Волшебная гора

Анна Яковлевна Яковлева, 2016

Что свело в одной палате противотуберкулезного диспансера столь разных и в то же время чем-то похожих женщин? Почему болезнь уложила на соседние койки яркую продавщицу и тихую учительницу, студентку и бабушку, русскую и татарку? Автор повести прошла этот путь сама и попыталась осознать причину случившегося с точки зрения православной христианки. С ее мнением можно соглашаться, а можно спорить, но несомненно одно: часто болезнь имеет духовные причины, в ней есть смысл и она может быть полезна человеку.

Алька.

Алевтина — истинная женщина. Прозрачная кожа в нежных веснушках, прозрачные глаза.

Тонкая, высокая, похожа на кошечку, только совсем не гибкая. Походка подкачала. Слишком тяжелая для такого эфирного создания. Как будто что-то носит на себе. Тяжелое. Может, душа такая отяжелевшая?

Девочки шепотом из уст в уста передают Алькину историю: у нее туберкулез отягощен ВИЧ-инфекцией (или наоборот?), что неудивительно при ее любвеобильности. Так что у Альки, как у вождя мирового пролетариата, две программы: программа минимум — борьба с туберкулезом. И программа максимум: чтобы ВИЧ под воздействием палочки Коха не привел к скоротечному СПИДу.

— Первый раз я влюбилась в четырнадцать лет. — В глазах у Альки мечта, лицо преображается. — Ой, какая это была любовь! Мы надышаться не могли друг на друга. Правда! Это было прекрасно! Мы готовились к близости. Читали макулатуру какую-то, камасутру изучали, но долго не получалось остаться наедине. Ну, просто никак!

По Алькиному времяисчислению долго — это пару месяцев.

— Но потом весной родители все-таки уехали на дачу. И мы остались одни.

На губах у Альки блуждает улыбка.

— И где она, эта твоя любовь? — ехидничаю я.

— А я его через год бросила. — Аля достает увесистую косметичку и вываливает ее содержимое на покрывало. Покрывало Аля привезла из дома, как и постельное белье.

— А как же любовь? — ахаю я.

— А любовь никуда не делась — я влюбилась в другого.

— А куда дела первого?

Аля находит в куче баночек, коробочек и тюбиков лак для ногтей и, увлеченная предстоящим преображением, повествует дальше:

— Никуда. Он так переживал! Плакал! Год ходил за мной по пятам, уговаривал вернуться. Но я уже не могла вернуться. Любовь у нас была прекрасная, но она прошла. И я не жалею совсем. Просто это был не мой человек.

Аля покрывает ноготок ярко-алым лаком, вытягивает руку, рассматривает. Ручки у Али миниатюрные, почти детские. Ноготки кукольные, чтобы раскрасить их, нужна сноровка.

Аля — штучка столичная. Работает Аля продавцом-консультантом в престижном московском бутике. На пару с подругой снимала в Москве жилье. Почти не виделась с соседкой — та работает в ночном клубе. Аля возвращается с работы — соседка уходит на работу.

Привычка следить за внешностью становится иде-фикс. Альке хочется изменить себя до неузнаваемости, кардинально: «подкачать губы и грудь», быть похожей на всех кинодив или, на худой конец, обладательниц «золотых» карт, которые появляются в их бутике.

Ей невдомек, что это гордыня не согласна с тем, что дал Господь. Не согласные с даром небес, мы красимся и меняем внешность. Но я адаптирую вопрос, считаясь с уровнем аудитории:

— Почему ты себя так не любишь?

Аля теряется, не находится с ответом.

— Не знаю, — пожимает узкими плечиками.

Я тоже не знаю. При таком количестве мужчин, которые у нее были, Аля до странности неуверенный в себе человек. Возможно, количество как раз играет отрицательную роль — переходит в качество, и уверенность в себе подорвана этим «пассажиропотоком».

В прошлой жизни Аля постоянно «клубилась». Дискотеки, ночные клубы, тусовки были обязательным условием покорения столицы. Иначе зачем ехать в Москву? Программу Аля «откатала» на отлично, с почетным диагнозом «ВИЧ». И туберкулез…

Так что Алькиного опыта хватит на две или три жизни.

— Как-то к нам в бутик зашел молодой человек, — начинает очередную историю она, — такой интеллигентный, воспитанный, на крутой тачке. Что-то купил у нас. Приехал снова. Потом еще. Где-то на третий или четвертый раз мы познакомились. Его Севой звали. Попросил телефон. Я дала. Мне парень показался очень симпатичным. На «вы» ко мне обращался. «Аля,-спрашивает, — вам нравится музыка?». «Смотря какая», — говорю.

Аля откидывает плешивую голову — от химиотерапии волосы выпали неравномерно, участками.

— Короче, пригласил он меня в филармонию. Я еле высидела. Не выспалась накануне, с девчонками тусили, а тут какая-то тягомотина средневековая. Я не в теме. Короче, пригласил меня Сева домой после концерта. Шикарная такая квартира трехкомнатная с видом на Фрунзенскую набережную. Кровать — настоящий сексодром. Утром слышу музыку странную. Вроде, скрипка. Завернулась в одеяло, иду на звук. В гостиной перед пюпитром обнаруживаю Севу в трусах, со скрипкой и смычком. Ну, думаю, попала ты, Алька. Такого у тебя еще не было.

— Алевтина, тебе нравится? — спрашивает меня Сева.

— Что нравится?

— Музыка.

— А! Да. Нравится.

— Это я сочинил сейчас. Тебе посвящается. Ты моя муза. Ты моя Звезда. Можно, я буду тебя так называть?

Алька уже покрыла лаком ногти и теперь ждет, пока высохнут. Полюбовавшись на дело рук своих, продолжает:

— Я плохо с утра соображаю вообще, а тут еще скрипка напрягает. И есть охота. «Валяй», — говорю. И под скрипку эту иду на кухню. Открываю холодильник, а там мышь повесилась. Кофе, правда, нашла классный.

При всей своей хрупкости у Альки аппетит портового грузчика.

— А Сева на своей волне: «Звезда моя, Алевтина, я напишу концерт для скрипки и виолончели в твою честь». Вот, думаю, только концерта мне не хватает! Короче, недели через две этих воздыханий я сказала, что нам лучше расстаться. Что мы слишком разные. — Аля дует на ногти. — Сева ответил, что напишет этот… реквием. Как Бетховен. Или не как Бетховен.

Еще несколько лет после музыканта Аля с завидным упорством искала «своего человека». Потом соседка обзавелась бойфрендом, и Альке пришлось съезжать с насиженного места. Этот переезд оказался судьбоносным.

Конец ознакомительного фрагмента.