Перекрёстки детства

Альберт Светлов

Главные герои произведения – люди, пережившие крушение Советского Союза. Когда они были полны надежд, клялись друг другу в вечной дружбе. Неумолимое время внесло коррективы в их благие намерения. Прошлое возвращается к главному герою, когда в дверь его квартиры неожиданно звонит любимая женщина, утраченная много лет назад. И это прошлое всерьёз намерено стать будущим.«Перекрёстки» – это сплав реальности, вымысла и мистики, сплетение прошлого, настоящего и будущего. Книга содержит нецензурную брань.

02

«Машина времени в нашем деле не только бесполезна, но и вредна»

И. В. Бунша. «Домоуправление»

Разумеется, не все подряд периоды моего существования виделись белым пятном; одно помнилось ярче, другое пряталось в тени и никак не хотело её покидать, выползая на свет, несмотря на титанические усилия, прилагаемые мною к этому. К примеру, годы учёбы, а насчитывалось их — пять, я почти не помню. И не могу с уверенностью сказать: «Зима первого курса запомнилась тем—то и тем—то, а вот в следующий семестр случилась любовь с К. и померкли знаки Зодиака…» Путешествуя на ощупь сквозь пространство времени, я растерял подробности, и они превратились в обезличенные «институтские годы». Подробности, в целом невосстановимые ныне, хотя отрывочно пока доступные, стоит лишь им под влиянием незначительного события, слова, звука, аромата, предстать перед мысленным взором с особенной, необъяснимой чёткостью. Так ловят дети синим сачком порхающих на весенней поляне, усыпанной желтокудрыми головками одуванчиков, разноцветных однодневок—бабочек, дабы пришпиливать затем добычу мамиными иголками в свои коллекции, хвастать друзьям и обмениваться наиболее яркими, оригинальными.

Впрочем, постойте, пожалуй, именно здесь я и заблуждаюсь. Ступени студенчества не являлись безнадёжно безликими, некий образ у них, конечно, имелся. А если быть предельно точным, это — образ моих немногих товарищей, с которыми я в выделяемый промежуток оказался духовно близок. С ними я посещал нудные лекции по методике преподавания, на берегу пруда пил дешёвое приторное вино, сладким густым запахом резко контрастировавшее с букетом прелых рваных листьев, неравномерно устилавших увядшую раздавленную траву, подставляя лицо скудным лучам октябрьского мокрого солнца, под шёпот набегающих на гальку волн обсуждал волновавшие нас фильмы, расположившись на неизменной скамейке с подстеленной рекламной газетёнкой и жестяными водочными банками из придорожного ларька, да холодными вчерашними пирожками с капустой.

Пугала ли меня упомянутая утрата? Не то, чтобы пугала, скорее, чуточку расстраивала и вызывала горчащее чувство смутной досады, обусловленной бегом рыбы во мгле и непреложным убеждением, будто в потерянных днях скрыт непонятый и непринятый мною тогда смысл происходящего сейчас, столь необходимый мне; истина, обязанная объяснить и синхронизировать вереницу эпизодов, порою разворачивавшихся неспешно, а иногда нёсшихся галопом; фактически то, что привело меня в пункт, где я и нахожусь, оставшись в, практически, полном одиночестве. Но в каком конкретном временном блоке следует её искать? В каком из многочисленных кадров навсегда утраченного прошлого? В детстве, или позже, едва я стал вести, более—менее, самостоятельную жизнь? И не продолжается ли у определённого сорта людей юность до самой кончины, а они просто притворяются взрослыми, стремясь соответствовать меркам общества, в коем обитают, притворно вписываясь в него?

Вероятно…

Ведь дорога — не платочек…