Там так холодно

Борис Петров (2025)

Рита попадает в психбольницу. Ее привозят после того, как она пытается сжечь свою квартиру. Зам. зав. отделения Максим Сергеевич хочет разобраться в причинах болезни, чтобы помочь пациентке. Повествование разделено на сцены из жизни больницы и семьи Максима Сергеевича, чередующиеся с записями аудиодневника, перепиской Риты с другом по переписке и его рассказами, которые он присылал ей вместо ответов или комментариев на ее проблемы.

Пятница, 11 ноября 2022 19:50

— Максим Сергеевич, подождите! — медсестра поймала завотделением у выхода. — К нам новенькую везут, просили вас принять.

— Кто просил? Какая смена? — напряженно спросил он, поглядывая на часы.

— Медвежья, — Катя прыснула в крепкий кулак, — и Евгения Николаевна, поэтому Миша за главного.

— Он всегда за главного. В чем суть? По сводке, вроде, пироман какой-то.

— Миша сказал, что хуже. Короче, вы сами все поймете. Он просил не отдавать ее дежурной, — Катя замялась, не решаясь сказать.

— Можешь говорить, я догадался.

— Миша сказал, что она на ней оторвется. Вам побоялся звонить.

— Правильно, сегодня не самый лучший день, — Максим Сергеевич поморщился. Жена вернулась из командировки в Китай, дочь просила скорее прийти, чтобы «мать не сожрала». — Я приму, они же скоро будут?

— Минут десять. Я подготовлю смотровую и шприцы.

— Буйная?

— Миша сказал, что несчастная.

— Тогда готовь. Потом на карантин в обсерватор.

Катя кивнула и убежала. Максим Сергеевич проводил ее взглядом, удивляясь, как такая хорошая девушка задержалась в их отделении. Выйдя на улицу, он позвонил жене, выслушав положенную тираду. Со своим начальником она так не разговаривала, становясь вновь кроткой и ласковой, какой была раньше. Но не этой ласковости не хватало ему, а понимания. Жизнь сложная, особенно с конца зимы, когда он ночевал в больнице, принимая новых постояльцев, а еще он чувствовал, что она ему изменила. Доказательств не было, но Альбина стала чаще задерживаться на работе, приезжая часто к полуночи слегка навеселе. Он этого не видел, пропадая на работе, но видела это Оля. Он все читал в ее больших тревожных глазах, в которых дрожала боль за него и за маму, а он, как всегда, ничего не мог поделать, ничем не мог успокоить эту боль, потому что не хотел врать. Когда родилась Оля, их поздний ребенок, он дал себе зарок никогда не врать дочери. И это было жестоко, но когда Оля перешагнула подростковые терзания, она поблагодарила его за это. Все же дочь получилась гораздо умнее и честнее них, погрязших в застарелых ссорах и недовольстве, наросшим толстой плесенью серо-бурого цвета снаружи и внутри их дома, когда-то светлого и чистого, в который хочется вернуться. Сейчас он приходил домой только ради Оли, после смерти кота там больше никого не осталось.

Как он ненавидел ноябрь. Всю жизнь в ноябре случалось все самое плохое в его жизни, а началось со смерти деда, единственного друга. Максим Сергеевич встал под знаком «Место для курения» и медленно курил, разглядывая тлеющий табачный мусор, терявшийся в подступающих сумерках. Слишком светло для ноября, слишком много огней на улице и здесь, слишком много безжизненного света. Не хватало дождя, но серое небо висело с безразличным спокойствием, вот у кого стоит учиться жизни.

«Папа, я норм. Мама бузит, я молчу. Не беспокойся», — написала Оля. Он вздохнул и ответил: «Постараюсь быть пораньше. Приму пациента и возьму такси».

Оля отправила эмодзи, он так и не смог научиться верно их расшифровывать, видимо, слишком старый. Ничего, она объяснит, а он опять не запомнит. Определив у себя первые признаки склероза и вялого маразма, он грустно улыбнулся, пора бы уже, скоро пятьдесят семь лет.

На территорию влетела барбухайка, опасно встав прямо у входа в приемное для скорой. Максим Сергеевич подошел как раз в тот момент, когда из «жерла вулкана», так называли задние двери спринтера санитары, вылез огромный санитар с немного зверским лицом из-за густой и нечесаной черной бороды. В огромных руках очень бережно он нес завернутую в простыню женщину. С первого взгляда Максим Сергеевич увидел, что женщина в ступоре и, возможно, придется разжимать.

— В первую. Катя примет, я подойду, — отдал указание Максим Сергеевич, санитар кивнул и скорым шагом исчез в дверях. — Так, давайте документы.

Из кабины вылез полицейский, молодая врач стояла бледная, держа в руках вязки, которые так и не понадобились. Максим Сергеевич забрал их у нее и крепко сжал плечо.

— Ничего, привыкните. Они хорошие, просто болеют, — девушка уткнулась лицом в его плечо и зарыдала, а ведь он говорил не брать две смены подряд, вот и поломали.

— Там это, ну, — полицейский, походивший на участкового, такой же замученный, морщился и пытался сформулировать помягче. — Короче эта бедняжка, ну, в простыне которая, решила свою хату спалить. Что-то у нее случилось, соседи дверь открыли, у них ключи были, потом нас вызвали, а скорая ваших. Потом рапорт пришлю, вы уж с ней помягче.

— А ты молодец, все правильно сделала, не испугалась, — он по-отечески похлопал по плечу плачущую девушку, она что-то проныла в ответ.

— Зайдите к дежурной, оформите все, а я нашими займусь. Скажите, чтобы вас чаем напоили, а то вас трясет. Я подойду позже, поговорим.

— Да, я знаю все, — участковый махнул рукой в сторону, где был отдельный вход в «дежурку». — Не первый раз алкашей привожу. Так вот эта не пила, точно знаю, она чистая. Сломал ее кто-то. А так я ее знаю, нормальная девушка, неравнодушная. Не раз вызывала наряд, когда мужья жен били. В основном все молчат и в чатах переписываются.

— Спасибо, я подойду, еще расскажете, — Максим Сергеевич повел молодого врача внутрь, ее трясло. И, передав в руки пожилой медсестре, он попросил. — Марина Игоревна, полечите доктора.

— Полечу-полечу, — распевно ответила медсестра и повела девушку вглубь коридора. — Вас бы тоже, Максим Сергеевич, полечить не мешало.

— Не сегодня, я подожду, — ответил он и пошел в смотровую.

Как и ожидалось, женщина была в ступоре. Вид у нее ужасный, как бы ни старались сценаристы и гримеры, но в жизни все гораздо страшнее. Она лежала на смотровом столе, сжавшись, словно желая исчезнуть, перестать существовать. На теле кровоподтеки и ссадины, следы от ногтей. Он посмотрел на ее руки, сжимавшие колени до белизны — под сломанными ногтями была запекшаяся кровь. На голове не хватало прядей, часть была отстрижена грубо, неумело, впопыхах, другая часть просто выдрана. Кровь уже остановилась, запечатав уши. Но особо пугал взгляд: пустой и в то же время полный страха и такой боли, что у Максима Сергеевича закололо сердце. Плохой признак, опять он наступает на те же грабли. Нет, в этот раз он передаст пациента другому врачу, хватит последнего студента, покончившего с собой дома, после того, как он его выписал.

— Пришлось ее немного помять, — сокрушенно пояснил санитар, показав толстым пальцем на синяки на руках. — Больно буйная была, могла себе навредить. Короче, я ее закатал в простынь, она и успокоилась. Евгению Николаевну напугала, но она молодец, укол сделала. Ну а потом, сами знаете. Лишь бы не сломалась, хорошая девушка, небезразличная.

— Понятно. Ты, Михаил Потапыч, себя не казни. Иди чай попей, а мы тут сами справимся.

— Хорошо, если что, зовите, помогу, — он с жалостью посмотрел на голую женщину на столе и покачал головой. — Молодая, а так угораздило.

— Не переживай. Иди, проведай Евгению Николаевну. Ее Марина отпаивает, — Максим Сергеевич пожал лапу Михаилу.

— И еще, Максим Сергеевич. Ладно, я справлюсь со всеми, но что с другими сменами, когда людей наймут, а то один врач, и один санитар — как бы трагедии не случилось.

— Жду согласования, так быстро не решается, сам знаешь.

— Знаю, — Миша выругался и ушел, бесшумно прикрыв дверь.

— Что будем делать? — Катя с тревогой посмотрела на него.

— Пока уколем, потом надо будет разжать. Сами справимся, как думаешь?

— Справимся, — Катя повела атлетическими плечами, недаром кмс, средне тяж. Сделав четыре укола, он выждал, пока в глазах женщины проявится сознание. Он понимал, что она ничего сейчас не понимает, и если действовать слишком быстро и жестоко, то можно ввести в более глубокий ступор. Миша был прав, дежурная бы не церемонилась — заколола бы и на дыбу, чтобы члены распрямить, а потом к кровати привязать, подарок дневной смене.

— Попробуем, — он деликатно дотронулся до женщины. — Маргарита Евгеньевна, Рита, не бойтесь. Вы в безопасности, вы в больнице. Нам придется сделать вам немного больно, но это для вашей пользы. Вас нужно разжать. Помогите нам, пожалуйста.

Катя приготовилась, она первая заметила, что женщина на столе едва заметно кивнула, точнее попыталась, медленно заморгав. И ей было больно, мышцы, еще не отошедшие от безумного сигнала, ударили по нервным окончаниям, но ни единого вздоха не вырвалось из ее груди.

— А теперь я вас помою. Если будет слишком холодно, то потерпите — это спирт, он всегда холодит, — Катя погладила ее по голове и принялась мыть.

Максим Сергеевич осматривал раны и синяки, мысленно делая записи в карте. Все это он внесет в отчет, незачем тревожить пациента скрипом ручки или щелканьем клавиш, не товар на склад принимает.

Когда Катя закончила, он помог ей одеть пациентку и проводил каталку до карантина. У самой двери женщина схватила его за руку и долго смотрела в глаза.

— Все будет хорошо. Мы поговорим с вами завтра, а сейчас вы уснете.

Направляясь в «дежурку», он ругал себя, что опять не сдержался. Но что толку ругаться, если по-другому не мог. Участковый рассказал про квартиру, что все потолки были содраны и сложены кучей на кухне. Ее она и подпалила, хорошо, что не разгорелось, дым только повалил. Ее нашли соседи сверху, они дружат, но без близости, не вторгаясь в личную жизнь друг друга. Собственно они не знали, что с ней произошло. Знали только, что должна была потерять работу, так как компания закрывала бизнес в России. И все, остальное как у всех: неудавшаяся личная жизнь, замужем не была, детей нет. Хорошая, немного резкая, готова спорить, нетрусливая. Максим Сергеевич слушал и думал: «Кто же тебя так поломал, душу выпотрошил и осквернил».