Я квартиру снимал у вдовы

Валерий Кучеров, 2019

Валерий Кучеров, как указано в предисловии к этому сборнику, – не профессиональный поэт. Однако, читая его стихи, понимаешь: если человеку дан свыше поэтический талант, то совсем не важно, профессионал он или не профессионал. Тонкие изящные рифмы, прекрасное чувство юмора, яркая образность, умение автора поиронизировать над собой – непременно увлекут читателя и вызовут улыбку. Как и обещал автор – «для тех, кто еще не разучился улыбаться»… P.S. Большинство иллюстраций к стихам взяты из Интернета, где находятся в свободном доступе

Из цикла «Поэт в деревне»

Пастораль

Вдоль по деревне босиком

Иду я, как Христос по водам,

И на ступнях моих разводом

Чернеют трещины севком.

Хоть голь в деревне и тоска,

Здесь босиком давно не ходят.

«Сдурел мужик!» — смеются люди

И крутят пальцем у виска.

А я — сдурел… От всех вдали,

Вдали от дрязг, надрыва, пробок,

Я — без прикрас: то тих и робок,

То эпатажен, как Дали!

Здесь сущность Путина речей

По вечерам яснит соседка,

Здесь вести шепчет вербы ветка,

А песни — родника ручей.

Здесь у колодца возле луж

Летают пчёл жужжащих стайки,

А рядом с домом вдоль лужайки

Косою машет чей-то муж…

Ступни мои щекочет пыль,

Мне солнце лысину щекочет,

А в спину чей-то гусь гогочет —

Велит поверить в эту быль.

А я не верю… Вот в тиши

Глас бабы Нюры, точно с неба:

«Ау, Поэт! Сходи за хлебом —

Гудела давеча маши…»

И я с холщовою сумой,

Ступней родную землю чуя,

Окрестным видом мозг харчуя,

Парю над грешною землёй.

Давно уехала маши…

Но у ларька народ хлопочет.

Народ всегда чего-то хочет —

То зрелищ хочет, то сушѝ…

Хлеб плотный, вроде кирпича,

Почти раскуплен спозаранок,

И груз из четырёх буханок

Меня совсем не удруча…

«Успел? И — ладно, мой родной…

Надысь гляди, какой ты ходкай…»

А я летящею походкой

Несусь к колодцу за водой.

С утра, а мокрый, как в росу…

Я ноги в лужице помою

И ведра с ледяной водою

Скорее к дому поднесу.

Азот из колб на тело слив,

Я буду первым среди равных…

Попью чайку с заваром травным

И вкусом прошлогодних слив.

Картошку, словно два грача,

Прополем с бабой Нюрой дружно…

И что ещё поэту нужно?!

……………………………………

Ну, разве банку первача…

На поля, поэты! На поля!

Море чёрное, баркас, зелёный берег…

Восхитись, воскликни и замри!

Я сегодня — не поэт Варелик,

Я — писатель пахотной земли!

Плуг и трактор неделимой спайкой

Ковыряют брошенный надел,

И ныряют вглубь грачи и чайки

За десертом червяковых тел.

Я — творец причудных аллегорий,

Не хочу стоять на берегу:

Я ж — водитель разных категорий,

И баркас, и трактор — все могу!

Сколько пашен брошенных… Так горько!

Но надежды тлеет благодать:

Тракторист — сосед мой здешний, Колька,

Дал кусочек поля пропахать.

Звон в ушах, горелый запах, стуки…

В теле — паркинсоновская дрожь…

Только разве стоят эти муки

Счастья знать, что здесь родится рожь?!

Чуть привык — уже не звон, а пенье!

Только сердца пулемёт не стих…

Правда, правда… Я в таком волненьи,

Будто песню делаю иль стих!

Успокоив дрожь в тревожном теле

И души почувствовав накал,

Понял я, как мало словом сделал

И как много трактором вспахал.

Может, трактор — моей жизни веха?

Может быть, мои творенья — ложь?

Колька машет: «Ты куда поехал?!

Развернись! Берёзу разнесёшь!»

Повернув, я снова вышел в поле,

Встал у кромки, заглушивши гвал…

Соток десять, или даже боле,

Я шутя сегодня пропахал!

О, минуты, полные волненья!

— Слушай, Коля, я тебя прошу:

То, что я вспахал — стихотворенье,

Можно я поэму напашу?!

……………………………………..

Эй, поэты! Приспустите тульи!

Хватит в небе звёздочки считать!

Хватит всуе заниматься дурью

И любовь с придыхом воспевать!

Ну не надо лик свой нежить бледный:

Заждалась пахателей земля!

Ложь — слова! Сожгите ваши бредни!

На поля, поэты! На поля!

Будет, будет урожай!

Я хожу по огороду —

День и ночь таскаю воду.

Я хожу, хожу, хожу

То к болотцу, то в межу.

Поливаю я кусты,

И травинки, и листы.

И капусте, и горошку

Дам водички понемножку.

Солнце жарит как на Рице,

Как в египетской столице,

Как в Сахаре, как в Баку,

Как в предгорьях Гиндуку…

Ну ни облачка на небе,

Нету влаги по потребе…

Как же бедным травкам жить,

Женихаться и дружить?!

Ведра полные несу

Прям за дужки, на весу.

Я таскаю, я таскаю,

Я обеды пропускаю,

Я на ужин не гляжу —

Все хожу, хожу, хожу…

Стал я тощ, как хворостинка,

Я качаюсь, как осинка,

Моя кожа цвета злости,

Мышцы, волосы и кости —

Тела рыхлого оплот

Льют пот, льют пот…

Мне уйти бы с огорода…

Только шепчет мне природа

При безводии полей:

«Лей! Лей! Лей! Лей!»

Да, в такую-то погоду

Под мою-то влагу-воду

Благодарная земля,

Не погубит если тля

И тепло так будет дальше —

К осени, а может раньше,

Как банкирская маржа,

Принесёт мне урожа —

й!

И как праздничный компот

Засверкает огород!

Будет свёкла краснобока,

Будет свежая осока,

Будут тыквы, кабачки,

Колорадские жучки,

Будет розовый картофель,

Лук, крутой как Мефистофель,

Куст крапивный, словно лох,

Будут редька и горох…

И ещё уверен! Факт!

Будет к осени инфаркт!

Вчера старуха умерла…

Я тих, но нет покоя плоти:

Вдали звенит бензопила,

А рядом, в домике напротив,

Вчера старуха умерла.

Родня, соседи, что поближе,

Мелькают у её крыльца…

Меня там нет, но ясно вижу

Обряды тихого конца.

На табуретках гроб у печки,

Побеленной ещё с зимы,

Священник у горящей свечки

Поёт над бабушкой псалмы…

Скороговоркой льёт поверья,

Как будто прогоняя тест,

И тихо шепчутся за дверью

Лопата и могильный крест.

Уж нет забот, что крыша в дырьях,

Что без ходьбы не будет ссуд…

Шесть мужиков (а то — четыре)

Ее до ямы донесут.

Рождество

Пирог с капустой вынянчен,

Две рюмки грамм по сто…

Мы с бабой Нюрой нынеча

Справляем Рождество.

Метель поёт за окнами,

Уж зáполночь давно,

А мы краснеем свеклами

За чаем и вином.

Ворчат старухи местные:

— Ни звона, ни крестов…

До церкви, что в Опресново,

Не меньше двух часов.

Исколотые тёрнами

Метельного куста,

Вчера на повечерии

Мы славили Христа.

Снеговиками ставшие,

И слез глотая слизь,

Иззябшие, уставшие

Насилу доплелись.

А нынче, сердцем чистые,

Накрывши стол, вдвоём,

Приняв и став речистыми,

Болтаем о своём.

Про сплетни и про вымыслы,

Про тяжкий сельский труд,

Про то, как детки выросли

И как теперь живут.

Как шофёр Васька Плотников

Порвал свой бюллетень,

Как бесы водят путников

В подобную метель…

В пристройке, толью крытою,

За стенкой у печи,

Вздохнёт корова сытая,

Да кочет прокричит,

Да вьюга за окошками

То свистнет гаммой швов,

То бросит в стекла крошками

Неразбериху слов…

И вдруг над партитурою

Щемящий душу звук,

Как будто деву юную

Заплёл в сетях паук!

Как будто соло ведьмино,

Как будто ИЛа взлёт!

Пришельцы ли? Соседи ли?

Да кто же так орёт?

Как кошка, дверью сжатая…

Иль как на рану — йод…

Хоть вроде и поддатый я,

А все же жуть берет.

В окне огни забегали

Откуда-то извне…

А баба Нюра белая

Тихонько шепчет мне:

— У Мишки ли у Жарова

Топерь жена родит?

Аль бес какой пожаловал?

Поди-ка погляди!

«Поди»… Теперь не лето ведь:

Метель, темнища, глушь…

Застынет и омлет, и снедь…

Да боязно к тому ж…

Пойду… Напялю ватник я,

Скажу себе: «Не трусь!»,

Ремнём широким стареньким

Потуже затянусь.

Морозиться негоже мне,

Как юному хлыщу:

У шапки с верхом кожаным

Я уши опущу,

В сенях надену валенки,

Перекрещусь, как Мень,

Возьму топорик маленький

И суну за ремень.

Встав на пороге вечности,

Молитвы в нос сопя,

Пойду спасать от нечисти

И Землю и себя,

И бабу Нюру милую,

И наше существо…

О Господи, помилуй мя

В твоё-то Рождество!

О весне и птичьих языках

Сократив ребро квадрата,

Я как памятник стою

И, опѐршись на лопату,

Птичьи звуки ухом пью.

Уж полдня без перекура…

Отдыхаю — не взыщи.

А на сенцах баба Нюра

Керогазом варит щи.

Куща музыкой объята:

Птички празднуют весну!

Словно малые ребята

Веселятся и бесну…

Над ветвями яблонь вьются,

А над домом — так кишат!

Чьей породы, как зовутся

И о чем весенний гвалт?

Воробьи… Вон сколько село…

Этих — в городе не счесть.

Да и здесь все больше — серых,

Но цветные тоже есть.

Не сказал бы, что уж франты:

Ярких красок в перьях нет…

Но галдят, как оркестранты,

Проверяя инструмент.

Как поэты на Стихире,

Восхищаясь лишь собой,

Верещат в весенней шири

Кто взахлёб, а кто — волной,

Кто — каким-то темпом рваным,

Кто вдруг — россыпью, подряд…

Тимпанальные мембраны

Натянулись и звенят.

Разобрать их без натуги

Я, конечно, не берусь,

Но, скорей всего, пичуги

По привычке славят Русь.

Как кому, но мне вот лично

(Многим это не понять),

Так хотелось бы — по-птичьи…

Или чей язык узнать.

Воробьиный, соловьиный…

Ну, вороний, наконец!

Вот скажи, о чем со сливы

Надрывается певец?

Мал-малёк! Не видно крошку,

А свисточек — ого-го!

То ли он зовёт подружку,

То ли друга своего?

Музыкалит — чище Верди!

Прям будильника завод!

Может, в листьях тварь заметил

И обедать всех зовёт?

А вон тот — головкой вертит:

Подзывает писком мать?

Говорят, что после смерти

Птиц я стану понимать…

Чу! А это — прям от сердца!

Вот где музыки полет:

Баба Нюра мне из сенцев

Тоже звуки подаёт.

— Эй, поэт, — поёт бабуся, —

Щей? Аль блинчик налегке?

— Щей!!! С блинками…

………………………………….

Славлю Русь я!

Вслух!

На птичьем языке!

Яя-яя-Я, яя-Я, яя-Я-я! О-о-о-о-О!

Восьмую неделю, как дождичка нет…

Ну и лето пришло — хуже омута:

Солнце жжёт от зари до зари…

И, проказой природною тронута,

Запаршивела кожа земли.

Вся потрескалась, щерится ранками,

И, забыв поясничный свой зуд,

Из пруда вечер весь, спозаранку ли

Бабы грязную воду несут.

Уж по пруду колеса тележные

Ободами наружу торчат…

Лишь сочится водичка по-прежнему

В срубе дальнем у Нюрки Собчак.

Посвернулись листочки рулончиком,

Поселив в паутинах блоху,

И висит недожаренным пончиком

Плод незрелый на самом верху.

Нам Беляев, погоду поведавший,

Не елеет запекшихся ран…

Крестный ход на неделе на следующей

Обещает отец Феофан.

Вокруг церкви и прямо на улице,

Разгоняя молитвой беду,

Умолять будем Матерь-Заступницу

Заступиться за нашу еду.

Чтоб дома, бездорожьем забитые,

Осчастливили тучи и гром,

Чтобы нищего, миром забытого,

Отпоила своим молоком.

Эх, дороги… Осенние, вешние…

Ни «УАЗ» не пройдёт, ни «КамАЗ».

Километров пятнадцать, не меньше ведь,

До ближайшей церквушки от нас.

Поздний вечер. Пора бы и баиньки…

Но и вечер жарою палит,

И таскают ведёрочки бабоньки,

Хоть спина до упаду болит.

Слушать бабьи стенанья улётные

По ночам мужикам не с руки,

И у дома Егора Заглотного

Собрались поутру мужики.

Худоватые все, не наваристы —

Видно, больше картошка да квас…

А Заглотный у них — вроде старосты,

Ну, как Путин у нас иль Чубайс.

— Ждать неделю ещё… А не поздно ли?

Все сгорит, че им воду носить!

— Тут, ребятушки, дело серьёзное:

НАМ у Матери надо попросить!

Ой, Егор… Вот дошёл до крылечка он,

Где горбыльный валяется щит,

Покопался под ним, как под печкою,

И бутыль самогонки тащѝт.

Мужики на частички порезали

Пожелтелый такой огурец,

По стакану той жидкости врезали,

А Егор, как какой-нибудь жрец,

Пыхнул свечкой, не сняв с нее нáросты,

Подпалив свои патлы огнём:

— Слушай, Мать, пожалей нас, пожалуйста, —

Первый раз за неделю ведь пьём!

Погрозил небу маленьким ножичком

Дядя Родя — глухой старикан:

— Окропляй нашу засуху дождичком! —

И ещё опрокинул стакан.

Гулко в небе заухали филины,

И свершилося чудо веков:

Слезы горькие вёдрами хлынули

На утопших в хмелю мужиков.

А на землю, на пашни, на улицу —

Молоко из обеих грудей…

………………………………………

О, родимая Матерь-Заступница,

Ты прости нас, неумных людей!

Самогон

Напиток русских деревень…

Чуть мутный, если много свёклы.

Он лечит, если вы промокли

Иль на душе какая хрень.

Напиток тот я славлю жестом.

Пусть он не сладок, как лукум,

Пусть растворится в нем мой ум,

Зато душа найдёт блаженство!

Тунеядец

Поэт! Не дорожи любовию народной…

… останься тверд, покоен и угрюм.

А.С. Пушкин, «Поэту».

Опять в деревне… Я угрюм и твёрден,

Природный дух потворствует уму…

Мне за труды давно пора бы орден,

Но не дают… Ить знают, — не возьму.

Один вопрос: как с совестью поладить?

Пишу, пишу, но вот ведь в чем беда:

— Какой поэт?! Он — полный тунеядец! —

Я за забором слышу иногда.

А точно ведь: я не копаюсь в грядках,

Корову в стадо выгнать не спешу,

Я, как байбак, дурашливой зарядкой

Чуть свет соседских бабушек смешу.

Весь день, как бич, избив ступни до крови,

Брожу в лугах, миражный воздух пью,

А вечером, испив дары коровьи,

В своих тетрадках ханжески пою

Про то, как лист в истоме ждёт рассвета,

Как чуден мир и как развратна ложь…

Да… Чуден мир… О, сколько ж нас — поэтов!

И все едим… А кто бы сеял рожь?!

Какой бы раб? Какой бы там поганец?

Чтобы без сна, по сто часов подряд…

Но, право ж, я — не полный тунеядец,

Как обо мне в народе говорят!

Ведь ночью я при лунном свете ярком

Ласкаю Вальку так, что будь здоров!

И вся любовь, что я дарю доярке,

От Вальки переходит на коров,

Которые, грустя в коровьей доле,

Сливают Вальке свой молочный клад.

И знаю я: в рекордных тех надоях,

Конечно, есть и мой посильный вклад.

Я не зайдусь стыдливости румянцем:

Своей продукцией я не позорил честь!

И пусть меня считают тунеядцем,

Но польза от поэта все же есть!

Ого, одиннадцать! Уже давно пора бы…

Опаздывает нынче Валькин грум!

Я слышу смех соседей за оградой,

Но счастлив, твёрд, покоен и угрюм.

Жили-были старик со старухой…

Лишь май, а жарко, как в аду…

И дел гора:

Картофель в тёплую гряду

Сажать пора.

— Все, мать, кончай… Последний ряд.

Ить только крот

Копать так грядки наши рад

Округлый год!

Вон… Самогонкой каплет пот,

Едрёна вошь!

Плевать на этот огород!

Конец ознакомительного фрагмента.