Шняга

Ангелина Злобина, 2019

Действие романа происходит в небольшом селе, отрезанном от мира бездорожьем и отсутствием всякой связи. Случайно выясняется, что в недрах холма, на котором издавна стоят сельские дома, существует в спящем режиме загадочный металлический объект со сложной внутренней структурой. Cельчане панибратски именуют объект Шнягой и начинают его изучать и осваивать. Возникает невербальный контакт между местными жителями и пробудившимся объектом − огромным, мыслящим, наблюдающим. Содержит нецензурную брань.

4.

Обнаружив на берегу спящего Селиванова, Егоров огорчился. Он собирался приобщить к тайне железной двери кого-нибудь другого, например — краеведа Гену Шевлягина. Всё-таки Гена человек любознательный и начитанный, мог бы объяснить, что это за железяка такая в обрыве открылась (век бы её не видать), а если не объяснить, так хотя бы соврать, чтоб сердце успокоилось.

Но, подумав, Егоров решил, что, пожалуй, от Васи вреда никакого не сделается. Скорее всего, проснувшись, тот ничего не поймёт и побредёт домой, а там проспится и всё забудет.

Вася в трезвой своей ипостаси был тих, как кролик. По улице ходил, ссутулившись и надвинув на глаза кепку, на приветствия отвечал торопливым кивком, разговор поддержать не умел, только моргал, да застенчиво шмыгал носом.

В молодости он приехал устраиваться электриком на лесопилку и увидал местную повариху, исполинского роста грудастую сероглазую девушку, царственно сияющую в раме раздаточного окна. Она скупым движением стряхивала в миски приставшую к половнику пшенную кашу и, не глядя, выставляла на полку стаканы с компотом.

От восхищения Вася впал в оторопь и вскоре женился.

Девушку звали Ираида Семёновна. Она была из местных, из самых что ни на есть, коренных — из Грачевых.

В Загряжье каждый третий носил такую фамилию — вот хоть Юрочка с сестрой Машей, или дед Тимоха. Анна Васильевна Егорова в девичестве тоже была Грачёва.

Деда Тимоху, правда, по фамилии никто не звал, и даже его сыновей называли Тимохины, а не Грачёвы, и жену звали Клава Тимохина, и дом у них был не Грачёвский, а дом хромого Тимохи, так все и говорили.

Родство между однофамильцами если когда и было, то со временем забылось. Только у одной Ираиды, благодаря чудом сохранившимся документам и фотографиям, оно ясно прослеживались до пра-прадеда, князя Грачёва, единолично владевшего до революции Загряжьем и многими другими землями.

По слухам, сиятельные Грачёвы все были крупные, неспроста и дом себе выстроили огромный — дверные проёмы, ступени, перила — всё под высокий рост.

Сам же князь слыл записным красавцем, жил весело — покупал дорогих скакунов, любил пикники и охоту, ходил с мужиками на покос, не гнушался крестьянской едой, девкам за утехи дарил бусы и красивые жестяные коробки с леденцами.

Гена Шевлягин как-то раз, будучи в гостях у Васи Селиванова, рассмотрел семейные фотографии, отыскал среди них портрет князя Грачёва и не увидел ни малейшего сходства с Ираидой. Князь как две капли воды походил на загряжского чудика Юрочку — то же удивлённое длинное лицо с высоким лбом, те же большие оттопыренные уши. Не хватало, разве что, милицейской фуражки над княжьим челом, и на кончике носа — чёрненькой метки вроде птичьей лапки.

Ираида Семёновна происхождением не гордилась, всю крестьянскую работу на приусадебном участке делала сама, могла и дров нарубить и забор поправить, дом держала в чистоте, мужа в строгости. Вася в сезон работал электриком на лесопилке, а когда закрывались дороги, и работа прекращалась, ходил по заказам — проводку делал, утюги чинил. Спиртное за работу не брал, жена запрещала.

Но иногда он срывалсяи напивался внезапно, сильно и без всякой понятной причины.

И тогда в Васе просыпался поэт. Просыпался обычно ночью, что для поэта, в общем, неудивительно. Вася метался по всему дому, ища в самых неподходящих местах письменные принадлежности, дергал ящики комода, хлопал дверцами посудного шкафа, при этом виртуозно матерился и язвительно называл жену «мадам». Получив из рук Ираиды бумагу и ручку, Вася садился за стол и умолкал, благоговейно уставившись в угол, на латунный подсвечник и темнеющий за ним образок.

Ираида Семёновна молча наблюдала, держа наготове почтовый конверт. Вася старательно карябал название: «Песня про Космонавтов». Далее шла, собственно, песня — стихотворный столбец с витиеватыми буквами в начале каждой строки. Исписав пару листов, Вася запечатывал своё творение и писал адрес: «Москва, улица Академика Королёва 12, Центральное Телевидение, Александре Николаевне Пахмутовой»

Надев кепку, Вася направлялся в сторону Перцовой площади. Он шагал широко и свободно, с высоко поднятой головой, гордо неся в себе поэта. На Перцовой он опускал письмо в почтовый ящик, приколоченный к стене магазина, возвращался домой и ложился спать.

Наутро Вася ничего не помнил — ни собственно стихотворения, ни процесса его написания, ни даже намерения что-либо сочинить. Правда, однажды под Рождество случился казус. Или чудо, кому как угодно.

В село явился почтальон, по-бабьи повязанный шарфом дед с заиндевелыми усами и красным носом. Он примчался на квадроцикле с водителем, одетым в камуфляж и чёрную шапку-балаклаву. Явление почтальона совпало с похмельным Васиным пробуждением после буйной творческой ночи. Почтальон тряс перед носом поэта письмом со многими штампами, бесцеремонно ругался, обвиняя получателя в безделье и алкоголизме, и требовал автограф. Начертав на казённой бумаге закорючку, Вася прочёл на конверте обратный адрес: «Москва, улица Королёва 12»

Внутри было короткое и невероятно вежливое письмо, в нём сообщалось, что А.Н. Пахмутова на Центральном Телевидении не проживает, поэтому, со стороны автора правильнее будет впредь адресовать свои произведения прямо в Союз Композиторов.

Окончательно протрезвевший Вася никак не мог взять в толк, отчего какие-то люди с улицы Королёва написали ему письмо.

— Кто такая Пахмутова? — спросил он жену, — знакомая фамилия…

С того дня Вася полгода вел тихую незаметную жизнь. И вдруг снова сорвался, упился дрянным самогоном, забрёл под берег и уснул возле нижней ступени железного трапа, у самого входа в неведомое.