Дипломная работа

Василий Панфилов, 2021

Жизнь молодого русского государства, складывающаяся там, где не так давно были владения Сесиля Родса! Политика и дуэли, опасные приключения, спасение из британской неволи африканских королев и подготовка к новой войне! Книга содержит нецензурную брань.

Восьмая глава

— Улыбаемся… — с натугой пыхтит Владимир Алексеевич, подпирая плечом длинную вагу^[13] и пытаясь подпихнуть её поглубже под тяжёлый валун. Санька понизу, подбивает опорное брёвнышко кувалдой, стараясь никого не зацепить и самому не поскользнуться на глинистой грязи, оставшейся после недавнего дождя.

–…и машем, — сиплю я, вцепившись в свою жердину, и нависаю на ней всем своим невеликим весом. Строители, ведомые лучшими побуждениями и гигантоманией, подготовили нам Царь-валун многотонный. Перестарались… ф-фу… мать их ети!

— Давай… х-ха! — Коста вбивает вагу чуть поглубже в глину, и валун самую чуточку качнулся на краю котлована.

… вспышки…

… фотографируют нас, кажется, буквально все, у кого есть фотоаппарат, пусть даже и дрянненький. Съехались репортёры со всего Южно-Африканского Союза, любопытствующие и Бог весть, кто ещё.

Университет! Сотни вспышек, десятки художников с этюдниками и без. Событие!

— И р-раз… — командует Феликс, пружиня ногами и подпирая плечом длинную жердину.

— Навались, православные! — весело командует дядя Фима, подавая пример. Православные, давя смешки и щедро отсыпая ответные реплики, наваливаются…

… и валун, качнувшись, гулко падает на дно котлована. А следом, не удержавшись на стёсанном краю, я оскальзываюсь, и…

… извернувшись каким-то чудом, выхваченный вовремя руками дяди Гиляя, памятником самому себе седлаю краеугольный камень.

Вот эта фотография, со мной-памятником и смеющимися друзьями, и обошла все газеты. Удачные кадры.

Но это потом, а сейчас…

… Фира разбивает бутылку шампанского о валун, и закладка университета официально состоялась.

Вспышки, вспышки… ловлю себя на дурной ревности, но уж больна она хороша! Уезжал — девчоночка ещё, а приехал — барышня! Не взрослая ещё, далеко не… но уже сейчас вижу, что совсем не хуже Клео де Мерод^[14]! Лучше, чорт побери!

–… господа, господа… не толкайтесь! Месье Мартен… пропустите человека!

К чести собравшихся, нет ссор и попыток как-то протолкнуться вперёд,"бремя белого человека"в Африке воспринимается совершенно иначе. География этих мест странным образом влияет на мозжечок, подкорку или иные части европейского мозга. Стоит распоследнему трущобному оборванцу ступить на красноватую землю Африки, как начинается преображение в гордого кабальеро времён Конкисты.

Многоголосица на десятке языков, включая английский и идиш, создаются сотни групповых фотографий перед краеугольным камнем первого в Африке университета^[15]. Все, мало-мальски причастные и вовсе непричастные, но…

… если Луис Бота хочет попасть на первые полосы вместе с нами, то глупо отказывать президенту ЮАС в этом невинном желании. Все всё понимают, но формально вот так вот. Улыбаемся и машем!

Отношения между кантонами и собственно бурскими республиками непростые. Сразу после войны всколыхнулся африканерский национализм, желание обособиться и заморочки людей, привыкших считать всю Африку — своей.

Чем дальше, тем больше среди африканеров разговоров о"глухом нейтралитете"в случае войны. Глупо… или всё же нет? Какие там подводные течения в Большой Политике, Бог весть.

… но об этом потом. А сейчас, прервав неуместные размышления, выдёргиваю из толпы Самуила и Товию для группового фото. Потом земляков…

… какие ни есть, а родня. Мне — несложно постоять несколько лишних минуток, а им — не просто память, а козырный документ, который в некоторых случаях весомей иные удостоверений.

— Лыбисся, как дурак, — пхается Санька локтём.

— Ну… — только плечами пожимаю, — и чорт с ним!

Хоть как, хоть не как… а лёгко на душеньке так, что и словами не передать! Сильно ещё не всё, чего в жизни хотел достигнуть, но вот…

… стоит краеугольный камень. Есть строительная документация, деньги… всё есть!

" — Панкратовский университет" — шепчу одними губами. Почему-то немножечко неловко… а с другой стороны, а как иначе-то?! Стэнфорд, Гарвард… Третьяковская галерея, наконец! Чем я хуже-то?!

Поначалу хотел назвать"Георгиевским" — вроде как не напрямую, а в честь святого. Дядя Гиляй с Феликсом переубедили. Дескать, мощный политический жест с посылом всем слоям населения.

И если честно…

… я не слишком сопротивлялся. Чем я хуже…

— Иди, — подтолкнул меня Владимир Алексеевич, — пора говорить речь!

Забежав на невысокую трибуну, некоторое время молчал, глядя на волнующееся людское море. Сколько их… тысячи? Десятки тысяч? Не знаю уж, как меня услышат те, кто с краю стоит…

Наконец поднял руку, прося тишины. Не сразу, но волнение смолкло и тысячи людей устремили свои взоры на меня. Вдох…

— Свободные люди на свободной земле! К вам обращаюсь я, друзья мои! Всё мы знаем цену свободе, потому что взяли её — в бою! Отстояв свободу здесь и сейчас, мы готовы драться и дальше, защищая свои дома, свою землю и отныне и навсегда — свою страну!

Короткая пауза…

— Здесь и сейчас мы строим наш общий дом — на века. Строим, не отставляя далеко оружие, и если понадобится, пойдём защищать наши дома, нашу страну — от любого врага, кто бы он ни был!

— Я знаю! — обвожу глазами толпу так, что каждому почти кажется, что смотрю я — лично на него. В упор. Глаза в глаза, — Каждый из нас выполнит свой долг, и если надо — до самого конца, даже ценой собственной жизни. Потому что за спиной — дети и жёны! Это и есть Родина!

Снова пауза, дабы прониклись и осознали.

— Вы, ваши родные и друзья, ваши дома, и отныне и навсегда — земля. Ваша! Земля и воля — за это можно воевать, и если понадобиться, то и со всем миром!

Пережидаю гул толпы, и снова поднимаю руку, требуя тишины.

— Я полностью уверен в вашем мужестве и готовности умереть за свободу! Но я хочу, что вы… все вы — жили! Если все выполнят свой долг^[16], если ничто не будет забыто, и если будут приняты наилучшие меры, как это делается сейчас, вам не придётся умирать!

— Выполняя свою долг до конца и делая всё для защиты нашего дома, мы переживём любые бури! Я знаю, что вы умеете работать до кровавых мозолей и сорванных спин! А сейчас я прошу… нет, требую! Требую от вас, чтобы вы с таким же усердием — учились!

Толпа загудела, начались было обсуждения…

… и снова рука требовательно взлетает вверх, призывая к молчанию.

— Учиться, учиться и ещё раз учиться^[17]! Учиться надлежащим образом — военному делу и грамоте, наукам и языкам! И не лениться, пребывая в праздности и чванстве!

— И… — делаю несколько шагов вперёд и чуть наклоняюсь, создавая более доверительную атмосферу, — я прошу вас отнестись к учёбе, как к военной операции. Забудьте слово"Я!", отныне и навсегда есть"Мы"!

— Ваши личные успехи — ничто! Если сосед, состоящий в одном коммандо с вами, не умеет стрелять, если не умеет читать карту и перевязать раненого товарища — погибнет не только он, но и вы! Всё коммандо!

Выдох… такие аналогии понятны большинству собравшихся.

— Один в поле не воин, вы знаете это! Вместе мы преодолеем любые невзгоды, как уже преодолели войну! Так неужели не одолеем неграмотность?! Мы, сумевшие отбиться от Британской Империи?!

И тут же, не давая возможности задуматься…

— Хотим ли мы, что наше обретённое отечество утеряло свою независимость^[18]? Нет! Но если мы действительно не хотим этого, то необходимо в кратчайший срок ликвидировать его отсталость! Мы отстали от передовых стран на пятьдесят-сто лет, и нужно пробежать это расстояние за несколько лет! Либо мы сделаем это, либо нас сомнут.

— Сегодня вы вырубаете заросли на плантациях, строите железные дороги и заводы, а уже завтра должны быть готовы сесть на механическую жатку, занять место машиниста и встать у станка! Либо гибель нашего государства, либо догнать передовые страны и перегнать их экономически^[19]!

— Учиться, учиться и ещё раз учиться! — повторяю я, — Учиться надлежащим образом, овладевая новыми знаниями на пользу себе и Родине!

С трибуны я сошёл на подгибающихся ногах, отчаянно надеясь, что никто не видит моего состояния.

— Экий ты бледненький, чуть не с прозеленью, — озабоченно сказал дядя Фима, закопавшись в кармане, — куда я его…

— На! — Товия пхнул мне под нос уже открытую фляжку, — хлебни!

— С ума сошёл!? — возмутился Бляйшман, обжигая его взглядом, — Ещё вырвет на нервах!

— А…

— Б… — передразнил дядя Фима, сунув мне кусок коры, — пожуй-ка! Йохимбе, хорошая штука!

Морщась от неприятного вкуса, старательно изображаю козла, слушая выступающих. Наши, африканеры, жиды, французы и Бог весть, кто ещё.

По-русски говорят, на африкаанс… благо, его с пятого на десятое все понимают. Франки и германцы с переводчиками, и порой смешно выходит…

" — Хорошая кора, надо будет у дяди Фимы поинтересоваться, да глядишь, в партнёрство войти!"

… особенно когда сперва с надрывом толкает речь оратор, рубя воздух жестами, а вслед за ним, а то и перебивая — переводчик. Кажется, что они друг с дружкой на трибуне дебаты затеяли… х-хе!

— Силён! — подошедший дядя Гиляй, пряча фляжку во внутренний карман, хлопнул меня по плечу, обдав запахом арманьяка, — А я тут, до речи ещё твоей, в толпе прошёлся… вы знали, што в Кантонах просто Новгородов и с разными приставками почти два десятка?

— Эко… — удивился я, сплёвывая вязкую горьковатую слюну на вытоптанную до корней траву, — так-то слышал, што не один, но штоб столько?

— Антон Палыч, Антон Палыч! — извинившись перед дядей Гиляем одними глазами, пробиваюсь через редкую толпу к именитому писателю. Интересности от Владимира Алексеевича я и потом успею — благо, живём все по соседству. А вот Чехова ловить нужно, а то опять в вельд сорвётся!

Одни только рассказы да повести в газетах появляются, а это хоть и…

… интересно, но не хватает живого общения с человеком, да и планы на него — ого-го!

— Егор Кузьмич, — он пожал мне руку и снова переложил тросточку в правую.

— Ну мы договаривались, Антон Палыч… — мне становится неудобно, — просто Егор!

— Э, нет! — Чехов весел, бодр, слегка нетрезв, бронзов от загара и жизни в саванне, — Только не сегодня! Сегодня ты Егор Кузьмич, и никак иначе!

— А знаешь… — сменил он тему разговора, — помог ведь твой совет! Отживел, как в народе говорят!

— Ой, как здорово! — искрюсь радостью и улыбкой, — Слу-ушай… Антон Палыч, а у меня ведь на тебя большие планы!

— Университет? — он тросточкой приподнял шляпу и изогнул весело бровь, не обидно посмеиваясь над моим щенячьим энтузиазмом.

— Как ты… а, ну да! Хм… кафедра русской литературы, а?! И всё… — выделяю голосом, — вот прямо всё по своему разумению устроить можешь!

— Хм… — Чехов задумчиво качнулся на носках, и констатировал не без нотки сожаления в голосе, — не выйдет. Образование у меня не профильное…

— Это как раз ерунда! — хватаю его за руку, готовый уговаривать, ибо Чехов… ну Чехов же! Если не он, то кто?!

–… да и сыровато в Кантонах для меня. Боюсь, как бы ухудшение не началась.

— А… ну да, тогда лучше не надо! — сникаю я, и тут же нахожу плюсы, — Ну и так хорошо! Жив, относительно здоров… это ж сколько ещё написать успеешь!

— И это тоже… — Чехов выцепил глазами очаровательную женщину лет тридцати, продефилировавшую в нескольких метрах от нас, и…

… глазками в Антон Палыча, как из корабельных орудий главного калибра!

— Да иди уже, — смеюсь, — и это тоже, да! Успеешь! Теперь — всё успеешь!

Хмыкнув, отсалютовав мысленно Чехову, и порадовался, что сценическая оратория уже закончилась, и не нужно снова подниматься, представляя очередного оратора. И…

… забавно, но только сейчас обратил внимание, что не было никаких пригласительных и фэйс-контроля, а сегрегация — вот она!

Те, которые"право имеют", на пятачке вокруг сцены, прочие — в отдалении. Само так получилось, вот ей-ей! Нет никакого разделения на"чистую"и"нечистую"публику, а поди ж ты… безо всяких городовых поделились.

— Егор Кузьмич! Егор Кузьмич! — окликнул меня кто-то запыхавшийся.

— Александр Никитич! Вальцуев, верно? — жму руку студенту.

— Вы… помните? — вид ошарашенный и взъерошенный, как у не ко времени разбуженного филина. Луп-луп глазами… и голову набок, давно не стриженную.

— До старческой деменции далеко, — искренне удивляюсь вопросу.

— А… ну да, — он справляется с волнением, — мы с товарищами…

Судорожное движение подбородком куда-то в сторону, не отпуская моей руки.

–… попали под каток репрессивного аппарата, и… вот, волчий билет, и…

— Ага, ага… и много вас? — оглядывая подтянувшихся товарищей, изрядно потрёпанных и выглядящих неважнецки.

— Пятеро, — он зачем-то оглядывается на друзей, отпуская наконец мою руку, — а вообще двадцать два человека бывших студентов прибыло.

— Только, — смущается Александр Никитич, — не могу ручаться за всех. Полагаю, не все наши товарищи готовы… хм, вновь стать студентами.

— Не страшно, — смахиваю его смущение улыбкой, — нам образованные люди край как нужны! А учиться можно будет и без отрыва от работы! Вам есть где остановиться?

Остановиться было негде, равно как и не на что…

— Не страшно! Остановитесь у меня…

— Право слово, Егор Кузьмич… — начал было Вальцуев.

— Не стесните, — перебил я, — и да — вполне удобно! Пустующих комнат у меня полно, еда здесь дёшева необыкновенно, так што в тягость не будете! Заодно и расскажете новости московские.

— Вы, кажется, по части естественных наук, — перескакиваю с темы, сбивая неуместное смущение, — так?

— Биолог… то есть, будущий биолог! — спохватывается Александр Никитич, поправляя пенсне.

— Замечательно! А ваши товарищи? Ах, почвовед… чудесно, чудесно! И химик?

Всячески обнадёжив и обласкав их, отправил к столам подкрепиться, сам же решил найти к Житкова с Корнейчуковым, похвастаться новым приобретением. Волчий билет…

–… ха! Идиоты! Биолог, почвовед, химик… золотой фонд, а им — билет!

— Как ещё не сели, — хмуро добавил Борис, кивая в такт моим словам, и…

…тяжёлая винтовочная пуля, войдя в лоб, разбрызгала затылок Житкова, ставшего передо мной, и на моё лицо брызнуло тёплым.

Примечания

13

Вага — длинный шест, рычаг для поднятия тяжестей.

14

Клео де Мерод — французская танцовщица, на рубеже веков признанная самой прекрасной женщиной Франции. Её можно назвать одной из первых профессиональных фотомоделей, и фотографии её были буквально повсюду — вплоть до почтовых марок и открытках.

15

Первым университетом в Африке принято считать исламское учебное заведение в Тимбукту (Мали), но я напоминаю — в книге НЕ политкорректное время, и достижения НЕ европейских цивилизаций принижаются или"не замечаются", притом чаще всего искренне.

16

В этом абзаце отрерайченная речь Черчилля в начале ВМВ.

17

Фраза написана Лениным в работе"Попятное направление русской социал-демократии"в 1899 году. После написания она нигде так и не была опубликована, увидела свет только после смерти лидера большевиков, в 1924 году, в № 8–9 журнала"Пролетарская революция".

18

Отрерайченная речь Сталина 4 февраля 1931 г.

19

В. И. Ленин «Грозящая катастрофа и как с ней бороться» 1917 г.