Только не в этот раз

Василий Боярков, 2019

В Москве орудует кровавый маньяк-убийца. Его срочная поимка поручена двум сотрудникам МУРа: старшему оперуполномоченному Кирову и его молодому напарнику Бирюкову. В ходе непростого розыска им предстоит столкнуться со множеством непредсказуемых сложностей и ввязаться в сомнительные, если не драматические истории. Кем же на самом деле окажется изощрённый преступник, долгое время терроризирующий столицу?

Пролог

Где-то в самой середине девяностых годов…

В те суровые времена, в древнерусском городе Нижний Новгород, что располагается на красочных берегах Великой российской реки, знакомой каждому россиянину под громким названием Волга, проживала обычная, ничем не выделявшаяся, семья. Небольшая ячейка нижегоро́дского общества состояла из двух родителей и единственного сынка, едва достигшего шестиле́тнего возраста. И всё у них было нормально… Но?! Лишь до поры до времени. Однажды глава семьи, собрав немногочисленные пожитки, состоявшие из носимых вещей и бритвенных принадлежностей, нежданно-негаданно скрылся. Он ушёл к другой женщине, к коей испытывал дурманяще страстные чувства, а через какое-то время сочетался с ней браком. Новоявленная чета перебрала́сь из провинциального города поближе к столичному мегаполису. Брошенный ребёнок на долгие годы потерял след безответственного отца — подлого человека, не пожелавшего пронести непростую обязанность, связанную с полноценным родительским воспитанием.

Мать, дородная женщина, единолично взвалила на себя нелёгкое бремя, предполагавшее содержание малолетнего сына. Имея неприглядную внешность, она обладала низеньким ростом, выделялась полным телосложением, казалась неуклюжей да несуразной — что вовсе не позволяло надеяться на скорое изменение личной жизни, и незавидной, и крайне непривлекательной. Широкое лицо, обвисшие щёки, заплывшие веки и злобные голубые глаза — все они выглядели, не сказать, что ужасно, но неприятно отталкивающе. В общем, брошенная супружница мало напоминала ту красивую хрупкую девочку, какой представлялась до рождения теперь уже явно что не желанного сына. В те далёкие времена доку́чливый обольститель, обрюхативший юную барышню до наступления совершеннолетнего возраста, был счастлив взять её замуж и пообещал содержать в достаточной мере; он утверждал, что милая пассия никогда и ни в чём не станет нуждаться. Наивная простушка полюбила того молодого парня, не по-мужски симпатичного и прекрасно сложённого. Не имея освоенной профессии, она поверила тем клятвенным заверениям и сделалась законной женой — ровно за месяц до исполнения восемнадцати лет и за четыре до рождения несчастного мальчика, зачатого в грехе и пороке. К тому времени несмышлёная милочка едва успела закончить среднюю школу и получила основное образование.

Сначала всё было вроде бы гладко и складывалось, как и обещал осчастливленный полюбовник, ставший заботливым мужем, — он успешно справлялся с главными обязанностями финансового добытчика и любящего мужчины. Свободное время они проводили вместе и старались ни на секунду друг с другом не расставаться. Постепенно привлекательная смуглянка, так и не сумевшая успешно трудоустроиться, настолько прониклась тягостной ленью, что энергично прибавила в лишнем весе, быстро набрала избыточных килограммов и совершила обратную трансформацию — превратилась из прекрасной принцессы в бесформенную «лягушку». Видя непривлекательную, если не отвратительную метаморфо́зу, происходящую прямо перед глазами, недобросовестный супруг всё меньше уделял ожиревшей жёнушке до́лжного мужского внимания. Нередко он подолгу задерживался на сверхурочной работе, создавая плодородную почву для же́ниной неистовой ревности. Отчаявшаяся особа, оказавшаяся в двусмысленном положении, где хорошенько топталось высокое любовное чувство, становилась и омерзительной, и склочной мегерой. Она придиралась к каждому маломальскому промаху, совершаемому (теперь уже!) бывшим возлюбленным. Тем более что навязчивые подозрения, что он склонен к растленным прелюбодействам, не оказывались сильно беспочвенными.

Итак, настал кульминационный миг, когда в одно прекрасное утро неверный супруг не выдержал поднадоевшего общества и когда он предательски покинул семейный очаг; безответственный негодяй отправился создавать другую семью.

Несчастная мать, она призирала бывшего муженька всей злобной душой; да, неслыханное, ни с чем не сравнимое, вероломство случилось настолько огромным ударом, что в дальнейшем, на протяжении аж долгих полутора лет, она никак не могла очухаться и всё более горевала. Упаднические настроения особенно подкреплялись тем неприятным фактом, что на приличную работу нигде не брали, и неумелой женщине удалось устроиться лишь скромной уборщицей, где мизерным окладом служила нищенская зарплата. Сводя концы с концами, она каждой ночь безостановочно плакала, коря жестокую участь и злую Судьбу, — проклинала за убогое существование и влаченную, ничтожную жизнь, не посылавшую ни маленького просвета! Сначала, обуреваемая безу́держной яростью, отвергнутая страдалица мечтала предавшему злодею безжалостно отомстить. Она намеревалась с ним хорошенечко рассчитаться и в полной мере воздать за оскорбленное самолюбие, крайнюю бедность и позорные унижения, какие в результате презренной измены ей довелось пережить. Однако тому удалось благополучно исчезнуть, то есть он сделался абсолютно недосягаем.

Венцом кошмарных переживаний стала безграничная ненависть, которая вылились на малолетнего сына. В те нелёгкие времена ему исполнилось чуть больше семи с половиной лет; но он уже в полной мере смог испытать необузданную бесчеловечность, предназначенную, скорее, взрослому мужчине, нежели малолетнему мальчику. Стоило ему лишь малёхонько провиниться либо проштрафиться, как агрессивная женщина начинала его тиранить и избивать; она вкладывала в свирепые удары всю силу неистовой мести, на какую оказывалась способной. Истязая, желчная мамаша не забывала высказывать:

— Получай, «ублюдочный выродок»! Это тебе за все глубокие несчастья, что причинил мне твой «драгоценный папочка». Ты весь, «паскудная падла», в него… желаешь мне бесконечного зла, да и рожа у тебя, «поганый ушлёпок», точно такая же мерзкая и ехидная, ничем от него не отличная.

В критических, едва ли не безвыходных ситуациях униженный ребёнок пытался лишь вымолить милосердной пощады, не в силах сопротивляться осатанелой родительнице:

— Мамочка, милая, прости меня, я больше так никогда не буду!..

Он прекрасно понимал, что никакие мольбы не остановят жестокого истязания, и просил его не трогать исключительно по детской беспомощности, любыми путями желая избавиться от жутких побоев. Надо понимать, в большинстве случаев вина его не считалась столь пагубной, чтобы подвергаться безжалостным избиениям. Порой её не было вовсе — просто брошенной супруге, безнравственно оскорблённой, требовался хоть какой-нибудь незначительный повод (дабы выместить на слабом ребёнке тупую озлобленность, беспощадную и жестокую, ни с чем не сравнимую). Забитый мальчик сделался зашуганным, робким, но и злопамятным. В большинстве он старался отсиживаться в унылой квартире, где прятался в самом тёмном углу, специально им выбранном, чтобы поменьше попадаться на глаза разгневанной матери (и по вполне объяснимым причинам предпочитая из него не высовываться, лишь бы не попадаться ожесточённой мучительнице).

Так он и рос в бесчеловечных, если не варварских зверствах и бессердечно-оскорбительных унижениях. Постепенно взрослея, он частенько сбегал из жуткого дома и подолгу прятался на фермерско-крестьянских угодьях, раскинутых за опостылевшим городом; там зачумлённый парнишка скрывался среди бескрайних тыквенных насаждений. Озлобленная мамаша всё чаще прикладывалась к пивному стаканчику. Едва ему исполнилось полных семнадцать лет, опившись поганым пойлом, она умерла в отвратительных судорогах, наполненных нечеловеческой жутью, но вовсе не запоздалым раскаянием, выраженным по отношению к угнетённому сыну. Скоропостижная кончина случилась за полгода до выпускного школьного класса. Надоевшую учёбу беспечный парень тут же хотел забросить, но обострённая интуиция навязчиво подсказала, что первоначальное обучение лучше бы, конечно, закончить. Чтобы хоть как-то себя прокормить, нередко приходилось подрабатывать разовым грузчиком и осуществлять ночною разгрузку-погрузку товарных вагонов.

Всё, что он умудрился перетерпеть и что получилось выдержать за несчастливое детство, а следом и горемычную юность, сказалось на психическом состоянии, выработав кровожадные, едва ли не зверские качества: изощрённую жестокость и лютую мстительность, бесчеловечную ненависть и садистскую беспощадность…

***

Нерадивый отец, женившийся на молоденькой женщине, пода́лся в при́городный посёлок, расположенный недалеко от столичного региона. Оба они устроились на зави́дные должности и народили двух маленьких деток — хорошенького мальчика, прекрасную девочку. Жили в приличном достатке; в новоиспечённой семье царили счастливый мир, взаимное понимание, уравновешенная гармония. Поселились в двухэтажном особняке коттеджного типа; прилегавшая территория, отличавшаяся внушительными размерами, огораживалась красивым железобетонным забором, украшенным замысловатым, изящным рисунком.

С того момента, как непутёвый мужчина безжалостно «кинул» отвергнутую жену, оставшуюся в глубокой провинции вместе с маленьким сыном, минуло долгих семь лет. За весь тяжёлый период (по продолжительности для измученного ребенка просто невероятный) он прежней супруге так ничем ни разу и не помог: ни законными алиментами, ни моральной поддержкой, ни другим, хотя бы менее значимым, способом. Подлец! Он и не думал участвовать в содержании сына, скупым молчанием и долгим отсутствием распаляя жуткую неприязнь, способную накопиться в беззастенчиво брошенных людях. Среднестатистический человек, перебравшийся на окраину Москвы из Нижнего Новгорода, он считался вполне состоятельным и наслаждался каждой минутой безоблачного существования, благополучного бытия. Провинциальный переселенец наполнился безразмерным счастьем, предполагая, что безмятежная реальность никогда не прервется; однако, как оказалось, он значительно заблуждался…

Однажды, вернувшись после очередного рабочего дня, он с нехорошим предчувствием обнаружил, что входная дверь чуть-чуть приоткрыта. Немного нестандартная ситуация, в двухэтажном коттедже, огороженном высоким забором, не представлялась чем-то уж необычным (нередко её не запирали как забывчивая супруга, так и беспечные дети); но сейчас взволнованный хозяин дома почувствовал, как чуткое сердце вдруг сжалось томительной болью и моментально наполнилось охоло́жденной кровью. Никогда ему прежде не доводилось испытывать хоть сколько-нибудь похожего! Им полностью завладела необъяснимая паника, слепая, безотчётная, дикая: затуманенное сознание буквально сковалось; лицевые мышцы свело мимическим ужасом; на воспалённом лбу проступил болезненный пот; по взмокшей спине побежали миллионы колючих мурашек, временами горячих, а зачастую и ледяных.

Несмотря на угнетённое состояние, встревоженный хозяин, пересилив коварные страхи, чуть не лишившие сознательной воли, поспешно забежал вовнутрь жилых помещений. Там ожидала до жути шо́ковая картина: паркетные полы, в просторной зале, пестрели кровавой влагой (что странно, ни следов борьбы, ни сумасшедшего буйства в домашней обстановке вроде не наблюдалось?); обыденная обстановка отличалась зловещим затишьем, сплошной тишиной и представлялась поистине мрачной, едва ли не гробовой. В голове главы семейства промелькнула злосчастная мысль: «Что же такого, невообразимо страшного, могло здесь случиться?» Она не находила никакого разумного объяснения.

Стремясь по-быстрому прояснить причину, приведшую к чудовищным переменам, несчастный муж и отец бегом пробежал на второй этаж, где размещались общие спальни. Пробегая по зальному помещению, неаккуратный мужчина впопыхах поскользнулся и, чуть проехав по скользкой крови́, плюхнулся на́взничь — больно ударился затылочной частью о паркетное покрытие пола. На секунду он потерял пространственную ориентацию, однако страшное предчувствие гнало его дальше. Неуклюжий хозяин подня́лся и, весь перепачканный багряной влагой, продолжил начатый путь, но… старался ступать сравнительно осторожнее.

В первую очередь он бросился в смежные спальни малолетних детей — там, к нескончаемому ужасу, оказалось пустынно. Тогда он решился обследовать личную комнату, занимаемую и им самим, и любимой супругой. Через пару секунд проницательный муж оказался рядом, распахнул фигурную створку — и вмиг похолодел от охватившего ужаса. Он едва не лишился чувств от жуткой картины: на двуспальной кровати лежали и дорогая жена, и двое крохотных малышей (мальчик девяти лет и девочка, достигшая лишь семи), ни словом ни жестом не подававшие признаков жизни. Обоих детей (по всей видимости?) убивали одновременно: безжалостно перереза́ли нежные горлышки. Но вот замученная женщина?.. Ей досталось как следует: она лежала целиком обнажённая, имея на изрезанном туловище множественные ранения, колотые и резанные. Судя по всему, перед тем как окончательно умерщвлять, бедную страдалицу подвергли безжалостным пыткам. Для того чтобы она не кричала, губы супруги (прямо так, «на живую», без местной анестезии) сшивались тонкой жилкой медного провода, легко проходившего в обыкновенную стальную иголку. Сколько же ей пришлось претерпеть? Невозможно себе и представить! Даже при первичном осмотре отчётливо виделось, что на изумительном стане не оставалось живого места: всё оно было в мелких надрезах, крупных порезах, резаных ранах, неглубоко проникавших под кожный покров. Единственное, нетронутым оставалось лишь восхитительное лицо (если не считать друг пришитых к другу безжизненных губ). Помимо перечисленного кошмара, постельное белье, устеленное в широкой кровати, насквозь пропитывалось невысохшей кровью, обильно вытекавшей из мёртвых тел, убитых садистским, неимоверно безжалостным, способом.

Обескураженный хозяин, до настоящего мига хоть как-то крепившийся, почувствовал острый позыв, производимый вдруг разом ослабшим желудком. Не в силах сдержать защитной реакции, он, спотыкаясь и падая, побежал в туалетное помещение, располагавшееся здесь же, но в отдалённом конце. Закончив с пренеприятным занятием и приведя разрозненные мысли в частичный порядок, он вознамерился выяснить, что же в благопристойном доме, казавшимся спокойным и наполнявшимся смехом и счастьем, на самом деле произошло. Искать разгадку лично? Навряд ли бы получилось. Ничего ни здравого, ни осмысленного в опустошённый разум почему-то не приходило (явных врагов у приличных людей — вроде бы? — не имелось).

Для того чтобы разрешить все мысленные сомнения, целиком завладевшие помутнённым сознанием, растерянный мужчина захотел воспользоваться помощью местной милиции (именно так в те суровые времена именовалась правоохранительная система). Не заходя в кошмарную комнату, где находились растерзанные покойники, отправился к обычному телефонному аппарату, установленному в благоустроенном холле (мобильные телефоны тогда уже были, но они пока ещё не пользовались большой популярностью). Через пару минут он набирал первичную службу «02»… Однако! Едва смятенный мужчина подня́л соединительную «трубу», по характерному отсутствию связного гудка, ошарашенно догадался, что основная линия предусмотрительно обесточена. И вот тогда! Он прошарил карманы верхнего одеяния, пытаясь нащупать сотовое устройство, но, к ужасу, осознал, что (как издавна повелось) забыл его на работе.

Внутреннее состояние оказалось у очумевшего хозяина сейчас таковым, что он, всё больше поддаваясь обуревающей панике, активно приближался к потере сознания; единственное, что в сложной ситуации пришло ему, разумного, в голову, явилось интуитивным предчувствием, заставлявшим срочно бежать к соседям и пробовать спастись через них. Так он, собственно, то́тчас и поступил — что есть силы помчался к входной двери́. Но! Едва, задыхаясь от деструктивных эмоций, он распахнул железную створку — и… прямо пред собою увидел зловещего человека, одетого в чёрное. Вместо лицевых очертаний представилась страшная маска, изображенная чудовищной тыквой (словно бы наступи́л Хэллоуи́н); она облегала безликую голову и зашнуровывалась от верхнего темени и вплоть до нижнего окончания (на затылочной части, чуть выше шейного окончания); сквозь пятиугольные дырки, вырезанные под тип неправильной звёздочки, блестели бесчувственные глаза, наполненные кровью и не выражавшие ни сострадательных чувств, ни добродушных эмоций.

При виде возникшего чудища, а заодно и пережи́того неодолимого ужаса, поражённый глава семейства совсем уж приготовился повалиться без чувств; естественно, он не сумел бы оказать никакого действительного сопротивления. По-видимому, незваный гость, находившийся в уродливом облике (как будто явился напрямую из самых страшных ужастиков), не ожидал слишком простого финала, в результате чего применил обычную бейсбольную биту; он добавил обескураженному противнику, и без того напуганному до чёртиков, ещё и мощный удар, направленный точно в левую височную область.

Когда тот лишился чувств, нападавший изверг взвалил бесчувственное туловище на чуть припо́днятое плечо и с удивительной легкостью понёс на верхнюю часть; он собирался присоединить его к обескровленным, жестоко зарезанным, жертвам. Достигнув намеченной цели, и ноги и руки он обмотал тому клеящей лентой, после чего вкрутил в потолок (оказавшийся деревянным) незамысловатый металлический крюк, принесённый с собой в специальной дорожной сумке. Далее, обездвиженный мученик, ещё живой, но находившийся без сознания, был подвешен в неестественном положении — вниз головой. Словно бы наслаждаясь чудовищным видом, безучастный садюга остался дожидаться нескорого пробуждения.

Ждать пришлось натянуто долго, но незваный гость никуда, казалось бы, не спешил. Прошло не менее часа, прежде чем очумелый страдалец открыл измученные глаза. Заметив произвольное, мал-помалу осознанное, движение, ожесточённый мучитель промолвил:

— Ну что, паскудный папаша, очнулся? Рад ты презренному окончанию никчёмной, предательской жизни?

— Я Вас не понимаю? — ответил зрелый мужчина, надёжно привязанный к потолку; обычно в себе уверенный, сейчас он обливался непрошенными слезами. — В чём мы могли провиниться?

— Вопрос риторический, — даже сквозь жуткую маску яснее-ясного ощущалось, как злорадно надсмехается безжалостный истязатель, — на него я отвечу чуть позже, сначала же закончу с очаровательной женушкой, пока, ха-ха! она не слишком остыла.

На странных словах он привстал с занимаемого мягкого кресла, приблизился к мёртвому телу, достал обыкновенный презерватив… и совершил отвратное половое сношение. Бывший житель далёкой глубинки, свешиваясь вниз головой и мысленно проваливаясь в тягостное уныние, бессильно страдал, истошно рыдал; он отлично понимал, что не сможет противостоять озлобленному, всецело безучастному, человеку — абсолютно ничем (собственная участь его уже практически не заботила). Выплескивая подавленные эмоции, очумевший мужчина беспрестанно кричал, напропалую зло матерился, потому как надеялся, что его хоть кто-то услышит; но современные коттеджи тем и славятся, что устанавливаются на значительном удалении и конструируются по возможности звуконепроница́емыми.

Возвращаясь к маниакальному некрофилу, от мучительных стенаний тот возбуждался намного сильнее и гораздо интенсивнее доводил безобразное дело до логического конца, закономерного завершения. В конце концов, получив неизъяснимое наслаждение, безумный насильник неспешно подня́лся, снял контрацептивное средство, спокойно (как будто омерзительный поступок представлялся чем-то нормальным?) убрал использованный предмет в простенький полимерный пакет, а тот засунул в дорожную сумку (где, помимо прочего, имелись всевозможные виды режущего оружия и хирургических инструментов). Порывшись некоторое время внутри, он остановил первоначальный выбор на медицинском скальпеле.

Ополоумевший мученик с прискорбием причитал:

— Что мы Вам сделали? За что Вы так с нами?

— Я же сказал — папа! — проговорил садист-изувер, сделав особый упор на последнем, произнесённом им, слове. — Что тут ещё непонятного?

И тут до бесстыжего изменщика потихонечку начало́ доходить, что он сейчас видится со старшим сыном, брошенным вместе с матерью долгих одиннадцать лет назад и оставленным в глубокой провинции, без мизерного шанса к нормальной, человеческой жизни. Удручённый, а в чём-то пристыженный, безответственный родитель был не в силах поверить (да и, собственно, осознать), что никчёмный (вроде?) поступок выльется немыслимым «бумерангом»; единственное, что он отчётливо понял, — дождаться милостивой пощады либо лёгкого снисхождения от мстительного сыночка никак не получится. Напоследок он обратился к бессердечному истязателю с насущным вопросом:

— Послушай, униженный сын — теперь я знаю, что имею дело с тобой — может, за мой бесчестный, воистину скверный, поступок я, и вправду, заслужил неотвратимую смерть. Я признаю, что не имею никаких оправданий, после того как бросил вас с мамой на произвол судьбы и после того как не помогал вам в самое тяжёлое время. Но объясни: почему, помимо меня, ты убиваешь ещё и других, ни в чём не повинных, и умерщвляешь их с жуткой жестокостью?.. Что с тобой стало, ведь ты же всегда являлся примерным мальчиком?

— Много говоришь, родимый папочка! Приготовься-ка лучше скоренько умирать.

— Я понимаю, не избежать мне сегодня мучительной участи, — взмолился безрассудный мужчина, без пяти минут уже мёртвый, — только сделай всё, пожалуйста, без страшных мучений.

— Это навряд ли, — грубо ответил озлобленный сын, скрипя безукоризненными зубами и вгоняя приговорённую жертву в панический ужас, — сейчас ты, развратный папаша, на собственной шкуре прочувствуешь, что я испытывал все нескончаемо долгие годы, когда мне приходилось терпеть постоянные издевательства обезумевшей матери. Она и так-то выжила из ума, а после твоего ухода и вовсе «слетела с катушек».

Собственно говоря, именно в переходный возраст и сломалась подростковая психика. С тех пор отверженный отпрыск возненавидел как мучительницу родительницу, подвергавшую нечеловеческим истязаниям, так и подонка отца, бросившего в самый тяжелый этап формировавшейся жизни. И вот теперь! С каждым неторопливым надрезом, проводимым по беспомощным жертвам, человек в страшной тыквенной маске передавал непутёвому папаше некое зашифрованное послание, наполненное душевной болью и исходившее из самой глубины ожесточённого сердца.

В дальнейшем юный изверг не проронил ни малого слова — он методично орудовал хирургическим скальпелем. Вначале он делал надрезы неглубокие, тоже непродолжительные, оставляя их в стороне от главных вен и скрытых артерий. Последовательно он изрезал презренному отцу рельефную грудь, затем коренастые предплечья, потом широкую спину; закончил приятным лицом. В кульминации нечеловеческих пыток, юный терзатель вспорол родителю плотное брюхо и вывалил наружу и длинный кишечник, и другие, не менее важные, органы, расположенные в нижней части брюшного отдела. Всё то чудовищное время, пока усердный палач, интересуясь человеческими внутренностями, методично теребил их длинными, худыми пальца́ми, истерзанный отец находился в полном сознании и случился прямым очевидцем неотвратимого гадкого зрелища.

Изощрённая пытка длилась около двух часов. За долгий период жестокого протекания бессовестный отец претерпел ни с чем не сравнимые муки — особенные страдания, наполненные нестерпимой, воистину нечеловеческой, болью. Циничное издевательство закончилось лишь тогда, когда бездушный сын залез родимому отцу под ребра и вырвал трепетавшее сердце; он навсегда избавил непутёвого человека от радостной жизни, а заодно и совестных угрызений, навеки им успокоенных. Главную мышцу, извлечённую из ненавистного тела, конченный изувер аккуратно переместил в литровую стеклянную банку, потом переложил в дорожную сумку, куда убрал и иные орудия случившегося убийства.