По следам адъютанта Его Превосходительства. Книга вторая

Александр Черенов

Всех действующих лиц — не только уже полковника Концова — ждут удивительные приключения и метаморфозы на ниве борьбы как «за идеалы», так и за капиталы (последнее всегда было в приоритете, независимо от «масти» «борцов»). Путь к личному благополучию у каждого — классический: если «к звёздам» — то «через тернии», и наоборот. Ничего удивительного: время действия — 1920—1935 годы, место действия: Европа и обе Америки. «Белые» против «красных». «Идеалы» против «капиталов»… за те же самые капиталы.

Глава сорок шестая

… — А, Павел Андреич! Прошу, прошу!

Широким хозяйским жестом Кутахов указал полковнику Концову на кресло. Седалище полковника не осталось неблагодарным к любезности новоявленного главы РВС.

— Надеюсь, Павел Андреич, Вы не считаете, что я, как это говорится, «подсидел» Барона?

Всегда по-солдатски прямолинейный и решительный, генерал уже с порога «взял быка за рога». Этим вполне определённо выказывалась и готовность к скорейшему переходу к делу. Концов индифферентно пожал плечами.

— Я не считаю возможным давать оценку взаимоотношениямсвоих начальников, Ваше превосходительство.

— Похвально, Павел Андреич!

— Нет, это я — не ради похвалы, — ухмыльнулся Концов. — Просто констатирую факт. Меня интересует дело — и только дело. Если Барон решил выйти из игры — это его выбор. И я его принимаю как данность. Значит, так тому и быть. Один ушёл — другой пришёл. Естественная смена поколений. Лирика здесь неуместна.

И содержание, и форма ответа произвели благоприятное впечатление на Кутахова. Сам он так куртуазно изъясняться не мог — да и Концов был в ударе. Лицо главы РВС растянулось в довольной улыбке.

— Однако, какой у Вас прагматичный подход к делу, дорогой полковник! Что значит Европа, Париж! А я, грешным делом, полагал Вас человеком исключительно Барона, и поэтому с опаской выходил на этот разговор.

— Вы полагали меня человеком Барона? — усмехнулся Павел Андреич. — Ошибаетесь, Ваше превосходительство: я — человек самого себя. И только себе я присягал на верность. Прошу меня понять верно — и не поминать ни государя, ни России: мои слова — вне этого контекста.

Павел Андреич не лгал. Да, он заверял Барона в лояльности и даже преданности — но только до известного предела: до отставки Барона. Да и его заверения носили тактический характер: ему нужно было выглядеть человеком Барона. Нужно для того, чтобы поддерживать в Его Высокопревосходительстве готовность продолжать интриги против Кутахова и Клеймовича — на пользу третьего… в данном случае, четвёртого радующегося: самого себя. Отставка Барона и выданная тем на прощание «индульгенция» освобождали его от «клятв верности».

В стратегическом же плане Концов действительно был человеком самого себя. И чем дольше — тем дальше: чем дольше он формировался как миллионер — тем дальше он отходил от всего, что не способствовало накоплению капитала, не говоря уже о том, что могло влечь за собой его растрату. Концов, наконец-то, становился тем, кем он и должен был стать: добропорядочным состоятельным эгоистом. Но пока мундир не был снят, и, главное, пока не были сняты оковы ГПУ, ему приходилось играть роль. И — не всегда ту, какую он отводил себе сам.

— Вы ведь уже здесь не первый год представляете особу Барона, не так ли? — улыбнулся Кутахов, извлекая Пал Андреича из мыслей.

— Да, Ваше превосходительство.

«Ваше превосходительство» из уст полковника Концова нисколько не задевало Кутахова: полковник не обязан был уподобляться ротмистру Телятьеву. Держа в уме, в том числе, и эти соображения, генерал улыбнулся ещё шире.

— Ну, а теперь никого представлять не надо, дорогой Павел Андреич: наш Союз — в лице его руководства — перебирается сюда на постоянное жительство. В Сербии останется лишь наше представительство, ибо остаётся прежней дислокация основных сил РВС.

Кутахов взял паузу и задумался. Когда он зазвучал вновь, энтузиазма в нём было уже значительно меньше.

— Не хочу скрывать от Вас, Павел Андреич: наш Союз переживает сейчас не лучшие времена. Непрекращающиеся склоки, моральное разложение отдельных офицеров и даже отдельных частей, настроение безысходности… Всё это не способствует укреплению наших рядов. Но это ещё полбеды. Самое неприятное для нас сейчас — отсутствие денег. Потому, что нет денег — ничего нет! Ни конкретных дел, ни спонсорской помощи, ни авторитета в эмигрантских кругах и в кругах правительств стран места пребывания — ничего!

Он вздохнул: минор быстро перешёл в подавленность.

— Мы, конечно, не сидим, сложа руки, пытаемся заручиться согласием потенциальных кредиторов, но…

Он взглянул Концову прямо в глаза: ему, солдафону до мозга костей, это не составляло труда.

–… нужны доказательства нашей политической состоятельности! Вы меня понимаете, Павел Андреич?

Концов «понял».

— Шпионаж?

Кутахов замялся. Если он, сам прямолинейный во всём, и пытался возразить против избыточной прямолинейности Концова, то сделал это не слишком убедительно и активно.

— Ну, зачем сразу так…

— А Вы предпочитаете упаковать это как-нибудь покрасивше? — ухмыльнулся Концов, глядя прямо в глаза Кутахову. Тот не выдержал этого взгляда и смутился: Концов хоть завтра мог уйти к своим миллионам, о наличии которых у полковника в РВС не говорил только немой. А с кем тогда останется Кутахов? С Клеймовичем и его людьми?

— Ну, если хотите… если Вы так ставите вопрос — то: да! Да!

Он решительно тряхнул наголо бритой головой. Это у него получилось даже с большим эффектом, чем, если бы он тряхнул кудрями.

— Нам сейчас приходится торговать секретами, потому, что это — единственный товар, за который покупатель готов платить! Как военная сила, мы — ничто! Нам ещё только предстоит стать такой силой! А до этого, уж извините за прямоту, нам придётся старательно поползать на брюхе, преданно заглядывая в глазки хозяевам! И в этом я очень рассчитываю на Вас, полковник!

— В совместном ползании на брюхе? — не изменил усмешке Концов.

Кутахов не опешил от нахальства, хотя никому другому он не простил бы подобной вольности. Однако Концов не был «кем-то другим». Это был Концов, во многом напоминающий генералу самого себя — такой же отчаянно-смелый, грубоватый, однозначно понятный и без «интеллигентских выкрутасов». Именно такой, каких только и любил никого не любивший Кутахов.

Поэтому сейчас он лишь усмехнулся вослед концовской дерзости. Добродушно, так, усмехнулся.

— Хм… Не исключено, Павел Андреич, что и в этом — тоже… Однако — шутки в сторону… Дело, которое я намерен Вам поручить — совсем не шуточного свойства.

Концов подобрался: он хорошо, и не в теории, усвоил смысл библейской истины: «Всему своё время». Поэтому он трезво представлял себе границы допустимого в обращении с начальством.

— Я Вас слушаю, Ваше превосходительство.

Прежде чем начать, генерал походил по кабинету, собираясь с мыслями и набираясь решимости.

— Помните, Павел Андреич, по прибытии в Константинополь Вы докладывали Барону о выполнении поручения генерала Клеймовича?

Из тактических соображений — нужно было прикинуть, куда это клонит шеф РВС — Концов старательно и правдоподобно изобразил амнезию.

— Поручение? Клеймовича?

— Ну, да! Ну, помните, ещё в Севастополе он поручил Вам спрятать архив штаба армии и отдела контрразведки?

«Вспомнив», Концов звучно шлёпнул себя ладонью по лбу.

— Ах, Вот Вы о чём! Ну, конечно же, помню! Разве можно забыть, как штаб и отдел контрразведки дружно бросили меня «на съедение» «красным»!

Ответ по эффективности превзошёл вопрос — и генерал покраснел. За бесчестными делами он ещё не утратил способности к честным оценкам.

— Видите ли, Павел Андреич… Тогда была такая обстановка… «красные» уже прорывались к порту… и мы подумали… Ну, и… Вот…

Закончив весьма «красноречивое» выступление, генерал беспомощно развёл руками, словно говоря: что было — то было.

Смятение генерала удовлетворило Концова. Он своей цели добился: в очередной раз продемонстрировал начальству колючий и независимый характер, с которым надо не только мириться, но и считаться. Хотя бы — в силу исключительной ценности его обладателя.

— Я — не в претензии, Ваше превосходительство. Я — солдат, и лирика — не по моей части.

Кутахов перевёл дух и заулыбался.

— Рад слышать это, Павел Андреич. В очередной раз приятно убедиться в том, что я в Вас не ошибся. Полагаю, что ни тот… м…м…м…м стародавний инцидент, ни отставка благоволившего Вам Барона не повлияют на перспективы нашего сотрудничества? Поверьте, я ценю Вас нисколько не меньше Его Высокопревосходительства!

Судя по вовремя прикушенному языку, Кутахов едва не добавил, что он и сам уже — Его Высокопревосходительство, пусть и не по праву. Но совсем без текста он не остался — под многозначительный прищур глаз и выразительную игру бровью:

— Я умею ценить людей… Не всех, конечно…

Концов улыбнулся.

— Чтобы покончить с этой темой: можете пока считать меня в числе тех людей, которых Вы умеете так ценить!

Разумеется, Кутахов не пропустил мимо ушей это многозначительное «пока». Намёк был понят: генерал и не сомневался в том, что «миллионщик» Концов в любое время мог «на законных основаниях» отойти в сторону. Имея в виду это соображение, он благоразумно не стал развивать тему, а лишь осторожно подержался за локоть полковника.

— Вот это — мужской разговор, Павел Андреич. Честный разговор. Офицерский.

Он извлёк из сейфа бутылку «мартеля» и разлил коньяк по рюмкам.

Концов удивлённо оттопырил губу. Такой чести от Кутахова не удостаивался ещё никто: Барон и Клеймович, как «триумвиры» — не в счёт.

— Выпьем за то, что было, и, главное, за то, что будет!

Они чокнулись рюмками и аккуратно выцедили их содержимое.

— Сигару, Павел Андреич?

— Не откажусь, Альсан Палыч.

Некоторое время курили молча. Наконец, Кутахов прервал молчание.

— Итак, о деле. Как Вы уже наверняка догадались, я не зря завёл разговор об архивах. Это — товар! Валюта! Единственная наша надежда на более или менее сносное существование хотя бы на ближайшее время. Даже если агентура окажется не в состоянии добыть приличной информации, мы продадим саму агентуру. И покупатели уже есть. И не просто есть: в очередь выстраиваются.

Концов аккуратно положил окурок сигары на край пепельницы и, встав из-за стола, по привычке, словно китель, одёрнул пиджак.

— Я готов, Ваше превосходительство. Когда прикажете отправляться?

— А чего «тянуть»: завтра же и отправляйтесь!

Кутахов «приговорил вопрос» столь поспешно, словно боялся, что Концов передумает. Он и в самом деле не ожидал такой скоропостижной готовности от полковника, который был известен скрупулёзной подготовкой к операциям — за что и ценился начальством. Поэтому Кутахов и не сомневался в том, что Павел Андреич запросит несколько дней на подготовку. Одно только и радовало, что денег полковник запросить не мог: глава РВС не зря предварился «оригинальным вступлением» в духе «плача Ярославны в переложении для финансов».

Концов с достоинством поклонился и вышел. Вечером того же дня он навестил связную.

— Немедленно предупредите Центр о том, чтобы архивы в оригинальной упаковке были возвращены на место первоначальной закладки. И не позже дня нашего прибытия в Севастополь: я еду не один, а с «ревизорами». Хоть их и определили под моё начало, как тягловую силу, но это — «глаза и уши» Клеймовича. А между мной и генералом всегда существовало определённое недопонимание. Вряд ли он подозревает меня — для этого у него нет оснований. Но чтобы подгадить Кутахову, он может использовать и меня. Пусть в Киеве подсуетятся. И пусть там подготовят людей: не исключено, что я не смогу контролировать выбор кандидатур для проверки.

— Для проверки? — дрогнула голосом Наташа.

— Да! — мужественно нахмурился Концов. — Насколько я понял, перед моими сопровождающими поставлена задача не только заполучить архив, но и проверить сохранность агентуры. Такой тип, как Клеймович, вполне резонно может опасаться, что архив достался Чека со всеми вытекающими последствиями.

— Будет исполнено!

Наташа положила свою маленькую лодочку-ладонь поверх холёной руки Павла Андреича: в последнее время она не могла налюбоваться рассудительностью Концова и изысканностью его речи.

— И сегодня же!..

На следующий день в сопровождении двух «грузчиков» из аппарата Клеймовича Павел Андреич отправился в Марсель. Спустя два дня они сели на первый же пароход, идущий к Босфору и далее в Одессу: в Севастополь решили добираться пешком и окольными путями.

Этого времени органам ГПУ хватило для того, чтобы самым тщательным образом подготовиться к встрече гостей «из-за рубежа». Архивы были возвращены на место, люди на «окнах» — предупреждены и проинструктированы.

До Одессы группа Концова добралась без приключений. Севастополь тоже не стал исключением. В этом была заслуга не только «товарищей из органов», но и Концова, который не позволил компаньонам отклониться от маршрута, согласованного с ГПУ. Хотя, наслышанные о крутом нраве полковника, спутники особенно и не настаивали.

По Севастополю Концов мог пройти с завязанными глазами или, как некогда и бывало, невменяемо пьяным. Каждый камушек под ногами был ему знаком. В подвал дома, определённого Концовым тогда, в ноябре двадцатого, в качестве места закладки тайника, группа проникла, не привлекая к себе ничьего внимания. За исключением, разумеется, тех, чьё внимание она обязана была привлечь.

Когда попутчики извлекли из ниш чемоданы, Павел Андреич про себя поблагодарил товарищей чекистов за надлежащую подготовку операции: чемоданы были покрыты таким густым слоем «возрастной» пыли, что сам Фома неверующий с первого взгляда подтвердил бы факт неотлучного пребывания архивов в тайнике.

Один из чемоданов вскрыли тут же. Видимо, проинструктированный Клеймовичем, «попутчик» — капитан решил удостоверить порядок укладки документов. Концов отнёсся к этой затее спокойно и даже равнодушно.

По причине лимита времени ни до закладки, ни во время её он в чемоданы не заглядывал, и с их «внутренним убранством» знаком не был. Доказательством тому являлось содержание актов о закладке тайника, подписанных не только им, но и ушедшими в «мир иной» его тогдашними спутниками.

— Порядок! — удовлетворённо прошептал человек Клеймовича: чекисты и здесь не поленились — и восстановили «первозданный облик» «внутреннего убранства» чемодана. — Ну, что, господин полковник: теперь наугад проверим несколько адресов?

Концов равнодушно пожал плечами.

— Валяйте!

Несмотря на демонстрацию равнодушия, Павлу Андреичу было немного не по себе: успели ли чекисты подготовить разоблачённых агентов к встрече с «гостями»? Хорошо, если так. А если некоторые из агентов были ликвидированы во время ареста? Как тогда объяснишь Клеймовичу их отсутствие на месте во время проверки? Заменить же их чекистами невозможно: в досье каждого наверняка имелись фотокарточки.

Словом, Пал Андреичу было, от чего «вибрировать». Минор усугублялся ещё и тем, что информацией от чекистского начальства о реальном положении дел он не располагал.

Для проверки спутники полковника определили пять агентов: двоих — непосредственно в Севастополе, одного — в Киеве, и двоих —

на обратном пути — в Одессе. Но после некоторых раздумий, даже

без подсказки Концова, от проверки киевского адреса люди Клеймовича отказались сами. Идти вглубь страны по территории, полностью контролируемой ГПУ, им совсем «не улыбалось». В итоге третий адрес для проверки оказался также севастопольским.

Решив, что «инспекторы» не сунутся вглубь страны, чекисты не ошиблись в расчётах. Это в значительной степени упрощало задачу надлежащей подготовки к встрече гостей — и ГПУ постаралось «не ударить в грязь лицом». В этом Павел Андреич оказал «конторе» существенную помощь: в месте закладки чемоданов оставил записку с координатами. По причине ограниченных возможностей, в записке он указал лишь порядковые номера агентов — но чекистам осталось только сопоставить их с фамилиями и адресами из списка.

В итоге, всё пять адресов были оперативно «заселены» их прежними обитателями, временно изъятыми для этих целей из мест их теперешнего пребывания. Ещё до получения записки Концова чекисты — на всякий случай — подготовили всю агентуру из списка. Теперь же они имели возможность предметно работать с объектами проверки. До сведения агентов было доведено о том, что в случае надлежащего поведения во время встречи с «гостями» они могут рассчитывать на снисхождение в части изменения срока и режима отбывания наказания. Положительное воздействие этой информации было закреплено также и объявлением о том, что в случае «неправильного» поведения «агенты» могут жаловаться только на себя и собственную недальновидность.

В свете изложенного визит «гостей» из-за кордона не оказался неожиданностью для «агентов» и «курирующих» их товарищей из ГПУ. Задача «агентов» облегчалась ещё и тем обстоятельством, что «ревизоры» могли только проверить факт их наличия на месте и сличить физиономии с анкетными данными из досье. Никаких претензий к содержанию и результатам «работы» проверяющие не могли предъявить по одной лишь причине: приказом Клеймовича агентура была «законсервирована» «до востребования».

Поэтому товарищам чекистам не требовалось «легендировать» безделье агентуры. Не понадобилось и сочинять «липовые» заметки в «липовых» же номерах газет о проведённых врагами Советской власти диверсиях и терактах, комплектовать «боевые пятёрки», изготавливать «муляжи» тайников с оружием. Словом — делать всё то, что обычно делают спецслужбы для имитации кипучей деятельности своих подопечных.

И «агенты» не подкачали. Встречая гостей, они были естественны, непосредственны, не выказывали ни страха, ни показного рвения. Они позволили себе даже некоторое отклонение от чекистского сценария, по собственной инициативе продемонстрировав в момент застолья явное нежелание рисковать жизнью, которая, как-никак, а налаживалась. И это не только не вызвало у людей Клеймовича подозрений — напротив, они с пониманием отнеслись к выражению подобных настроений. В самом деле, если есть водка, есть закуска, есть тёплая баба под боком, то какого чёрта ещё надо человеку для нормальной жизни?!

В результате, все фигуранты остались довольны. «Гости» — наличием архивов и результатами выборочной проверки агентуры. Чекисты — тем, что «гости» «одобрили» их работу. «Агенты» — надлежащим поведением, которое давало им надежду на снисхождение. Ну, а Концов был доволен тем, что прошёл очередную проверку и вышел из неё не только без потерь, но и ещё больше укрепил авторитет. Теперь уже — и в глазах Клеймовича, традиционно подозревающего всех и вся…

После доклада об итогах работы генерал крепко обнял Концова — и даже прижал его к груди.

— Павел Андреич, я никогда не сомневался в Вашей преданности нашему делу!

Клеймович остался верен себе, не моргнув глазом, солгав об отсутствии у него подозрений в отношении Концова — хотя бы и в прошлом.

— А сейчас я получил ещё одно подтверждение этого! Можете считать, что с сегодняшнего дня число Ваших друзей увеличилось ещё на одного человека!

Так как это было сказано в присутствии спутников Концова по «турне» в Совдепию, похвалы Клеймовича моментально разнеслись по русской диаспоре в Париже. Павла Андреича и раньше принимали с исключительным радушием: «каждая собака» в городе знала, что Концов — феноменальный нувориш. Но теперь его принимали не только радушно, а как своего: миллионщик — и жертвует своей жизнью ради идеи! Да, ещё, где: в Совдепии!

Как итог: к восхищению состоятельностью блистательного полковника добавилось восхищение его очередными «боевыми заслугами». И это — в то время, когда аналогичные «заслуги» подавляющего большинства эмигрантов остались в далёком прошлом. Идеальный фон для подчёркивания достоинств полковника Концова…