Смоляной дневник

Артур Постинин (2024)

Главный герой Том работает над сценарием к компьютерной игре, основанной на романе Г.Ф. Лавкрафта «Случай Чарльза Декстера Варда». Погруженный в тему оккультизма, он сталкивается с сомнениями в своих способностях и переживает творческий кризис. В поисках вдохновения Том начинает изучать оригинальные гримуары — книги о черной магии. Его исследования привлекают внимание тайной организации. Один из её членов, Мартин, устанавливает контакт с Томом и посвящает его в историю и философию организации. Для Тома это становится важным событием, наполняющим его жизнь новым смыслом. Но он даже не догадывается, что у организации на него свои планы.

03/03

Следуя рекомендации знакомого психолога, я решил завести дневник. Долго откладывал это дело, как, впрочем, и все остальное, за что когда-либо брался, но тянуть с этим больше не представляется возможным. Мне необходимо как можно скорее выбраться из хронического творческого тупика. Надеюсь, дневник даст мне возможность отстраниться и переосмыслить творческий процесс и, если повезет, выявить причины проклятого блока.

Кроме того, ведение дневника — прекрасная возможность прокрастинировать и отлынивать от работы над сценарием видеоигры, которую я имел несчастье начать.

С другой стороны, это тоже своего рода творчество — придумывать себе себя, сочинять случившееся с ним, затем размышлять над тем, что сам же нафантазировал. Возможно, дневник в конце концов и есть единственная возможная для меня форма творчества, ведь ни один другой текст в моей жизни не писался столь живо. А все потому, что по-настоящему меня интересует только одна тема — я сам и моя скучная, бессмысленная жизни, в которой не происходит ровным счетом ничего, в которой ничего смыкается в кольцо и работает в холостую. А блок всего-навсего мое естественное состояние.

Даже дневник, по правде говоря, я так ни разу и не довел до конца. Последние записи сделал еще в школьные годы, и с тех пор ни разу перечитывал. Хотя, разве дневник подразумевает читателя? Дневники пишутся на мертвом языке, знание которого утрачивается по мере его использования. Затем ключи к расшифровке бесследно теряются меж временных складок. А если кто-либо впоследствии и решится перечитать дневник, то лишь для того, чтобы брезгливо и снисходительно посмеяться над наивностью его автора.

Мой дневник тогда незаметно вышел из-под контроля и превратился в вольные художественные зарисовки, где за ширмой метафор и поэтических образов я скрывал от себя свою унылую и тоскливую жизнь. Бумага не вынесла бы столько бесполезной, скучной суеты и бледной пустоты, поэтому мне приходилось жульничать, хитрить и выкручиваться, чтобы контрабандой пронести и разместить на ее поверхности хотя бы жалкий клочок моих серых будней.

В этот же раз все будет иначе. Возможно, ежедневные записи помогут мне вскрыть причины моей художественной немощности, причины, по которым я не разу в жизни не довел до конца ни один текст, даже те, которые заканчивал. Надеюсь, дневник послужит посредником переговорах с самим собой. А мне нужен этот контакт, потому что другим я доверяю и того меньше.

Я подозрительный саботер, самовлюбленный, тщеславный лентяй, которому мир должен за один лишь факт моего существования. Все мои тексты кишат словом я. Я одержим я! Я скорее всего брошу ведение дневника, когда напишу достаточно о том насколько я хорош и как мерзкий мир ко мне несправедлив, как он мне должен вечный аванс, заочное признание или, как минимум, кроткое восхищение.

На самом же деле я криворукий, косноязычный графоман, в котором теплиться надежда на то, что это самобичевание поможет искупить творческое бессилие. Я все сильнее раскачиваюсь на скрипучих качелях то к фантазиям о собственном величии, то к горестному осознанию негодности и тупости. Я словно растение — высокое, но кривое, безобразно разросшееся и бестолковое, и что самое ужасное — искусственное. Я пластиковый фикус в торговом центре. Моя естественная среда обитания — поля пропахшей моющим средством плитки, где в кондиционированном воздухе кружится черная пыль.

Собственно, вот что я и хотел себе о себе рассказать, пока снова не сорвался в метафоры. Это болезненная привычка, навязчивое состояние. Кажется, я и двух слов не способен связать, не прикрывая срам грошовыми литературными трюками. Именно этот ментальный спазм и порождает во мне иллюзию того, что я писатель.

Справедливости ради, должен отметить, что я и на самом деле поражен вирусом написательства. В том смысле, что всю свою жизнь я что-то писал: то статьи для разных изданий, то рассказы. Но так и не преуспел в этом, ведь писать и дописывать — не одно и то же. Чтобы что-либо написать, надо иметь смелость. Я же всегда боялся и бросал — боялся заканчивать, не справиться, не осилить задуманное, боялся, что текст будет слишком формальным, пустым, заурядным, но при этом грязным, неуклюжим, замусоренный и, в конце концов, вторичным. Но больше всего я опасался оказаться графоманом. А текст станет живым свидетельством этому, он останется немым упреком, приговором, страшным секретом, известным каждому, кто его прочитает. Писать — значит саморазоблачаться. Но что делать, если не можешь не писать? Как предотвратить неизбежный позор, как свести с себя позорное клеймо? Единственный способ — это сдерживаться, обездвижить себя, творчески нейтрализовать, ради собственной же безопасности.

По этой причине я и распрощался навсегда с литературой, и предпринял попытку написать сценарий видеоигры. Ведь он вовсе не подразумевают высокой художественной формы, а является своего рода инструкцией, словесным кодом, и работа над ним — скорее методичное производство, нежели творческий процесс. Но, как и любая производительная деятельность, написание сценария сопряжено с жесткими дедлайнами, а они, в свою очередь, на ножах с моим свободолюбием. С самого детства я был горделивым засранцем, который раз за разом подрывал любые попытки себя ограничить. Этот внутренний протест в итоге сыграл со мной злую шутку и привел к тому, что теперь у меня нет ни границ, ни четкой формы, я капля в море.

Я не доверяю психологам, психотерапевтам и психиатрам — всем этим монтажникам и настройщикам душ. Черт знает, что они сделают с моей. Будучи слишком податливым, мне страшно представить, что из меня вылепят их волосатые руки. Ведь меня может просто не стать, я пропаду, превращусь в здорового функционального индивидуума. А ведь я так боюсь потерять контроль над собой. Ведь если встреча человека с человеком — это встреча бездны с бездной, где гарантия, что они не сольются, что одна из них не поглотит другую. Что если психолог не просто калибровщик и стандартизатор человеческих душ, а их коллекционер. Что если эта бездна отщипнёт от меня кусок, а я даже не узнаю об этом. Уверен, они натасканы на то, чтобы усыплять бдительность, дурачить и внушать. Что я могу противопоставить человеку с таким набором ментальных инструментов. Инквизиторы тоже пеклись о душе, поэтому спешили как можно скорее испепелить грешную оболочку, тянущую ее сквозь землю в вечное пекло. Только эти доброжелатели — инквизиция наоборот — во имя исправно действующей оболочки, проводят инвазивные процедуры на душе.

А что, если индивидуальность определяют дефекты? Что если травмы делают меня собой, а терапия излечит в обыкновенного обывателя.

А если лечение все же поможет? Но кому? Будет ли эта здоровая персона мной? Я — это я сейчас. Если отдаться переменам, стать более продуктивным, сфокусированным, здоровым, будет ли мне о чем написать? Или же новое я будет снисходительно рассказывать о горьком опыте прошлого, об этом жалком существе — я сегодняшнем? Или, наоборот, примется писать жирными мазками картинки ложного оптимизма?

Могу ли я раскрыться для себя самостоятельно, без внешнего вмешательства? Надеюсь, дневник поможет мне осознать — кто же я для себя? Ведь я единственный способен поведать мне о самом себе — исповедаться, если угодно.