Дорога к Богу

Анатолий Каменко

Автобиографический рассказ человека с уникальной профессией. В его руках металл – дороже золота, а творения – на века…

Дорога к Богу

Посвящается настоящей героине Беларуси —

Каменко Вере Ивановне,

воспитавшей семерых детей в трудное послевоенное время,

всю жизнь посвятившей Богу и труду во имя Христа!

«А за все хочу сказать «Спасибо!»

Матери любимой дорогой,

Что родила, в мозг навеки влила

Свой нектар божественный, живой.

Спасибо, спасибо, спасибо

рукам твоим, жестким подчас.

Спасибо, спасибо, спасибо

Что в люди ты вывела нас…»

В 1956 году, в марте месяце, Господь дал мне огромное счастье родиться в большой, духовно богатой и дружной семье с православными традициями. Простая рабочая семья, не богатая на деньги, но богатая на веру. Это значительно повлияло на мою будущую жизнь.

В то лихое время, когда слово «церковь» произносили, оглядываясь по сторонам, я носил с собой огромную веру в сердце. Этот кошмар, который осуществляла власть коммунистов и комсомольцев, делал свое страшное дело, которое и сегодня отзывается в истории и сказывается на ней.

Моя тетя ходила в церковный хор в церковь г. Несвижа. Она часто брала меня с собой на службу, где, стоя на коленях, я слушал необычайное пение женщин и ангелов. Батюшкой в церкви служил Дмитрий Хмель — человек от Бога, который в своих поступках показывал свою человечность и порядочность по отношению к людям. Он был бывшим офицером, прошедшим Великую Отечественную и служившим у нас в церкви. Честный, добрый ко всем и во всем, он старался оказать помощь и быть полезным для православного народа. Часто приходилось изворачиваться от преследования коммунистов-атеистов и быть мужественным во имя Христа. В то непростое время запрещалось крестить детей, поэтому у Дмитрия были две церковные книги, где он вел записи крещения и других обрядов, что происходили в его церкви. Одну он показывал в «райкоме», а другую прятал. Тяжело ему было брать на себя такой грех, но это было необходимо для того, чтобы верующих людей не исключили из партии и не выгнали с работы.

Так как слово «церковь» звучало как приговор, благодаря тете Лене мы могли общаться и молиться с нашими единомышленниками по вере дома. Из их разговора я почерпал много положительных эмоций и впечатлений. Они приходили к нам на многие церковные праздники, а тетя приносила святую воду, и мы читали молитвы. Велик День был для меня и моей семьи главным праздником.

Еще одним обстоятельством, которое повлияло на мою судьбу, оказалось место, где я вырос. Наша квартира находилась на Ленинской, 11, напротив узла связи. В 1945 году наша семья прибыла в Несвиж из Бобруйска, о чем мне поведала мама. Она запрещала спрашивать о переезде, потому что род по материнской линии был богат и знаменит: ее родители — Панько Иван Игнатьевич и Панько Софья Петровна — исконно русские люди дворянского происхождения. «Вырастешь — узнаешь!» — говорила она.

Если судить о родителях матери с ее слов, то это были чудесные образованные люди. Я, к сожалению, не застал их в живых, но всегда чувствовал их присутствие, когда мне была необходима помощь. И сегодня я считаю, что гены мужества и культуры я унаследовал от них. Собираясь с семьей, мама часто рассказывала старшим братьям о той далекой жизни в Бобруйске. Так как я был младшим в семье, то мало чего понимал. Но я осознавал один факт: все, что происходит в ее настоящей жизни, имеет большую разницу со старой.

Иногда мама открывала очень старую кожаную сумку с вензелем, в которой находились документы и фотографии, которые я запомнил на всю оставшуюся жизнь. Благодаря «хлопцам» этой семейной реликвии больше у нас нет. На тех фотографиях, по рассказам матери, были запечатлены офицеры красной Армии — мои дядьки. Другой мужчина был в форме генерала, он был адъютантом царя. Фото были на картонке, а на обратной стороне стояла дата, имя фотографа и царский вензель. Мы с братьями часто лазили в эту сумку без спроса и видели охранные грамоты на владение землей с деревьями, речкой и гектарами леса.

Я хорошо запомнил фото дедушки и бабушки. Он имел строгий вид, сидел в плетеном кресле, одетый в черный костюм со свисающей золотой цепочкой от часов. У нее были очень красивые и правильные черты лица, которые выдавали ее дворянское происхождение. Она была одета в черное платье с белым кружевным воротничком, на шее красовалось ожерелье, а в руках — золотой кларнет.

Моя бабушка окончила Институт Благородных Девиц в Санкт-Петербурге, знала в совершенстве три языка: французский, немецкий и польский. Благодаря этому она смогла передать знания своим детям, которых было тоже семеро. Дедушка учился в кадетском корпусе и окончил политехнический институт по радиоэлектронике.

Культура поведения, образование, честность, святопоклонение к Богу были главными характеристиками нашей семьи, что и помогло мне во всех моих делах и начинаниях.

В Несвиже мы получили квартиру, где жил главный лесничий князя Радзивилла, который закончил жизнь самоубийством на чердаке своего дома. Когда мы гуляли на чердаке, мать запрещала нам трогать ту обрезанную веревку повешенного, которая долго висела и гнила. Но потом мать вынесла ее во двор и сожгла. Рядом напротив была почта, а за ней дом ксенза, сейчас это детская католическая школа. Вдоль по улочке — редакция газеты, где подрабатывал мой брат во время учебы в БГУ. Сейчас это Фарный костел Божьего Тела. И мы, будучи маленькими детьми, могли прикоснуться к святыне и величию Бога.

Квартира у нас была очень маленькая: всего двадцать четыре квадратных метра на две маленькие комнатки, а нас было одиннадцать человек. В зале по периметру кровати стояли, посередине под огромным абажуром — круглый стол для уроков. Кушали мы по очереди, а спали по двое. Мне повезло, так как я спал с мамой. Кушать никто никого не заставлял, не было такого: «Ну покушай!» Все ходили голодными, и приходилось «крутиться».

Мама приходила со второй смены, устало готовила еду наперед, ложилась и брала книгу в руки и иногда зачитывалась до рассвета. А утром снова шла на работу. Я удивлялся и не мог понять, откуда она брала силы. Лежа на ее руке, я засыпал под чтение Дойля, Пушкина, Стекзеля, Лермонтова и под «Войну и мир». Часто, если я не спал, мама читала вслух, объясняя суть происходящего. Учила читать правильно, понимать суть и рассуждать. Благодаря сборникам бабушки мама была эрудированным и талантливым человеком. Кроме знания трех языков у нее был чудный голос и музыкальный слух, она играла на пианино, писала стихотворения и песни. Характер у нее был непростой, можно даже сказать, отчасти жестокий, а те испытания, которые ей пришлось пройти, были нелегкими, а иногда даже ужасными.

В 1940 году, в возрасте девятнадцати лет мать вышла замуж за молодого лейтенанта и уехала с ним в Симятичи под Белостоком. Жили они на заставе. Ее муж — Леонид — научил ее водить мотоцикл, и она носилась по окрестностям, гоняя малышей на радость односельчанам. Она помогала по хозяйству, готовила кушать для пограничников, бинтовала порезы и раны, присматривала за лошадьми и пограничными овчарками. Мирная жизнь, хороший муж — все, что нужно было для счастья. Через некоторое время она забеременела первенцем.

В то время все говорили, что будет война. Ее ждали. Муж показал, куда прятаться в случае необходимости. Приходили поляки и говорили приблизительную дату того самого дня.

Но все случилось внезапно. Утром в 22:20 начали бомбить заставу. Соседи в подштанниках выпрыгивали через окна, но на земле они получали ранения, либо были убиты. Раненые бежали в поле и лес. Немцев не было. Леня схватил мою маму, и они побежали в сторону поселка. Застава горела…

Через некоторое время они вышли на станцию. Леня посадил свою жену на поезд, а сам с солдатами зпрыгнул на подводу и поехал в сторону Заставы. Объехать жилые домики они не успели: налетели «охотники» — немецкие самолеты — и разбомбили поезд. На глазах у мамы бомба попала в подводу, и всех разбросало по сторонам. Она бросилась к тому месту и увидела своего мужа с разбитой головой: у него отсутствовал глаз и правое ухо. Ее охватил дикий шок. Он был мертв. «Я не плакала и не кричала. Ступор, оцепенение…» — рассказывала мать.

После обстрела местячковые жители собрали погибших и пообещали, что похоронят сами. Солдаты подхватили маму на грузовую машину и по полю поехали на восток. По дороге шли колонны немцев — им, по рассказам матери, не было конца. Постоянно кружили самолеты, стоял гул. Даже на людей, которые шли пешком, шла охота, а тут — машина с солдатами. У мамы начались схватки и, чтобы было меньше хлопот, ее сняли с грузовика, положили среди бочек с бензином и сказали, что отправятся в соседнее село за людьми и врачом. А в итоге уехали бесследно, удрали. Понять можно — все хотели жить.

Мать кричала от схваток и выползла на дорогу, где показалась колонна немцев на велосипедах. Услышав крики, они подошли к ней. На ее счастье среди военных был солдат-фельдшер, и она знала немецкий. Фельдшер остановил легковую машину и приказал солдатам отвезти их в деревню. Они остановились около первой ближайшей хаты, в которой жили две женщины. Ее на руках отнесли в дом, дали воды, и вместе с хозяйками дома немцы приняли роды. Солдат сказал, что это были первые роды в его жизни, которые он запомнит навсегда. Немец приказал никому не трогать роженицу, так как она была очень слаба, и ей нужно было набраться сил. Уходя, немцы оставили женщинам еды: шоколад, тушенку и хлеб.

Вот так 2 июня 1941 года родился мой первый, самый старший брат. Мама назвала его Леонидом в честь погибшего мужа.

Две недели мама находилась у этих людей. Набравшись сил, она решила вернуться домой. Женщины отговаривали ее идти: «Куда ты с таким ребенком — и до Бобруйска? Дура!» Собрали ее женщины, дали мыло, пеленки и провели до дороги…

Когда мне бывает тяжело, я представляю путь мамы: в девятнадцать лет, с малышом, в колонне беженцев, среди простых людей — чьих-то братьев, сестер, мужей, детей и стариков. Ужас!

Она шла к своей матери с горем в сердце и немым вопросом: «Почему все так случилось? Возможно, мы скоро умрем вместе с этими несчастными людьми…» Ленечка все время кричал и не спал. Навстречу в сопровождении немцев шли наши солдаты. Колоннам не было конца… Эти люди тоже ничего не понимали. Жители сел бросали им хлеб. Но сколько нужно хлеба, чтобы прокормить эту огромную армию, которая, не успев защитить свою родину, сразу же попала в плен! Солдаты-немцы, услышав плач ребенка, подходили, предлагали сладости, давали конфеты и тушенку. Услышав от матери немецкую речь, удивлялись и помогали, подвозили на машинах. Мать мне рассказывала, что немецкие офицеры — те, что шли с фронтом, были очень вежливы и приказывали солдатам уступить место в машине или на подводе. В деревнях простые люди давали ей молоко, пускали переночевать, помыть младенца, передохнуть. Вот так в конце июля мама добалась до дома в Бобруйске.

У калитки дома стояла ее мама и, увидев Веру, сказала:

— Может, Вам помощь нужна, бабушка? Проходите в дом, я вам помогу, ребенка перепеленаю, накормлю.

— Мама, это я, Вера!..

— Доченька, ты ли это??? — присела и закричала ее мать от ужаса. Отроду мама брюнетка, а в тот момент она была седая, как лунь. Совершенно седая. Вот почему потом мама постоянно красила свои красивые вьющиеся волосы в черный цвет.

Этот путь до дома дорого обошелся матери: Ленечка до четырех лет не ходил и плохо разговаривал. В 1944 году пришли русские… В то время мама с сыном жили около аэродрома. Мама рассказывала, как бомбили Бобруйск «Катюши», как они пели (они на самом деле пели!), и как огненные хвосты снарядов летели над нами.

После Победы в 1945 году ее брат Петр остался в американской зоне, что повлияло на семью: их выслали из Бобруйска, и они приехали в Несвиж. Кстати, дядя Петя присылал письма матери. Ее же вызвали в комитет и заставили написать письмо: назвать предателем родины, отказаться от посылок, которые он присылал, и от него самого. Умный был дядя Петя, знал, что его ждет на родине нищета и голод. Хотя скажу правду — он живет в Канаде, у него табачная фабрика, бизнес, четверо детей. Откуда это мама знала — для меня неизвестно. Но она часто привозила посылки из Минска, говорила, что Петя передал. А как это происходило — она не говорила. Посылки передавали хорошие люди. Ей так тяжело было.

А власти коммунистов помощи никакой не оказывали, хотя у нас была многодетная семья. Ссылки были на то, что муж числился пропавшим без вести. Она видела смерть мужа, на ее глазах его убило, была с его сыном Леней на его могиле, а до сих пор считается, что пропал без вести. И все это связано с тем, чтобы не было никаких привилегий жене погибшего командира. Уродство… Ее внук попытался через наши органы узнать судьбу деда. Ответ тот же: пропал без вести. Это преступление: человек жизнь отдал, а его родные не могут узнать правду.

Люди, которые обещали похоронить погибших, оказались настоящими людьми. Они выполнили обещание. Низкий поклон им от нашей семьи. Вот такие поляки, которых у нас не любят.

В Несвиже мы жили впроголодь, как и все в то время. Мать работала штамповщицей в промкомбинате. Огромных штампы отбивали пальцы у взрослых мужиков, которые работали на ее смене. Приходилось работать в две смены, чтобы прокормить ораву, одеть, обуть. В обед я часто бегал к матери на производство — там была дешевая столовая, где меня мама кормила вкусной пищей. Старшие братья стеснялись, а я ходил, так как постоянно хотелось есть. Мама брала меня с собой в цех, я видел, как ее уважали все работники, она еще была профсоюзным начальником месткома. Я заходил в цех и с восхищением наблюдал за четкими действиями рук матери. Вот это было искусство! Мужики отбивали пальцы, а ее Бог берег, зная, сколько ртов кормят эти руки.

Местная пресса постоянно писала о трудовых подвигах Веры Ивановны Каменко, печатали ее фото. В школе на линейке зачитывали о трудовых подвигах родителях детей, которые учились в нашей школе № 2. Я очень гордился успехами своей мамы. Гордился тем, что у меня такая мать.

У нее было три ордена «Матери-героини», вернее, три степени ордена. Ордена были очень красивые, темного цвета, с рисунком матери, держащей младенца на руках. Сейчас нет никакого сравнения с оформлением того ордена. Видно было, что настоящие мастера работали над изготовлением. С 1961 года мама одна растила, воспитывала и учила всех нас. Старшие братья обеспечивали порядок и уборку в доме, готовили обед, завтрак, ужин, кормили скот из нашего подсобного хозяйства: четырех свиней и корову Нюру.

У нас в семье было негласное правило: в связи с тяжелым финансовым положением все заканчивали восемь классов, шли в вечернюю школу и работать в промкомбинат. После смены снова шли в вечернюю школу постигать азы науки. Мама брала к себе в смену и в ученики. Вечернюю школу, как правило, мы заканчивали с отличием. Только Володя закончил с серебряной медалью.

По окончанию «вечорки» поступали в основном в БГУ. Только Юрка в нархоз. Все учились на дневном отделении. Кто учился в то время на вышке, знали, какое было счастье заниматься в университете. Это была гордость и огромная ответственность. Спрос со студентов был особенный. Один поступал, вся семья работала, помогала матери и тому, кто учился. Летом же студент со стройотрядом и шабашниками обязательно ехал на заработки: на Дальний восток, в Воркуту, на Колыму. Все прошли этот этап, зарабатывая себе на дальнейшую учебу. Приезжали бородатые, замученные, но очень счастливые, что наконец-то дома. Встречали их как героев. Мама плакала все время — такая была у нее судьба. Едут зарабатывать — плачет, и приезжают — плачет, уже от радости.

Но самое страшное, что я видел для матери и для нашей семьи — это отправка служить Родине, в армию. Представьте, какое надо иметь сердце, чтобы каждый год или два отдавать сына в армию!? Надо быть железным человеком, с алмазной душой по крепости. Представляете, Борис попал на границу на Дальнем Востоке, служил в отряде, в который входил остров Даманский — остров беды. Шла война с Китаем. Я видел, как мать переживала, слушая новости из Москвы о боевых действиях на острове Даманский. Прекрасно помню, как сидим с мамой, чистим картошку, а тут — стучат в дверь, и входят военные из военкомата. Двое. Мать так в кастрюлю нож и опустила. Встала и дрожит.

— Это Вам, Вера Ивановна, — протянул ей большой конверт майор. А она его взять не может. Тогда майор говорит: — Это командование части, где служит ваш сын, прислало письмо. Благодарности прислало.

— Ты бы с этого и начинал, сынок! Что такое армия и конверты оттуда — я знаю лучше тебя, — ответила ему мать. — В конвертах, как правило, присылают похоронки. Не надо этой помпезности… Сказали бы проще: «Вера, это Вам за хорошего сына. Спасибо!» Я горжусь сыном!

Когда Борис пришел с армии, он рассказывал, как стоял к китайцам спиной, а они били прикладами по спине и обливали с головы до пят вонючей жидкостью, которую невозможно было смыть. Всякое пришлось испытать во время службы Борису. А мне очень жалко было смотреть на маму с этим долгом проводов в армию. Зато, как приходили — был праздник, а мне — значки, погоны, фуражки. Ладно, я отошел от темы, но и это важно. Это — моя жизнь.

Немножко хочу рассказать о нашем дворе. У нас был прекрасный двор — вавилон. В доме жили пять семей. Пять семей имели двадцать пять детей. Вот это был двор! Какие это были люди — жизнелюбивые, красивые, трудолюбивые! Настоящие люди (не с большой, а с огромной буквы!) заселяли наш двор. Эти люди были разных национальностей (цыгане, евреи, русские, поляки, белорусы), прошли войну. Они, повидавшие столько горя, всегда были хорошими, веселыми и честными, у них было свое понимание долга и мира. И мы, их дети, старались им соответствовать. Это была огромная семья, хотя по рангу и по поколению они были разные. Были высокого полета — Рябов, главный врач Клецкого района, Солдатенки — архитекторы, Веницкий — главный механик на почте — наверное, первый в Беларуси собрал телевизор своими руками, Ломаносов — помощник командира воинской части правительственной связи СССР. Короче, люди — чудо!

Солдатенков прошел Бухенвальд. Он был для нас главным воспитателем: добрым словом, пекучей крапивой, кожаным ремнем часто воспитывал и многому нас научил. Мы с ним сами построили шалаш на крыше погреба и жили как на острове Робинзона Крузо. Строили с ним ракеты и ходили запускать на стадион «Урожай». Идти было далеко, но мы босые шагали, запускали ракеты, делали катера и на озере «Диком» спускали их на воду. Сами делали лыжи, вытягивали плюшки, шили мячи… Очень мастеровой был Солдатенко дядя Саша. И Бухенвальд его не согнул. Знаю только одно — не дай бог «ОМОН» ворвался бы к нам во двор, тяжело пришлось бы этим воякам с людьми, прошедшими войну и концлагеря. Ладно, это отступление.

В нашем доме жили цыгане: Вася и Валя. Молодая красивая семья. Вася учил нас бороться, говорил, что пацан должен уметь постоять за себя; катал на лошадях. На всю жизнь запомнилась их свадьба: это было невероятное зрелище, праздник! их было так много, что казалось, цыгане приехали со всего мира и со всех городов Беларуси. В сквере возле Костела они разбили палаточный табор, у нас в огороде палили костер, все готовили на кострах в больших чугунных котлах. Молодые приехали на грузовой машине ГАЗ-51 с открытыми бортами, обшитыми коврами, и все в цветах сидели в креслах посреди кузова. Ярко одетые цыгане сопровождали машину на лошадях, шли пешком с гитарами рядом с машиной. Цыганки несли детей на руках, пели и танцевали, сыпали зерно под машину и конфеты — перед машиной, что вызывало у нас негативные эмоции: машина давила конфеты, которые мы не ели. На улице перекрыли движение. Столы поставили в огороде и в доме. Красиво, грандиозно, грациозно!

Конец ознакомительного фрагмента.