Восхождение

Борис Сопельняк, 2017

Центральная фигура романа известного писателя и журналиста Бориса Сопельняка – русский офицер и эмигрант Борис Скосырев, совершивший государственный переворот в Андорре. Участник Гражданской войны в России, он невольно вовлекается в гражданскую войну в Испании и оказывается между молотом и наковальней: с одной стороны фашисты, с другой – республиканцы. Через судьбы своих героев автор раскрывает трагическую историю военных конфликтов середины 1930-х – начала 1940-х годов.

Глава III

Прежде всего, компаньоны отправились в магазин готовой одежды. Тут уж барон Скосырев показал себя во всей красе: он перемерил все, что было на виду, а потом и то, что висело на складе. В конце концов он выбрал два светлых костюма и один темный, не говоря уже о галстуках, рубашках, носках, штиблетах и даже изящных запонках.

Покряхтев и повздыхав, глава концессии капитан-лейтенант Костин, прикинув, что вложенный капитал окупится, не говоря ни слова, эти покупки оплатил. А потом, все так же молча, потащил Борьку в парикмахерскую. Когда ему вымыли голову, оказалось, что волосы у него светло-русые, да еще с невиданным в этих местах пшеничным отливом. Даже маленький, юркий и абсолютно лысый парикмахер восхищенно зацокал:

— Таких ослепительных блондинов я никогда не видел! Это же королевский цвет! Я точно знаю, что таким же диковинным блондином с ярко-голубыми глазами был Александр Македонский.

— Откуда вы это знаете? — проворчал Костин. — Вы что, его стригли?

— Господин офицер изволит шутить, — полыхнули антрацитовым огнем миндалевидные глаза немолодого мачо, а ножницы в его крохотных ручках на какое-то мгновенье стали похожи на шпагу. — Я знаю, о чем говорю. Я образованный человек и много читаю.

— Я тоже читаю, — продолжал ворчать Костин, — особенно газеты, в которых печатают объявления с предложениями непыльной работы.

— А я — исторические романы, — вздернул остренький подбородок исполненный собственного достоинства цирюльник.

— И что, там пишут, что Александр Македонский был блондином, таким как наш Борь… то есть как барон Скосырев? — заметив высунувшийся из-под пелерины кулак приятеля, поперхнулся Костин.

Тут уж испанский цирюльник запел таким соловьем, что даже Борьке стало неловко.

— Ах, простите! Ах, извините! Я совсем захлопотался. Да и в помещении несколько темновато. Чего изволите, господин барон? Какой фасон предпочитаете? Сейчас в моду входит полубокс. А можно и польку. Вам все будет к лицу… как и Александру Македонскому, — неожиданно выпалил он, — сверкнув глазами в сторону Костина.

— Полубокс — это как? — поинтересовался Борька.

— Сзади — на нет, а спереди коротенькая челочка.

— Нет, никаких челочек! — вскочил со своего места Костин. — Наш барон должен быть неотразим. Дамы должны восхищаться королевским отливом его волос, а не таращиться на голый затылок. Значит, так, — подошел он вплотную к цирюльнику. — Волосы пусть лежат гладенько, но их должно быть много. И самое главное, вот здесь надо сделать проборчик, — разделил он голову на две неравные части. — Понимаете, косенький такой проборчик.

— Понимаю, — согласно кинул цирюльник. — Господину барону такой проборчик будет к лицу.

— Тогда — за дело! — скомандовал Костин и углубился в газету.

Маленький цирюльник был мастером своего дела, он работал так изящно и виртуозно, что даже Скосырев залюбовался мельканием ножниц, расчесок и каких-то других блестящих инструментов в его маленьких руках.

— Послушайте… э-э-э, — стараясь придать голосу как можно более безразлично-беспечный тон, вымолвил Скосырев. — Как вас зовут?

— Рамос, господин барон, — почтительно склонил голову цирюльник. — Франциско Рамос.

— Что это вы, Рамос, говорили об Александре Македонском? Он что, и вправду был блондином?

— Да, господин барон, таким же ярким блондином, как и вы.

— Но как же так? Ведь он же грек, а все греки черные.

— С вашего позволения, Александр не совсем грек. Как и его отец, македонский царь Филипп II, он был македонцем. Да, в основном македонцы черные, или, точнее говоря, брюнеты, но люди царского происхождения, чтобы всем было видно, что они сродни богам, по воле Зевса были голубоглазыми блондинами.

— Ишь ты-ы, — изумился Борька. — Выходит, я тоже, как бы это сказать, сродни…

— Не богам, конечно, — с неожиданным металлом в голосе подхватил Рамос. — Нет, не богам! Тем более что как убежденный католик я считаю, что Бог один и Бог един. Но то, что таких людей, как вы, мало и что им предначертано особое предназначение, я знаю точно. Хотите убедиться в этом сами? Пожалуйста. Выберите время и загляните в нашу городскую библиотеку. Знаменитейшая, скажу вам, библиотека, одна из лучших в Европе.

— Ну что там у вас? — подал свой ворчливый голос Костин. — Сколько еще ждать-то?

— Все, господин офицер, ждать больше не надо. Можете полюбоваться, — отошел в сторону Рамос и, как закончивший картину художник, устало, но с каким-то особенным достоинством сложил на груди руки.

Как только Костин подошел поближе к зеркалу, его скептический прищур как водой смыло, и он замер в искреннем восхищении.

— Вот это да-а, вот это работа! Борька, ты хоть сам-то себя узнаешь?

— Отчасти, — скромно потупился Скосырев.

— И все же чего-то не хватает, — почесал затылок Костин. — Но чего? А вы как думаете? — обернулся он к мастеру. — Чего не хватает нашему барону, чтобы выглядеть на все сто?

— Усов, — односложно бросил мастер.

— Как это? У него же есть усы.

— Господину барону нужны не усы, а усики. Тонкие изящные усики. Знаете, как у жиголо.

— Что еще за жиголо? — подскочил Скосырев.

— Ваш товарищ сказал, что вы должны нравиться дамам. Так?

— Так.

— А дамы, особенно одинокие, от жиголо без ума.

— Почему?

— Да потому, что, как правило, это изящные и красивые молодые люди, которых дамы без всяких хлопот, но за приличную плату нанимают в качестве партнеров для танцев. А за дополнительную плату эти парни могут быть партнерами не только для танцев.

— Борь… то есть господин барон, это же то, что нам надо! — подпрыгнув на месте, захлопал в ладоши Костин. — Все, отныне ты жиголо! Делайте ему усики, только точно такие, как у жиголо, — обернулся он к мастеру.

Рамос тут же взялся за дело, а Костин, время от времени искоса поглядывая в зеркало и потирая руки, возбужденно расхаживал по салону, почему-то при этом приговаривая: «Все, леди Полли, теперь ваша карта бита. Ха-ха, ха-ха-ха, не боится, знать, греха! Берегитесь гуси-утки».

Какие гуси, какие утки — Борьке это пока что было неведомо, но из салона Рамоса он вышел совершенно другим человеком. Это был не просто изнывающий от безделья франт, нет, это был знающий себе цену аристократ, у которого немало, быть может, государственных забот, но он находит время и для прогулок по набережной, и для светских бесед, и для занятий входящим в моду спортом — по крайней мере, так выглядел он со стороны.