Брежнев: «Стальные кулаки в бархатных перчатках». Книга первая

Александр Черенов

«Беспощадный боец со стальными кулаками, хотя и в бархатных перчатках», «Железные кулаки в бархатных перчатках». Это всё – о Брежневе. Леонид Ильич был умным, хитрым и жёстким лидером, настоящим борцом за власть.«Быть Генеральным секретарём ЦК – это не значит благодушно царствовать, это постоянное маневрирование, сложные расчёты, милые улыбки и внезапные удары» (М. Восленский). Настоящий Брежнев – такой. Таким он и побеждает своих куда более образованных и якобы более достойных соперников…

Глава девятая

Как писали в газетах, как уверяли по радио и телевидению, «вся Советская страна, весь советский народ с небывалым энтузиазмом чествовали своего испытанного руководителя Никиту Сергеевича Хрущёва в день его славного семидесятилетия».

Отчасти это соответствовало действительности: шуму было много. Постарались средства массовой информации: газеты, радио, телевидение. Плюс средства наглядной агитации: вся страна была увешана кумачом с типовыми здравицами и приветствиями. По экранам кинотеатров опять прошёл — с помпой, но без особого успеха — радужный панегирик Хрущёву под названием «Наш Никита Сергеевич»: «скромненько — и со вкусом». Разумеется, были многочисленные рапорты с мест «о досрочном выполнении и перевыполнении» «по поводу и в честь».

Апофеозом торжественных мероприятий явилось вручение Хрущёву медали «Золотая Звезда», ордена Ленина и Грамоты Президиума Верховного Совета СССР о присвоении Никите Сергеевичу звания Героя Советского Союза. А вот здесь «двор» перестарался. Присвоение именно этого звания вызвало «в широких слоях общества» не совсем ту реакцию, на которую рассчитывали кремлёвские «массовики-затейники». Но в то же время — именно ту и такую, какой и желали представители «другого лагеря». Они тоже внесли свой вклад — в представление в Президиум Верховного Совета. Только — с совершенно противоположными целями.

Народ и партия, «горячо одобрив», неодобрительно отнеслись к «возведению» Хрущёва «в достоинство» Героя Советского Союза. Ладно, если бы уже трижды Герой Социалистического Труда покусился на четвёртую медаль «Серп и Молот»! Люди бы посмеялись над «монаршей страстью к коллекционированию» — тем бы дело и кончилось. Но Никита Сергеевич затребовал «признать свою жизнь подвигом»! Четвёртого звания Героя Социалистического Труда ему уже было мало. Хотя и таким способом он «присоседивался по совокупности» к четырежды Герою Советского Союза маршалу Жукову. Но Никита Сергеевич возжелал «Золотой Звезды». И даже возжаждал. Ну, так как в своё время «Маршальской». Правда, ту ему так и не «выдали»: один лишь Ерёменко, инициатор ходатайства, и поставил свою подпись под опросным листом.

Теперь же Никита Сергеевич брал реванш: «фэ!» маршалов-фронтовиков — «по боку»! В желании стать непременно Героем Советского Союза Первому секретарю ЦК активно подыгрывали все «наверху». Но если такие персонажи, как Микоян, Суслов и Аджубей руководствовались при этом одним лишь желанием «потрафить» капризам вождя, то другие преследовали другие цели. И то: если сами — «другие», то и цели — тоже. И тех, других, было уже большинство. Возглавлял их — и его — Брежнев.

— Говоришь, собрался в Герои?

Подгорный «утвердительно осклабился»: только что «под большим секретом» Микоян, с которым Хрущёв особенно сошёлся в последнее время, поделился с ним новостью. Даже намекнул на то, что сегодня фельдъегеря правительственной связи начнут развозить по членам Президиума «фишку» — опросный лист для награждения или выдвижения.

— Ну, что ж: потрафим благодетелю? — не поскупился на ухмылку Леонид Ильич. — А, товарищи?

Сидящие за столом члены Президиума ЦК дружно расхохотались. Самого Никиты Сергеевича на заседании не было. Демонстрируя «фирменную» неусидчивость даже в канун личного юбилея, он с утра пораньше отправился в поездку по городам и весям: «посрамлять бездельников в Президиуме», а заодно и — набираться материалов для пленума по сельскому хозяйству. Отсутствие юбиляра не помешало товарищам «горячо одобрить линию партии» — а заодно и внесённое предложение…

«Золотую Звезду» крепил к лацкану мешковатого костюма Хрущёва сам Брежнев. Крепил не от избытка лакейских чувств, а по должности — как Председатель Президиума Верховного Совета СССР, которому и полагалось исполнять ритуал. Ничего, кроме чувства гордости за оказанное доверие, на его сияющем лице не просматривалось. В разведке Леонид Ильич не служил, но сейчас посрамлял всех разведчиков сразу. А заодно — и артистов, играющих разведчиков.

После вручения полились речи — мёдом и патокой. Ни одна из них, разумеется, и близко не стояла с правдой. Ни одна не была хотя бы в меру лживой. Всё было предельно обострено, окарикатурено и превращено в фарс. Пиком славословия, возведённого в степень неприличия, стал застольный тост Шелеста:

— За вождя нашей партии!

Никто до сегодняшнего дня так не воздвигал Хрущёва. Ни во что не ставя соратников, Никита Сергеевич любил игру под названием «primus inter pares»: «первый среди равных». Ведь контрастировать со Сталиным полагалось во всём.

Поскольку «от радости в зобу дыханье спёрло», Хрущёв «скушал» тост, «не подавившись». Но видел бы он, как искривилось лицо Нины Петровны! И не потому, что она была шокирована таким «градусом верноподданности». Нина Петровна давно уже вошла в роль «первой леди», хотя не имела ни данных, ни талантов — ни для этой должности, ни для какой другой. И не славословия её впечатлили, а лицо автора. Вкупе с лицами остальных «соратников», которые тут же потянулись к виновнику торжества с бокалами и рюмками. Если Шелест, произнося тост, смеялся «всего лишь» глазами, то остальные работали лицами. От внимания Нины Петровны не укрылось, какими взглядами «поверх бокалов» обменялись между собой Брежнев, Подгорный, Полянский и Шелепин.

Придя домой, она долго не могла успокоиться.

— Какое бесстыдство! Никакой партийной скромности! Никакой совести! Всё — ложь и лицемерие!

Слушателями этого страстного монолога были только сын с дочерью да четыре стены: Никите Сергеевичу Нина Петровна сказать этого не могла. Не понял бы Никита Сергеевич. Ещё и накричал бы на супругу: «ничего не понимаешь в политике, а лезешь! Хочешь поссорить меня с товарищами?» А что: за Никитой Сергеевичем «не заржавело бы»…

Юбилей «вождя» оказался рубежной датой для «заговорщиков»: после него работа по подготовке «решающего выступления» пошла с удвоенной энергией. Не помешала ей даже июньская сессия Верховного Совета, на которой Брежнев «попросил» освободить его от обязанностей Председателя Президиума Верховного Совета СССР в связи с необходимостью полностью сосредоточиться на работе «Второго» секретаря ЦК.

«Попросил» Леонид Ильич сам — но вот Леонида Ильича «попросил» Никита Сергеевич. Даже не столько Никита Сергеевич, сколько жизнь. Понимание жизни. Все — не один только Брежнев — поняли, что Хрущёв «укрепляет тылы». Узнал, догадался или «на всякий случай» — но укрепляет. На место Брежнева была предложена кандидатура «специалиста по бегу между струйками» Микояна — «верного соратника» всех вождей, независимо от их политических взглядов.

В последнее время Микоян был в фаворе у Хрущёва: Никита Сергеевич определённо нуждался в «ловкачах». Становилось ясно, что, выдвигая на формально высший государственный пост «своего человечка», Хрущёв пытался заручиться поддержкой Верховного Совета на случай «форс-мажорных обстоятельств». Он ещё не «дошёл до того», что эта попытка — с негодными средствами.

Леонид Ильич не стал цепляться за должность. А что цепляться: должность-то — церемониальная! Поэтому он безболезненно, без слюней и надутых губ, расстался с «портфелем», который носил четыре последних года. Ожидавший упрёков и обид, Никита Сергеевич был неприятно поражён тем спокойствием, с каким Брежнев отнёсся к предложению «сосредоточиться на работе в ЦК». А ведь он — дабы «подсластить пилюлю» — предложил расширить круг полномочий «Второго секретаря». Теперь в него входили надзорные функции не только в отношении министерства обороны, КГБ и оборонного комплекса, но и в отношении Министерства охраны общественного порядка и министерства тяжёлой промышленности. Де-факто Хрущёв сам вручил Брежневу «ключи от кремлёвского поднебесья».

Разумеется, от такой «нагрузки» Леонид Ильич отказываться не стал. Пост номинального «президента» его больше не интересовал: все его помыслы были направлены на получение другого кресла…

— Лёня, не пора ли расширить «круг друзей»?

Подгорный одновременно и вопросил, и озаботился.

— Ты имеешь в виду кого-то персонально? — двинул бровью Леонид Ильич.

— Да. Надо подключать молодёжь. В первую очередь, Шелепина и Егорычева. Также Ефремова. Пора уже «отработать» и Воронова: хватит его «обхаживать». Кстати, ты собирался переговорить с Андроповым и Устиновым…

Брежнев широко улыбнулся.

— Не «нагнетай», Коля: всё — под контролем. С людьми я переговорил. Как я и предполагал, никаких проблем с их вовлечением в работу не возникло. Да и не могло: я слишком хорошо знаю этих людей. Но и у меня есть вопрос.

–?

— Ты должен был «отработать» Демичева и Косыгина. И как: «отработал»?

Подгорный неожиданно виновато улыбнулся — и замялся.

–??? — «подвигнул» соратника Леонид Ильич. Николай Викторович вынужденно поднял «упавший» взгляд.

— Знаешь, Лёня, я подумал, что с интеллигентами мне, «простолюдину», разговаривать не с руки… ну…

— «Не с языка», — ухмыльнувшись, первым оказался у слова Брежнев.

— Да. Поэтому я попросил сделать это Митю Полянского. Ну, не в службу, а в дружбу.

— Нашёл, кого просить! — покривил щекой Брежнев. — Ты же знаешь, что у Косыгина с Полянским отношения, пусть и не, как и у кошки с собакой, но не складываются. Алексей Николаевич всё время подозревает Митю в том, что тот намерен его «подсидеть». Ранимая душа.

Подгорный не выдержал.

— А кто тогда должен с ним говорить? «Ранимая душа»! Не люблю я, Лёня, этих интеллигентов!

Брежнев рассмеялся и обнял Подгорного за плечи.

— Ладно, Коля: я сам поговорю с ними обоими. С Демичевым я проблем не вижу: как и Шелепин, Пётр Нилович в отношении Хруща настроен конструктивно: «гнать в три шеи».

— Так ты уже говорил с Шелепиным?

Улыбка Брежнева увеличилась в размерах.

— Ну, для начала я поручил его «заботам» Семичастного. Но там и «заботиться» было не о чем: по части «крепких выражений по известному адресу» Шурик уже может составить конкуренцию Игнатову. Ну, а после того, как Володя доложил мне о выполнении задании, я переговорил с Александром Николаевичем лично. На охоте: Шурик — не ахти, какой охотник, но страсть, до чего обожает участвовать в заговорах… особенно на природе!

«Заслушав отчёт» лучезарно улыбающегося друга, Николай Викторович мог теперь хохотнуть от души и «без сердца»: дела складывались неплохо.

— Я же тебе говорил: наш человек. Ждёт, не дождётся, когда его позовут. Ну, вот и дождался — и даже уже включился. Ну, ты же знаешь наших «комсомольцев»!

Отсутствие слуха и голоса не помешали Николаю Викторовичу затянуть: «Комсомольцы, добровольцы…». «Оборвав крылья песне» почти «на взлёте» — и очень мудро: слышать этот «вокализ» было сродни подвигу — он тут же подключился к хохоту Леонида Ильича. Долго хохотать не пришлось: вспомнил за минор.

— Но, как же, всё-таки, быть с Косыгиным? Он ведь не кот, который гулял сам по себе…

— Я же сказал тебе: это — моя забота.

Подгорный немедленно успокоился: слово Брежнева по кадрам — считай, уже дело. «На все сто». Он даже не стал просить Леонида Ильича известить его о результате, что делал практически всегда: очень, уж, переживал за общее дело… которое вполне могло стать его личным. Персональным. На Президиуме — и даже на Пленуме. Это — если «особенно повезёт». Такой, вот, «беззаветный» он был «революционер»…

— А с кем армия?..

Разговаривая с Косыгиным, Брежнев не стал «ходить вокруг да около». И не по причине лимита времени: Леонид Ильич всегда приходил к разговору вооружённым фактами и досье. Он никогда не полагался на случай — и к любому экспромту готовился заранее.

И решительность типа «пан — или пропал» не имела отношения к его прямоте: «не наш выбор». Потому что у нас и выбора не должно быть: только — «пан»! Этот итог обеспечивался соответствующим базисом. В случае с Косыгиным он ещё больше упрочился в последние дни: накануне отъезда Никита Сергеевич, не стесняясь в выражениях, в очередной раз «наградил» Алексея Николаевича титулом «вечного текстильщика» — и даже «тряпичника, ни хрена не разбирающегося в экономике».

И ладно бы, если бы Алексей Николаевич «заслужил» это по линии сельского хозяйства: не очень сведущ. Но — за промышленность, за новые принципы хозяйствования?! Косыгин завёл разговор о хозяйственной самостоятельности предприятий. Он давно уже работал над вопросом повышения эффективности работы промышленности. Но Хрущёв, который традиционно полагал себя единственным докой во всём, заявил, что не нуждается в дурацких советах. И ещё добавил: «Как только тебя, такого, Сталин терпел?»

Конец ознакомительного фрагмента.