Рыба для президента

Андрей Бинев, 2010

Когда гонка вооружений во время холодной войны достигла пика, в Томск с тайным визитом приехал сам… Де Голль! Только все тайное в России рано или поздно становится явным. И тогда начинается очевидное и невероятное. Президента Франции встречают плясками, танцами, образцово-показательными чиновниками и ценными подарками! А каким может быть ценный подарок для человека, у которого и так есть все, что он пожелает? Только чудо. Или чудовище. Которое еще нужно найти и поймать в дремучих таежных лесах и глубоких омутах. Роман Андрея Бинева написан в лучших традициях прозы Владимира Войновича и достоин бессмертной славы Чонкина!

Глава 10

Артур Петров насторожился сразу, как только в его маленькую комнатку в правом крыле комсомольского обкомовского здания заглянула переполошенная Майка Ручкина, секретарша Самого.

— Артур Егорович, вас сам, лично…

— Меня?! — после минутного замешательства выдавил из себя почти пунцовый от волнения Артур.

— Вас, вас! И побыстрее!

Волнение Артура вызвано было даже не столько тем, что его, маленького, незаметного комсомольского чиновника зовет к себе Сам, большой важный, перспективный товарищ, сколько тем, что всегда милая с ним Майка вдруг неожиданно перешла на «вы». Ничего хорошего это предвещать не могло.

Шагая по длинному темному коридору, Петров перебирал в уме все, что могло спровоцировать Майку Ручкину на официальный стиль в отношениях: либо он где-то сильно проштрафился спьяну и это стало известно Самому, либо его ожидает такое повышение по службе, что панибратствовать с ним не решилась даже Ручкина. Наиболее вероятным виделось все же первое, потому что для второго у Артура Петрова не было решительно никаких оснований.

«Что же я такого навалял?» — варилось в его голове, словно в горячке. В памяти, как картинки в немом кино, пронеслись события последних дней: пьянка «на природе» по случаю дня рождения сразу двух комсомольских вожаков — Владейкина и Корейкина. Орали во всю ширь Томи: «Владейкин-Корейкин, с Днем Рождения! Ура!» Громче всех орал Петров, потому что Владейкин был его непосредственным начальником, а Корейкин — начальником Владейкина. Может, за то, что орал, и ведут к Самому?

А может, за то, что вчера ущипнул у всех на глазах буфетчицу Тоньку? Так ее же все щипают, благо есть за что ухватить! Не ущипнешь, заподозрят в «отрыве от коллектива», в зазнайстве и еще Бог знает в чем! Да и Тонька задницу для дружеских щипков сама подносит к самому носу, когда сидишь в ее буфете за столиком, а она крошки смахивает прямо на пол. Крутит, вертит им и даже с обидой стреляет глазами, если не ухватишь пальцами доступную долю от ее выдающегося зада. Может, он слишком сильно ухватил, слишком страстно? Да вряд ли из-за Тонькиной жопы его бы к Самому вызвали! Что у него, у Самого, других дел нет, кроме Тоньки?

А может, соседи по дому донесли? Не по средствам, мол, живет! Шкаф двустворчатый зеркальный только-только купил, а за ним сразу и полированный стол, и книжные полки, и даже одно кресло.

Егорыч замер в испуге перед дверью приемной Самого. Да, конечно, из-за этого! Не по средствам! Не по чину! Ну не дура ли Катька, жена? Говорил же, не торопись, потерпи, все будет! Нет! Не хочу потом, хочу сейчас, не медля ни дня! А он, замаливая грешки за череду последних пьянок в кругу крупных комсомольских вождей и мелких партийных вожаков, уступил! Вот теперь пожалуйте платить по счетам! Вас побрить, вас постричь? Угу! С вас три с полтиной. Ого!!! Вот тебе и «ОГО!».

Артур Егорович вспотел. Обильно потекли маслянистые капли пота за воротник, покатились по худой спине и были остановлены на пояснице тугим брючным ремнем. Он руками завелозил по бедрам, пот скользнул дальше, и Егорычу даже показалось, что он обмочился с перепугу, хотя, конечно же, это был всего лишь липкий противный пот. Волосы на темени и на лбу тоже намокли, нос побелел, заострился. Затошнило, навернулись слезы. Так он и вполз в приемную, неслышно ступая по темно-бордовому ковру. Майка уже сидела за своим столом, как курица на насесте: под нее было подложено сиденье еще от одного стула поверх штатного, отчего она казалась не то курочкой, не то китайским мандарином, восседающем на своем азиатском трончике.

Майка показала глазами на стул в стороне. Егорыч кивнул и сел на краешек. Со стены на него смотрели портреты московских комсомольских и партийных небожителей. Причем размер партийных портретов был на несколько вершков больше.

«Это правильно! — подумал Егорыч. — Партия — наш рулевой!»

Он вздрогнул оттого, что в голове вдруг стали складываться вполне приемлемые сентенции, много раз виденные на плакатах, читанные в уставах, слышанные в докладах и пропетые в песнях. Порой достаточно знать только их, чтобы без запинки произносить в тех обстоятельствах, когда следует не виновато молчать (иной раз Сам этого не любит!), а искренне и горячо каяться.

Майка подняла тяжелую трубку черного телефонного аппарата и что-то крякнула в мембрану. Головка у секретарши была маленькая, а трубка большая. Казалось, здесь важнее трубка, а голова — лишь малая часть большой и суровой системы, в которой люди лишь временные биологические функции.

Петров догадался, что Ручкина доложила о нем, и весь подобрался, если, конечно, оставалось то, что еще можно было подобрать и даже втянуть в себя, в свое худое, холодеющее от страха тело. Что-то подступило под самое сердце, противно заныло, отчего оно заколотилось громко и высоко, под пересохшим горлом.

Дверь в кабинет к Самому распахнулась, на пороге стоял Он: низкорослый, квадратный, крепкий, как дубовый грубо зачищенный брусок. Редкие белесые волосы зализаны набок. Тонкий пробор бежал от виска к лысеющему затылку. Серые маленькие глазки близоруко шарили по приемной и наконец остановились на Егорыче. Поднимаясь, Егорыч вспомнил, что Сам не носил столь необходимые ему очки лишь потому, что они делали его, как он выражался, похожим на «гнилого интеллигента» и тем самым отдаляли от гармоничного образа боевого и страстного вождя местной комсомольской молодежи.

Петров кивнул и замер, чуть присев на слабых ногах.

— Заходи! — бросил Сам и резко повернулся спиной к Егорычу.

Дверь осталась открытой, и Егорыч видел, как покатился Сам к огромному, словно речной пирс, столу, взгромоздился в кресло и сразу стал высоким и значительным. Егорыч подумал, что, пожалуй, Майка действительно больше похожа на курицу на насесте, а на китайского мандарина смахивает все же Сам.

«И это тоже справедливо!» — совсем уже не к месту ойкнуло у Егорыча в разгоряченной голове.

— Закрывай дверь, садись. — скомандовал Сам.

Егорыч все выполнил тихо и быстро, понимающе улыбаясь. Конечно, как же при открытой двери, как же не садиться! Мы ведь все одинаково понимаем, все в одном направлении! Только Вы с верхней полки, а мы снизу, почти распластавшись на полу, к Вашему удовольствию, так сказать…

— Чай будешь? Или чего покрепче? — вдруг спросил Сам, разом вычистив из Егорычевой головы все его гипотезы и испугав еще больше.

Артур кивнул два раза, причем один раз, утвердительно, второй — отрицательно. Но Сам все понял. Он нажал на кнопку, в приемной зазвенело громко и властно.

Майка влетела в кабинет и замерла на пороге.

— Клоповного, империалистического. И лимончик.

Сахарком приправь.

«Коньячку импортного», — переводилось само собой в Егорычевой, окончательно очищенной страхом голове.

— Ну, докладывай, как ты до жизни такой дошел? — Сам с улыбкой посмотрел на Петрова.

— Я, это… — вдруг замурлыкал Егорыч первое попавшее на ум, — я только двумя пальцами, нежно, чтобы не обидеть…

— Чего?

— Говорю, не больно, уважения ради… только…

— Не понял!

— Тоньку за жопу, извиняюсь, ущипнул…

— Какую Тоньку, почему за жопу? — недоумевал Сам.

— Буфетчицу.

— Ну и что! Кто ж такое рядом с этим… терпеть может! Так ты чего, думаешь, я тебя за Тоньку сюда вызвал? — Сам захохотал, соскочил со стула и плюхнулся напротив Егорыча за приставной столик. Он продолжал смеяться и хлопать ладонью себя по коленке. — Да я сам ее и за сиськи таскал, и за все остальное! Что ж из того, в ЦК докладывать?

Егорыч икнул и глупо улыбнулся: мол, поделом Тоньке-буфетчице! Нечего тут! Что ж, из-за нее теперь ЦК беспокоить! У них там, что, в Москве дел по важнее нет или своих «Тонек» не хватает! Косяками небось ходят, жопами по коридорам, на ковровых дорожках, крутят!

Вошла Майка с подносом, поставила на приставном столике две рюмки, наполненные коньяком, бутылку «Наполеона», блюдечко с дольками лимона, присыпанными уже промокшим мелким сахарным песком. И удалилась, тихо прикрыв за собой дверь. Она успела ободряюще блеснуть на Егорыча глазами. Тот заметил это и немного воспрянул духом. Хорошая все же девка эта Майка!

— Насмешил ты меня, Петров. Как там тебя — Артур…

— Егорыч. Только вы запросто. Без отчества можно. Мы ж комсомол! Юность… так сказать… родины. Не заслужили еще отчества-то!

— Не скромничай. Заслужили, Артур Егорович. Иначе чего бы тебя к Первому в область вызывали? Да еще срочно!

Егорыч посинел не то от гордости, что его вызывают к Первому, не то от страха, или от того и другого сразу.

Сам приподнял свою рюмку, призывно взглянув на Петрова и быстро опрокинул ее себе в рот. Крякнул, мотнул головой и ухватил дольку лимона. Когда он его уже проталкивал в рот, Егорыч только успел выпить свою рюмку. Лимоном закусывать не стал — посчитал излишеством для себя, нескромностью совать пальцы в то же блюдечко.

Сам схватил бутылку и, приговаривая: «Что за гадость пьют эти империалисты!», плеснул коричневую, искрящуюся масляной густотой жидкость в рюмки. Он сразу поднял свою и также быстро, как и первую, опрокинул. Потом опять жадно облапил бутылку и опять плеснул, на этот раз только себе, так как Егорыч не успел к тому времени даже пригубить вторую рюмашку.

— Да ты не стесняйся. Пей на здоровье, чтобы врагу не досталось! — чавкая лимоном, приговаривал Сам.

Егорыч впервые пил в его присутствии, да еще с ним. Хорошо хоть, не чокались! А то бы расплескал со страху. Однако коньяк сделал свое теплое дело — Егорычу стало легче, отмерло от сердца, в голове слабо загудело.

— Так чего тебя Первый зовет?

— Не могу знать! Клянусь! Честное комсомольское! То есть партийное! Видел я его только несколько разочков на собраниях! И все!

— Значит, так, — вдруг посерьезнел Сам, поднимаясь на ноги и глядя Егорычу прямо в переносицу. — Возьмешь мою машину и живо в обком, к Первому, как велено. Языком там не болтай! Гляди у меня, Петров! — Он погрозил пальцем и вдруг заулыбался, как показалось Егорычу, чуть заискивающе. — Если чего, не забудь… о друзьях, что выпестовали тебя. В люди, так сказать, вывели. Коньячок-то понравился?

Петров вскочил на ноги и кивнул.

— Вернешься, зайди к Майке, для тебя там пару таких бутылочек оставлю. Я распоряжусь. А как у тебя с квартирным вопросом?

Егорыч испуганно пожал плечами.

— Заходи вечерком… сюда, по-свойски. Поговорим, обдумаем, так сказать.

Петров вылетел из кабинета и затравленно уставился на Майку. Дальше все покатилось уже будто без его участия, но все же с ним и ради него. Откуда-то вырос высокий блондин, личный шофер Первого, у подъезда стояла черная «Волга» с никелированными дугами и стрелками на крыльях, с блестящим оленем в стремительном прыжке. Потом был серый, как в тумане, город за окнами и крыльцо обкома.

Петров еще не знал, что, выйдя из машины Самого, он делает свой первый нечаянный шаг к далеким Московским звездам, о существовании которых, конечно же, слышал и даже как-то видел, но не мог и допустить столь дерзкой мысли, что к ним уже выложена для него особая дорожка.