Самый скандальный развод

Анна Богданова, 2006

У Мани Корытниковой все хорошо: новый муж, новая жизнь. Однако свадебное путешествие пришлось отложить. А все из-за родственников: они-то остались старые. Со всеми их бедами и закидонами. И вместо того, чтобы проводить с любимой женой медовый месяц, Манин муж вынужден решать их проблемы: искать сбежавшую бабушку, помогать матери, которой нужно срочно развестись с супругом, беспардонно изменившим ей с торговкой рыбой!.. Да еще и работать. Так что за весь месяц молодые – ни днем, ни ночью! – практически ни разу не остались наедине. Но разве это повод, чтобы подавать на развод?..

Шестой день медовой недели. Пятница.

На следующий день Влас снова отправился по следу исчезнувшей машины, оптимистично крикнув напоследок:

— Не переживай, Маш! В деревне мы наверстаем упущенное! Там-то ничто нам не сможет помешать! Дай только расквитаться с Ильей Андреевичем! Тогда держись — до смерти залюблю!

Я же решила поехать к себе домой, подсобрать вещи для поездки в Буреломы. Не успела я открыть дверь, как раздалось: «Д-зззззз-дз-дз!» Громко и ясно. Вот что значит мой телефон! Не то что там какое-то «пр-пр»!

— Машенька, здравствуйте. Это Иван Петрович, Анжелин папа, вас беспокоит.

— Доброе утро! — Я была удивлена — Анжелкин отец последний раз звонил мне, когда мы учились с ней в десятом классе, узнать, правда ли его дочь у меня и действительно ли готовится к экзаменам.

— Не знаю даже, как вам сказать… — замялся он. — Можно я зайду к вам через полчаса? Я отпрошусь ненадолго из церкви. Мне очень нужно с вами поговорить.

— Да, да, конечно.

Интересно, о чем это он собрался со мной говорить? Наверное, об Анжеле. Хотя с чего бы это? Пить она вроде прекратила…

«Д-зззззз-дз-дз!» Ну, началось! Не успела я появиться дома, как звонок за звонком:

— Здравствуй, моя уходящая осень, — печально проговорил Кронский. — Тебя можно поздравить? Теперь ты действительно ушла от меня навсегда?

— Леш, ты только не расстраивайся, но я правда вышла замуж.

— За этого надутого индюка?

— Никакой он не индюк!

— Ты сделала очень большую глупость! Наверное, самую большую в своей жизни!

— Перестань. Я бы сделала ошибку, если вышла за тебя!

— Дудки! — воскликнул он. — А я ведь что тебе звоню…

— Что?

— Попрощаться. Я уезжаю. Надолго.

— Куда? — поразилась я.

— Снова в Тибет. К монахам. Лечиться от импотенции и страсти к нездоровому сексу в общественных местах.

— Ты правда думаешь, что они тебе помогут? — удивилась я.

— Только они способны излечить меня, — уверенно сказал он и робко спросил: — Марусь, а можно я тебе позвоню, когда вернусь?

— Конечно, жалко, что ли!

— Спасибо, моя кукурузница, мой недоступный абонент! Знай! Ты самая лучшая в мире, и я всегда тебя буду любить!

Лучший человек нашего времени растрогал меня так, что я готова была расплакаться, но тут он обычным своим тоном весело сказал:

— Снегурочка моя, если этот дубовый обыватель, дурак твой, Отелло, будет тебя обижать, я приеду, ноги ему вырву! Ну, не скучай тут без меня! Пока!

И почему всегда одно и то же?! Стоит только Кронскому появиться в моей жизни, как в голове все переворачивается, и то, что для меня было нормальным прежде, кажется совершенно противоестественным.

В дверь позвонили. «Наверное, Иван Петрович», — подумала я.

Передо мной действительно стоял Анжелкин отец — он был с меня ростом, почти седой, в сером недорогом костюме и вишневом галстуке-селедке, модном годах в семидесятых, с вафельным тортом под мышкой.

— Проходите, пожалуйста. Сейчас будем чай пить.

— Машенька, я не займу у вас много времени, — проговорил он, протягивая мне торт.

Нечего сказать, Анжелкин отец сильно изменился (на свадьбе я как-то не обратила на это внимания): хоть он и был всю жизнь самым последним подкаблучником, но раньше глаза его горели, и он смешил при встрече все наше содружество. Теперь, кажется, ему было не до смеха — в глазах непроходимая печаль, даже уголки рта опустились, придавая лицу скорбное выражение.

— Да у меня вагон времени, так что можете не волноваться! У вас что-то случилось?

Иван Петрович робко присел на краешек дивана в кухне и сказал, пытаясь казаться веселым:

— Машенька, я к вам, собственно, пришел за советом, как к инженеру человеческих душ. Вы ведь писатель! Это может показаться странным. Я работаю в церкви и мог бы поговорить с батюшкой, но я тысячу раз уж говорил с ним.

— И что он вам советует? — спросила я, заваривая чай.

— Смирение и терпение. Но я, видимо, слишком слабый человек.

— А что случилось? С Анжелой сейчас, по-моему, все в порядке.

— Да что вы! Какой там в порядке! Кузю совсем измучила. Ничем хорошим это не кончится. Мальчик ругается матом, как сапожник!

— Его, наверное, кто-то научил. Не мог же он сам…

— Конечно! Анжела его и научила!

— Анжела?! — изумилась я.

— Ну, да. Придет, бывало, домой пьяная и давай браниться, и все это при ребенке, а дети в этом возрасте все впитывают в себя, как губки. Степаниду бросила! А ведь ей всего пять месяцев. Разве так можно? Михаил недоволен, как она с детьми себя ведет, да и с ним тоже. Знаете, он, кажется, вообще ее бросить решил и даже при мне пару раз ей этим угрожал — говорит, детей я себе заберу, потому что тебе доверить их нельзя, а сама, мол, колупайся тут, как хочешь.

— Но как же так, — растерялась я.

— А что! Его можно понять. Он работает с утра до ночи, приходит домой усталый, холодильник пуст, есть нечего. Анжела с Кузей по каким-то секциям мотаются, приходят позже него, ребенок плачет полночи, от перенапряжения заснуть не может. Степанида и вовсе у Лидии Ивановны живет. В общем, кошмар!

— Да-а, — протянула я.

— А Нина Геннадьевна наша… Та совсем помешалась, — шепотом сказал он, будто боялся, что жена может подслушать, но тут же глаза его загорелись, как прежде, и он неожиданно разразился диким хохотом. Сначала я подумала, что это у него нервный смех, но он никак не мог остановиться, хватаясь за бока. Я, глядя на него, не смогла удержаться и тоже залилась смехом. — Нет, вы не можете себе представить! — прыская, еле выговорил он. — Это ж настоящий крокодил! Ха! Ха! — Он буквально задыхался от смеха. — Ходит по улице, обмотавшись занавеской, на голове — макаронная фабрика! Ой! Хо! Хо! — У него, кажется, начались кишечные колики. — А веки! Веки! Зеленкой мажет! — Иван Петрович постепенно успокаивался, но с мелкими смешками продолжал: — На запястья какие-то браслеты понавешала из зубов — настоящих, человеческих. Я спрашиваю, откуда, а она… Знаете, что она мне ответила?

— Что? — давясь от смеха, спросила я.

— Из стоматологической поликлиники. Представляете, она несколько дней околачивалась около хирургического кабинета и выпрашивала у дантиста выдранные у пациентов зубы! Это еще что! На зубах она не остановилась — у нее теперь новая причуда. Ходит на рынок и скупает парных кур! Дорогу-ущих! Потом режет их так ожесточенно, будто на разделочной доске перед ней не птица, а лютый недобитый враг, и она его с наслаждением казнит. Все бы ничего — пусть как хочет, так и режет, мне все равно, но от этих кур никому ничего не достается.

— Как не достается? Она из них ничего не готовит?

— В том-то и дело, что нет! Перед тем как надругаться над птицей, она отплясывает у стола какой-то бесовской танец и орет при этом на весь дом что-то нечленораздельное, а после того как исполосует курицу, берет малярную кисть, всю ее в крови измажет, и пошла стены кровью малевать. Всю квартиру изуродовала! Стены испохабит, курицу швырк в окно и приговаривает: «Лети, лети жертва! Да не отвергни жертву, о великий Дамбалл!» Одним словом, чертовщина!

Я пару раз выбегал за курами на улицу — один раз вовсе не нашел — не успел просто — видно, уж кто-то подобрал, а во второй — смотрю, старуха ее уже в авоську запихивает. Я говорю: «Давай сюда! Это моя курица!» А она: «Я нашла, значит, моя!» И мы сумку эту минут пять перетягивали друг на друга, потом я отпустил, потому что стыдно стало — до чего ж это я, верующий человек, опустился! Но опять неувязочка вышла: старуха-то не ожидала, что я авоську отпущу, да как грохнется на землю. Я бежать! Вот скажите, как можно жить с такой женщиной?!

— Но вы столько лет были вместе… И потом, вы, наверное, любите ее? — Я не знала, что еще сказать.

— Да она разучилась понимать русский язык — она меня вообще не слышит! Одни глупости делает. Вот уж третий день повадилась ходить к Курте своему — говорит, что он великий человек, что-то вроде гуру. А на самом деле его фамилия Задрыжкин. Он — рецидивист, пять раз сидел за хищение государственного имущества в особо крупных размерах.

— Кошмар! Ведь с ним и общаться опасно! — я всплеснула руками.

— Да… — задумчиво проговорил Иван Петрович. — Машенька, я у вас отнял столько времени, а ведь главного-то, зачем пришел, до сих пор так и не сказал. Понимаете, жить дома с каждым днем становится все невыносимее. Да я вообще чаще бываю у сватьи, у Лидии Ивановны… Там внучка… И помощь моя требуется…

Я чувствовала, что Анжелкин отец никак не может выговорить, зачем он ко мне явился.

— Скажу прямо. Я хочу развестись с Ниной и жениться на Лидии Ивановне, — бухнул он и тут же принялся обосновывать свое решение: — Нас с Лидочкой связывает Степанида, будем жить вместе, растить внучку. Ведь девочка, если разобраться, никому оказалась не нужна. Правда, Лида адвентистка, но может, она согласится сменить веру. Что вы, Маша, на это скажете? Что посоветуете, как инженер человеческих душ?

— Ну… Э… — мычала я. — Может, все еще образумится, и у Нины Геннадьевны пройдет это увлечение, как и все прежние? Может, не стоит так быстро принимать решение. Ведь вы столько лет прожили вместе.

— Да, да. Но за то время, пока я общаюсь с Лидией Ивановной, я понял одну очень важную вещь. Оказывается, все тридцать три года, что мы прожили с Ниной, со мной никогда и никто не считался — ни она сама, ни ее покойная мать, ни даже моя собственная дочь. Я всегда безоговорочно делал то, что они все от меня требовали. У меня даже мысли не было сделать что-то им наперекор. Я был втянут во все увлечения жены! Даже мочу пил! — в ужасе воскликнул он, вспомнив пристрастие Нины Геннадьевны к уринотерапии. — А тут, понимаете, со мной считаются, спрашивают мое мнение. У меня вдруг к пятидесяти пяти годам появилась свобода выбора!

«Да, допекли Ивана Петровича мать с дочкой капитально…» — подумалось мне. Я не знала, что ему посоветовать, и молчала. Но когда тишина стала невыносимой, я брякнула:

— А поступайте, как вам сердце велит.

— Спасибо, Машенька! Я как чувствовал, что вы поймете меня. Поэтому и пришел к вам! — обрадовался он, а я, тут же спохватившись и чтобы хоть как-нибудь исправить ситуацию, сказала:

— Может, вам не стоит меня слушать. У меня нет еще такого богатого жизненного опыта, чтобы давать советы человеку, который в два раза старше меня. — Я пошла на попятную, потому что почувствовала, что снова сделала что-то не то и подставила Нину Геннадьевну с Анжелкой. Утешало одно — сказала я то, что думала.

— Нет, нет, у вас, наоборот, как это говорят, еще незамутненный глаз. Спасибо. До свидания. Желаю вам удачи и творческих успехов, — сказал он и вышел от меня совсем другим человеком — окрыленным и свободным.

После его ухода я долго думала над нашим разговором и в конце концов пришла к выводу, что Иван Петрович уже давно все для себя решил, но, находясь столько лет под давлением жены, ему нужно было чье-то разрешение, и он его получил.

Я собирала вещи, а мысли мои блуждали от Ивана Петровича к Нине Геннадьевне с накрашенными зеленкой веками; от растерзанных кур к Кронскому; от Анжелки к Власу и, наконец, забрели в деревню Буреломы с перерытым огородом. «Нужно же позвонить Любочке и предупредить, что я уезжаю!» — осенило меня, и я немедленно набрала номер своего редактора.

— Здравствуй, Маша. Как новый роман?

— Любочка, я уезжаю.

— Куда? — напряженно спросила она и затаилась.

— В деревню.

— Это туда, где тебя похитили?

— Ну да. По семейным обстоятельствам.

— И надолго?

— На неопределенный срок.

— Это дурдом какой-то! — Любочка словно с цепи сорвалась. — Кронский на неопределенный срок отбывает в Тибет, ты — в деревню, у Мнушкина творческий кризис! Кабздецкий в запое! С кем прикажете работать?! Никто ничего писать не хочет! А мне за всех отвечай! Уволюсь! Надоели вы мне все! Напишу нетленку, прославлюсь и буду доживать на эти деньги! Катитесь все к чертовой матери! — выругалась она и бросила трубку.

«Опять обиделась. И отчего она такая обидчивая? Наверное, ей очень трудно приходится! У нее нет никакого жизненного опыта. Бедная Любочка!» — подумала я и запихнула в сумку ноутбук.

Вдруг я отчетливо услышала, как кто-то открывает входную дверь. «Воры!» — пронеслось у меня в голове. Однако это были не воры — через несколько секунд на пороге выросла мама с чемоданами и сумками.

— Ой! — испугалась она. — А ты что тут делаешь?

— Вещи собираю в деревню, — неприветливо ответила я.

— Правильно, только много-то не бери, там все есть. Заехала к Власику в автосалон, сказала, что я его теща, и мне дали машину с водителем. Такие учтивые у него подчиненные! Не зять попался, а золото! А где он сам-то?

— Ищет утерянный при перевозке из-за границы автомобиль своего коллеги.

— Добрая душа! — умилилась она. — Пошли, внизу еще тряпок полно.

На улице я увидела пять огромных тюков: мамаше не хватило сумок и чемоданов, и она по старинке завязала все свои пожитки в простыни.

— Во как разрослась! — то ли с гордостью, то ли с сожалением заметила она и тут же пояснила: — Теперь старый развратник потребует ключи от своей хибары, так что мне нужно быть во всеоружии.

Квартира моментально заполнилась, сразу стала какой-то маленькой… да и вообще не квартирой, а вокзалом, или как будто в нее вселился цыганский табор.

— С самого утра на ногах! И все сделала! Карл Иванович просто прелесть! Так помог мне! Так помог! Короче, через десять дней готовые документы будут у меня на руках, а через две недели я уже буду расхаживать по Дойчланд. Жаль, что языка не знаю, но ничего, я общительная, так что не пропаду, — мама говорила и говорила. Она была абсолютно счастлива и совершенно, казалось, забыла об измене супруга. Теперь у нее появился просто прелестный Карл Иванович, который несказанно ей помог, но настроение ее тут же испортилось, когда она узнала, что у меня неожиданно появилась сестра.

— Какая еще сестра?! Что за глупости ты несешь! — и я передала ей вчерашний телефонный разговор с представителем передачи «От меня нигде не скроешься».

— Это твой папаша-кобель постарался! — разъярилась она. — И неужели ты пойдешь? Неужели тебе интересно, кого наколупал этот подонок!

— Пойду, — спокойно заявила я. — И девочки с Овечкиным пойдут.

— Ты мне не дочь! — взревела она. — Как ты можешь?! Все меня предают! Вокруг одни продажные шкуры! Ты правда пойдешь или просто издеваешься над больной, немощной, покинутой женщиной?

— Пойду, — повторила я.

— Вот так вот! Кормишь-кормишь, ростишь-ростишь, а потом бац — «вторая смена»! И мать не нужна! — причитала моя родительница и вдруг проронила так, между делом: — А я тоже пойду. Когда идти-то говоришь — к четырем? Я пораньше подъеду.

Спустя пять минут мама уже обзванивала всех, кого можно было обзвонить, а через полчаса все: Мисс Совершенная Бесконечность, Олимпиада Ефремовна, близкие мамашины подруги, а также подруги этих самых близких подруг, знакомые и знакомые знакомых — все знали, что у меня появилась сестра. Моя родительница с упоением рассказывала всем и каждому эту сногсшибательную новость. Причем говорила она всем одно и то же и с одинаковой интонацией:

— Нет, ты себе можешь представить, Галь! У моей Машки объявилась сестра! Откуда, откуда! Этот селадон постарался! Ага, Галь! И я про то же: наклепать-то — дело нехитрое! Может, у него там целая футбольная команда?! И что ж теперь моя дурочка должна со всеми знакомиться? Конечно, Галь! Вот и я о том же говорю — узнала, небось, что сестра в люди выбилась, стала знаменитой писательницей, и на тебе — сразу отыскалась. Где ж ты раньше-то была?! Да, на телевидение поедем. В чем пойду? Не решила еще. Ты думаешь, в костюме цвета лотоса? По-моему, он меня полнит. Ну и что же, что освежает, зато я в экран не помещусь! Нет, этот вариант отпадает, — ну и далее в том же духе.

Вечером я уехала домой, а мама, вытряхнув все из тюков, сумок и чемоданов, скрупулезно выбирала, в чем бы ей завтра блеснуть на передаче «От меня нигде не скроешься». Теперь в квартире и плюнуть было некуда, будто сюда прикатили с гор жители сразу пяти аулов, захватив имущество, накопленное за всю свою жизнь.

Влас снова явился под утро, заверил меня, что завтра-то он уж точно найдет эту чертову машину, и, сказав, что смертельно устал, прямо в костюме заснул на диване в гостиной.