовать на кочевников-скотоводов. А этот их язык!

И вот теперь Пруссия! Дикая лесная страна на берегу холодного моря. Что он сможет там, один? И увидит ли хоть когда-нибудь родную Прагу?

— Конечно, напиши, — согласился Болеслав.

За окном, во дворе замка раздались грубые окрики. Кто-то спорил, повышая голос.

Князь поднялся с кресла так резко, что епископ едва не отшатнулся. Болеслав хмыкнул и быстро прошёл к узкому окну. Выглянул на улицу, зло втянул холодный сырой воздух. Повернулся и нетерпеливо махнул рукой Адальберту.

— Подойди, епископ!

Адальберт, стараясь не опираться руками о низенькое сиденье, поднялся на ноги и подошёл к князю.

Внизу, на присыпанной нежданным утренним снегом брусчатке высилась старая, уже потемневшая виселица. Две опоры из наклонных столбов, и длинное бревно между ними — вот и вся конструкция. Под виселицей на деревянных чурбаках стояли трое крестьян. Их руки были связаны сзади, на тощих шеях — петли, полускрытые растрёпанными бородами.

Двое стражников князя отталкивали от виселицы священника в грубой холщёвой рясе.

Адальберт узнал Радима.

— Что там затеял твой брат? — резко спросил Болеслав.

— Думаю, он хочет отпустить этим несчастным грехи перед смертью, — тихо ответил Адальберт.

— Это разбойники! — резко возразил Болеслав. — И разбойничали они на моей земле, а значит — грешны передо мной! Я и буду решать, кому отпускать грехи, а кого повесить так, словно бешеную собаку. Уберите его!

Последние слова князь выкрикнул, обращаясь к стражникам. Те испуганно вскинули головы к окну зала, затем подхватили священника под руки и оттащили в сторону.

— Вешайте их, чего вы ждёте? — продолжал неистовствовать Болеслав.

Его голос, привыкший перекрывать командами шум сражения, гулко разносился по двору.

Оставшийся возле виселицы стражник быстро выбил чурбаки из-под ног казнимых. Крестьяне повисли, судорожно дёргая ногами. Один, самый рослый, дотянулся кончиками лаптей до брусчатки и стоял на цыпочках.

Стражник выдернул меч и хотел ударить повешенного по ногам. Но князь с громким смехом остановил его:

— Не надо! Пусть мучается… сколько сможет!

Адальберт молча отвернулся от окна. Вечером надо будет поблагодарить Радима за смелость, но и предупредить, чтобы поменьше лез на рожон. Князь Болеслав не прощает обид. Его мачеха с двумя сводными братьями до сих пор скитаются по всей Европе, ищут, где преклонить голову. А двоим их сторонникам выкололи глаза и бросили в казематы замка.

Князь вернулся на возвышение и снова сел в кресло, вытянув длинные ноги. Впился сильными пальцами в подлокотники.

Епископ молча опустился на скамейку. Ледяная кожа холодила даже сквозь мантию.

— Ехать тебе всё равно придётся, — как ни в чём не бывало, продолжил разговор Болеслав. — Рим сказал своё слово, и я поддержу его. Дороги скоро просохнут. А я снабжу тебя всем необходимым для дальнего пути. Поедешь через Гданьск, а там берегом доберёшься до Пруссии. И возьми с собой своего брата. От его рвения будет больше пользы в Пруссии, чем при моём дворе.

Епископ кивнул, полагая, что разговор окончен. Но Болеслав жестом остановил его.

— Год тому назад я принял тебя со всеми возможными почестями, — сказал Болеслав, пристально глядя на Адальберта. — И теперь ты можешь оказать мне дружескую услугу.

Вот и началось, подумал епископ. Он предполагал, что без этого разговора князь его не отпустит.

— Пруссия велика и неизведанна, — продолжал князь. — Ходят слухи, что пруссы поклоняются змеям, медведям и священным деревьям. Язычники, враги Христа!

Князь снова улыбнулся тонкими губами.

— Но земли у них богатые. И никому неведомо — сколько воинов скрывается в прусских лесах. Узнай для меня как можно больше, епископ. Заведи дружбу с их князьями. Выясни — кого из них можно склонить на мою сторону. И я не останусь в долгу. Напишу в Рим, что ты с честью выполнял поручение папы, и не твоя вина, что язычники оказались чересчур дикими и упрямыми. Глядишь — и вернёшься в свою любимую Прагу!

Болеслав сухо засмеялся.

Возражать всесильному польскому князю было опасно. Особенно теперь, когда он разочарован опальным епископом. Болеслав приглашал Адальберта к себе, надеясь через него добиться особого расположения Папы. Но теперь Святой отец явно выразил своё нежелание видеть Адальберта в Европе. Значит, и Болеславу епископ не нужен.

Адальберт это понимал. И всё-таки, возразил.

— Святой отец хочет, чтобы я привёл пруссов к истинной вере. Именно за этим я и отправлюсь в Пруссию. Прости, князь, но земные богатства и воинские искусства язычников меня не интересуют. Да и не разбираюсь я в них.

Болеслав удивлённо посмотрел на епископа. Нахмурился, сжал правую руку в кулак и пристукнул по подлокотнику. Но сдержался.

— Вы отправитесь завтра на рассвете. Все необходимые припасы я велю приготовить. Тебя и твоего брата будет сопровождать монах Бенедикт. Располагай им, как тебе будет удобно.

Князь поднялся, показывая, что встреча окончена. Адальберт тоже встал. Секунду раздумывал — не протянуть ли князю руку для поцелуя. Болеслав ждал, с усмешкой глядя на епископа. Епископ сдержался, кивнул князю и неторопливо пошёл к выходу.

Болеслав проводил его задумчивым взглядом. Подождал, пока епископ отойдёт подальше и крикнул слугу.

— Бенедикта ко мне, живо! Я у себя в покоях.

Адальберт расслышал окрик князя, но слов не разобрал. Погружённый в свои мысли епископ спустился во двор замка. Чтобы попасть в свои комнаты, ему надо было пройти мимо виселицы.

Двое казнённых висели, судорожно вытянувшись. У третьего подломились колени, он обмяк в петле, касаясь лаптями земли, и тоже не шевелился.

Брат Радим стоял на коленях прямо на заснеженной брусчатке и, закрыв глаза, шептал заупокойную молитву.

Епископ Адальберт опустился рядом с братом. Поднял глаза к небу и произнёс на латыни:

— Вечный покой даруй им, Господи, и да сияет им свет вечный. Да почивают в мире. Аминь.

В личных покоях польского князя весело потрескивал камин. Тепло волнами расходилось по комнате. Несмотря на день, в комнате царил полумрак — солнце едва проникало внутрь сквозь слюдяные пластинки, вставленные в свинцовые рамы.

Слуга по кивку князя быстро зажёг толстые восковые свечи. Поставил на низкий стол деревянное блюдо с мясом и кувшин ячменного пива.

Князь расстегнул меховой кафтан, уселся на лавку, застеленную мехами.

— Зови! — крикнул он.

Скрипнула низкая толстая дверь. На пороге стоял невысокий кряжистый монах в полотняной рясе. Он низко поклонился князю.

— Проходи, Бенедикт! — сказал Болеслав и сверкнул в улыбке крупными зубами. — Садись, ешь!

Бенедикт сделал два шага вперёд и в нерешительности замер посреди комнаты.

— Сядь! — нетерпеливо повысил голос князь. — И ешь! Пива выпей.

Монах молча опустился на низенькую скамейку возле стола. Взял кусок мяса, мгновение помедлил и жадно впился в него зубами. Не прекращая жевать, с бульканьем налил в деревянный кубок пиво из кувшина. Выпил, не отрывая взгляд от князя, и вытер губы рукавом рясы.

— Хорошо, — кивнул Болеслав.

Монах тут же поставил кубок на стол и замер, сложив руки на коленях.

Болеслав снова одобрительно кивнул. Этот Бенедикт нравился ему своим нарочитым послушанием.

— Теперь слушай, — сказал князь. — Завтра ты отправишься с епископом Адальбертом и его братом в Пруссию. Мне нужно, чтобы ты как можно больше разузнал о земле пруссов — чем она богата, какие племена на ней живут, сколько воинов. Понял?

Бенедикт молча кивнул.

— Узнай, враждуют ли пруссы между собой. Попытайся втереться к ним в доверие. И ещё…

Болеслав замолчал. Монах терпеливо ждал продолжения.

— Ты раньше был рыбаком?

— Да, княже, — чуть хрипловато ответил Бенедикт.

— Значит, воды не боишься, и плавать умеешь?

— Умею.

— Хорошо. В Гданьске купи лодку — на ней вы доберётесь быстрее и надёжнее.

Болеслав отвязал от пояса кошелёк и бросил его на стол. Кошелёк глухо звякнул.

— Если епископ Адальберт и его брат утонут во время шторма — я не слишком расстроюсь. Ну, а твоего возвращения жду с нетерпением. Наградой не обижу.

Князь отвёл взгляд всего на одно мгновение, а когда снова посмотрел на Бенедикта — кошелька на столе уже не было.

Монах легко поднялся со скамейки.

— Всё понял, княже! — сказал он и глубоко поклонился.