Смерть в музее

Галина Клюс

Двое молодых людей, полных романтических устремлений, наконец-то намечают свадьбу, однако радостный план их внезапно рушится вследствие печального сообщения из небольшого провинциального городка: убита сестра молодого человека, труп её обнаружен в музее, где она работала. Молодой человек, журналист по профессии, убитый горем, принимает решение: немедленно ехать в родной город и самостоятельно провести тщательное расследование. Вместе с ним отправляются в путь его невеста и давнишний приятель.

Глава шестая

На удивление себе в этот раз Глеб проспал до утра, и из цепких объятий сна его вырвал чей-то настойчивый телефонный звонок. Катя сдержала своё обещание и торжественным голосом сообщила ему домашний адрес владельца коллекции, а заодно — и музейного сторожа. Помолчав, девушка с придыханием поинтересовалась, не может ли она быть ему ещё чем-то полезной.

— Спасибо тебе, Катюша, ты у меня славная помощница, — растроганным голосом поблагодарил он, — послушай, мне надо с тобой обязательно встретиться и кое о чём поговорить, тут одна вещь, на мой взгляд, серьёзная всплыла, — торопливо добавил он и, не дожидаясь ответа, начал поспешно собираться.

Улица встретила его плотной завесой тумана и сыростью. Вдобавок после вчерашнего ночного дождя во дворе красовались большие зеркальные лужи и, перепрыгивая через них, он изрядно обрызгал себе брюки. Уже сидя за рулём машины, он размышлял, с кого всё-таки вперёд начать? Со сторожа или владельца коллекции, оба старика, которых он никогда в глаза не видел, представляли для него большой интерес. Решил сначала встретиться с коллекционером. Он открыл записную книжку. Так, где он живёт? Улица Лазо 20, квартира 14. Этот деревянный двухэтажный дом находился на краю города, рядом с таким же заброшенным заводом железобетонных изделий, который уже лет семь, как обанкротился, и сейчас тут напрочь замерла жизнь.

Дом вот уже добрый десяток лет был занесён в список тех зданий, которые уже давным-давно подлежали сносу вследствие крайней ветхости. Одна половина полностью разрушилась и представляла собой печальное зрелище: она была похожа на обглоданный гигантский скелет какого-то доисторического чудовищного животного. А поскольку здесь, как водится, нашла себе место для обитания целая колония голодных бродячих кошек и собак, из этого чёрного зева постоянно несло страшным зловонием. Однако, несмотря на всю разруху, в другой половине на удивление ещё теплилась жизнь, о чём свидетельствовала тоненькая струйка сизо-чёрного дыма, которая змейкой шла из трубы.

Глеб догадался, что в этой мрачной половине как раз-то и обитает нужный адресат. По шаткой выщербленной лестнице, где местами отсутствовали ступени, он вскарабкался на второй этаж, остановился перед почерневшей, наполовину прожжённой дверью и осторожно постучал. Отозвались не сразу, а минут через десять. Сначала раздались чьи-то осторожные старческие шаги, и хриплый мужской голос сердито спросил:

— Вам кого надо?

Глеб деликатно кашлянул и громко сказал, придавая своему голосу степенный тон и приветливый оттенок:

— Дмитрий Егорович Остапчук здесь проживает?

За дверью — молчание, видимо, хозяин слишком осторожничал, потом послышалось кряхтение и недовольное бормотание. Глеб потоптался на месте, он любил быстро всё делать, а потому у него буквально лопалось терпение.

— Да вы не бойтесь, — вежливо, но уже нервничая, проговорил он, — я журналист, из редакции краевой газеты. Расследую дело по хищению вашей коллекции.

— А, — неопределённо протянули за дверью и тут же насмешливо проворчали:

— Много вас, чертей, тут бродят, а мне уже надоело пустой болтовнёй заниматься, ни денег, ни коллекции никто не отдаёт… — и старик крепко выругался.

Глеб взглянул на часы: половина десятого. Два часа — коту под хвост, эдак он всё сегодняшнее время даром потратит. А ведь ему надо ещё столько дел за день переделать. Наконец, за дверью явно смилостивились.

— Эй, парень, или кто ты там! Давай сделаем так. Ты спустись-ка вниз, постучись во вторую, слева, дверь, где болтается ручка. — Там живёт старуха Никитична. Она, чертяка, никого не боится. Бери её с собой и ко мне наверх шуруй. Так надёжнее оно будет.

Глеб усмехнулся: ну и ну! Но скорее всего, подумал он, у этого Остапчука наверняка осталось кое — чего ценного, иначе вряд ли бы он так перестраховывался. Он скрепя сердце сделал в точности так, как ему велели. Бесстрашная Никитична минут пять буравила его заплывшими в безобразных складках кожи колючими глазками из-под седых косматых бровей, затем она беззвучно пожевала своими сморщёнными губами и неожиданно громко по-молодому скомандовала:

— Подними — ка, милок, руки вверх, я тебя малость прощупаю.

Дивясь такому обороту дела, Глеб послушно исполнил нелепое приказание, ежась от прикосновений костлявых рук, которые бесцеремонно шарили по карманам пиджака, скользили по брюкам.

— Ничего нет, — удовлетворённо крякнула старуха и тем же командирским тоном приказала:

— Теперь пошли наверх! — и проворно засеменила следом за ним. Молодого человека разбирал смех, он едва удерживался от искушения послать к чёрту и старика, и эту старую каргу, своей худобой напоминающей сзади девочку-подростка. Однако приходилось подчиняться, раз в этих «джунглях» действовали какие-то странные законы.

Квартира у Дмитрия Егоровича состояла из тесной прокопчённой кухни, где свободно умещался лишь один человек, и небольшой комнатушки. В углу кухни стояла печь, рядом кособокий стол и старый стул с полуотваленной ножкой. Хозяин нелюбезно предложил стул стоявшему в прихожей гостю, однако от холодности его не осталось и следа, когда он узнал, кем Глеб приходится Ларисе. Как выяснилось, сестру его он хорошо знал и уважал, очень жалел её, когда узнал печальную новость.

Старик протяжно вздыхал, покачивая головой, и, вглядываясь в стоящего перед ним молодого человека, то и дело грустно охал и всплёскивал руками.

— Похожи, как две капли воды! — Эти слова за последнее время Глеб слышал уже не первый раз.

На вид владелец коллекции был уже достаточно пожилым, хотя ему недавно исполнилось лишь шестьдесят два года. Его отталкивающая внешность вызывала у тех, с кем он так или иначе общался, жалость и сочувствие. В глаза бросался прежде всего огромный горб на спине, он был настолько велик, что создавалось впечатление, будто старик состоит из одного горба. Из-за этого крупного дефекта казалось, что у него вовсе отсутствовала шея, голова словно была приклеена к плечам. Тем не менее, в сероватых глазах старика светились живой ум и любознательность.

— Так вы её брат? Так бы сразу и сказали. Славная девушка была, ой, какая славная! — Он засуетился, закряхтел, как старое дерево, неловко пошарил у себя в карманах, но ничего не обнаружил и, сконфуженно улыбаясь, попросил у гостя закурить.

— Ларису я хорошо знал, ещё до того, как она поступила работать в музей, — пояснил он, затягиваясь сигаретой, — она как-то написала про меня славную статью, да ещё хлопотала насчёт квартиры, правда, ничего у неё не вышло. Но всё равно молодец она!

После второй затяжки старик хрипло раскашлялся, в груди у него, как в котелке, что-то забулькало, заклокотало.

— С лёгкими у меня не всё в порядке, — извиняющимся тоном пояснил он, — да что там говорить, в такой сырости и темноте, как у нас, мне жить ни в коем случае нельзя… да, хорошим человеком была Лариса. Вот до сих пор не могу понять, почему Господь Бог забирает самых лучших, а негодяи, которые лишают людей жизни, живут себе, и живут припеваючи.

— Дмитрий Егорович, я вот о чём хотел у вас спросить, — нетерпеливо перебил его Глеб, — вы, пожалуйста, расскажите, каким образом у вас оказались ценные старинные монеты, и не припомните, есть ли ещё в городе заядлые нумизматы? Кстати, какие у них связи?

Он ещё раз окинул критическим взглядом хлипкое жилище, где царил полумрак, затем поинтересовался:

— Скажите, только, чур, откровенно, когда коллекция монет у вас находилась здесь, не покушался ли кто-то на неё?

— А зачем вам это знать? — в глазах Остапчука он вдруг опять прочитал страх.

— Как зачем? Вы же знаете, что, когда убили Ларису, в этот же день ограбили и музей. Вполне возможно, что это дело рук одного и того же человека. Поймите, мне очень важно знать всё, что касается этой злосчастной коллекции.

— Понимаю, понимаю, — бормотал старик, и тут же глаза у него как-то подозрительно заблестели. — А зачем вам, собственно, взваливать на свои плечи такую непосильную ношу, пусть следователи себе и ловят убийцу… хотя, что тут говорить, наша бдительная милиция мелких карманников и то не может поймать, где уж там по крупному. Сколько в нашем городе людей поубивали, точно мух похлопали, и хоть бы одного преступника, прости господи, поймали. — Тут старик обратился к Глебу с вопросом:

— А вы не посоветуете, что мне делать сейчас? Без коллекции я как голый король, только на неё и возлагал надежду — выбраться рано или поздно из этой берлоги, куда луч света и то не заходит. — Он с тоской обратил свой взор на мрачное запотевшее окно, голос у него дрогнул и зазвенел.

— Теперь с кого стребовать своё — ума не приложу. С музея, как говорится, взятки гладки. — Горбун вдруг спохватился и проворно задвигался по кухне. — Давайте-ка, я вас хоть чайком угощу.

— Да что и говорить! Коллекция — это вся моя жизнь! Она согревала мне душу. А вот сейчас и старость уже подкрадывается, живу, как волк, один и в нищете. — Старик опустился на стул, уронил голову на грудь, и неизвестно, сколько пробыл бы ещё в такой позе, если б к нему не подошёл Глеб, в душе у которого шевельнулась острая жалость, и не тронул его за плечо.

— Дмитрий Егорович, да вы не расстраивайтесь! Может, ещё найдётся ваша коллекция. Кстати, как вы её собирали? А что у вас в доме, разве ничего не осталось больше, разве вы всё отдали в музей? — спросил он и тут же пожалел о сказанном, глядя, как смертельно побледнел хозяин. Старик отшатнулся от гостя, сделал два шага назад, зацепив стоящее в углу эмалированное ведро, которое со звонким стуком покатилось по полу. Не замечая этого, хозяин отступил ещё, пока не уткнулся горбом во входную дверь.

— Слышь ты, а зачем тебе это знать? — В глубоко посаженных глазах его Глеб снова прочитал недоверие и даже враждебность по отношению к себе. — И вообще, кто ты такой, что ты, понимаешь ли, вынюхиваешь, что ты лапшу мне на уши вешаешь — брат Ларисы, брат Ларисы… В общем, давай-ка, молодой человек, показывай документы, или шуруй подобру-поздорову, пока я не вызвал милицию.

— Ну вот, опять-двадцать пять! — не скрывая огорчения, произнёс Глеб, его порядком уже начинала раздражать излишняя подозрительность хозяина. Несомненно, всё это говорит о том, что у старика в доме ещё хранятся какие-то ценные вещи. Наверное, это семейная реликвия.

Паспорт, предъявленный Глебом, видимо, привёл любителя старины в душевное равновесие. Он моментально ожил.

— Спрашиваете, откуда у меня взялись эти монеты? О, я создавал свою коллекцию буквально по крупицам, кропотливо, ещё смолоду имел эту непреодолимую тягу ко всему историческому, а к монетам — в особенности. Хотя вроде бы моё образование ко всему этому не имеет никакого отношения. Стыдно сказать, но у меня за душой всего семь классов. Если честно, некоторые монеты перекочевали ко мне ещё из отцовской коллекции, когда он умирал, то завещал её мне.

О, если б вы знали, каким заядлым нумизматом был отец, мне до него шибко далеко. У отца был широкий размах, он имел связи по всем странам, менял, приобретал, и, как ни тяжела была жизнь, никогда не поддавался искушению — продать коллекцию, или заложить. Он наказывал мне беречь её как зеницу ока. А вот я отцово наследство, чёрт побери, сам того не желая, пустил на ветер, — с горечью изрёк старик. Усы у него обвисли, по изборождённым морщинами ввалившимся щекам покатились слёзы.

— Конечно, если б у меня была нормальная квартира, я бы ни за что не расстался с коллекцией. Никакие уговоры этой лукавой дряной женщины, это я про заведующую музеем говорю, не помогли бы. А так я собирался на вырученные деньги хотя бы однокомнатную квартиру приобрести.

— А почему вы, Дмитрий Егорович, считаете Таисию Петровну лукавой женщиной?

— Потому что эта вздорная баба целых полгода водила меня за нос, обещая заплатить за мою коллекцию. И как я теперь, скажите, пожалуйста, выбью с неё деньги! Разве что через суд, а будет ли он на моей стороне, если в администрации у неё, говорят, есть покровители, а я, что ж, человек простой.

Глеб притушил зажжённую сигарету, стряхивая пепел в блюдечко, отколотое на краю, и приглушённым голосом обратился к хозяину с заранее приготовленным вопросом.

— Скажите, а вы случайно не замечали ничего такого особенного в отношениях Таисии Петровны к Ларисе? Ведь вы были вхожи в музей, не так ли? Правда, я удивляюсь, почему вас не оказалось среди гостей в тот роковой вечер.

— А меня и не позвали, — отозвался старик, нервно потирая руки. Он, казалось, ещё более сгорбился и даже теперь, когда они сидели, Глебу приходилось на него смотреть сверху вниз.

— Да и на кой ляд мне всё это было нужно! — пренебрежительно бросил он после небольшой паузы.

— У Таисии Петровны, я тебе скажу точно, властные замашки. Это точно как дважды два. Она привыкла с людьми командирским тоном говорить, а ваша сестра была полной противоположностью ей. Таисия, по-моему, ненавидела её всеми фибрами души. Она, не знаю, заметили вы, и улыбается как-то по-особенному, по — змеиному, что ли.

Глеб был несколько разочарован тем, что ничего такого нового он не услышал, а потому он быстро поднялся и стал вежливо прощаться с хозяином, крепко пожимая его тёплую и влажную руку, и обещая по мере надобности заглянуть сюда вновь. Но тут Остапчук как-то встрепенулся и жестом остановил его.

— Не знаю, парень, говорить тебе или нет. — Он замялся, нерешительно глядя на молодого человека.

— А что такое, Дмитрий Егорович? Говорите, не стесняйтесь. Вы, наверное, что-нибудь важное вспомнили? Прошу вас, не тяните, со мной вы можете говорить без всякой опаски.

Но старик прежде, чем открыть рот, сперва подошёл к двери, прислонил ухо к замочной скважине и резким движением руки задёрнул выцветшие, давно не стиранные, пропахшие дымом шторы, отчего комната, где свет и без того был в дефиците, и вовсе погрузилась в полумрак.

Затем он подошёл к нему вплотную и вполголоса, словно чего-то опасаясь, стал говорить:

— Слушай меня внимательно, парень. Есть кое-какие любопытные подозрения. Я уверен, что коллекция монет пропала ещё раньше.

— Раньше чего? — насторожился Глеб и чиркнул спичкой, закуривая. Старик явно что-то знал такое, о чём ему не было известно.

— До того, как убили Ларису. Только убей, не пойму, какая надобность была: и убийство, и воровство — всё сваливать в одну кучу. Хотя, честно говоря, я догадываюсь, где собака зарыта.

— Да говорите вы, Дмитрий Егорович, не тяните резину! — подгонял его сгоравший от нетерпения Глеб.

— Когда моя коллекция оказалась в музее, — продолжал старик, окутанный табачным дымом, — то я ходил туда чуть ли не каждый день. Так она была под моим присмотром. Спокойнее как-то было на душе, когда я видел её на месте.

Хозяин, Глеб это ясно заметил, явно расчувствовался, голос его дрожал, по впалым щекам текли слёзы, он говорил о своей коллекции, как говорят о любимой женщине, которую безвозвратно потеряли, а вместе с ней — и смысл в жизни.

— Я не просто смотрел на мою коллекцию, я прикасался к монетам руками, гладил их, ощупывал, лелея мечту, что, может, когда-нибудь, я их вновь возвращу себе, вдруг как-нибудь случайно разбогатею и выкуплю их. Ты, парень, можешь смеяться надо мной сколько угодно, мол, выжил, старый дуралей, с ума… но я был так счастлив, когда видел её. О, это непередаваемое чувство — ощущение милой старины. Тот, кто когда-нибудь соприкасался с ней, наверное, понял бы меня…

Но вот как-то утром прихожу я в музей, поднимаюсь на второй этаж, захожу в знакомую комнату, где на столе всегда лежала моя коллекция, и сразу почувствовал что-то неладное. На обычном месте монет не было. На столе лежала пухлая подшивка газет. Я прямо остолбенел и, шатаясь от расстройства, побрёл разыскивать заведующую. И мне, парень, вот что сразу бросилось в глаза: какая-то она не такая была. Обычно уверенная в себе дамочка, а тут вид поникший, а глаза, как у блудливой собаки, бегают. На мой вопрос: куда подевалась моя коллекция, она как-то уклончиво заверила:

— Да здесь, здесь, чего ты так разволновался! Мы тут генеральную уборку делаем, всё будем переставлять, чтобы эстетично всё было. И коллекция твоя в другом месте будет.

Однако меня эти слова не только не убедили, но ещё больше разожгли подозрения. Я не отступаю, а продолжаю своё. Выпытываю, где сейчас монеты. В итоге Таисия разозлилась, раскраснелась, как после хорошей бани, и с раздражением заявила:

— Послушайте, Дмитрий Егорович, собственно, какое вам дело теперь до этой коллекции. Мы с вами ведь договор подписали? Подписали? Теперь эта коллекция в собственности музея. И мы имеем право делать с ней всё, что сочтём нужным. Обменять, например, на другую, продать, наконец.

— Но вы прежде деньги мне заплатите! — запальчиво сказал я и ушёл, хлопнув дверью. Такая меня злость разобрала.

На второй день не вытерпел, опять пошёл к ним. И опять не увидел своей коллекции. Я снова — к Таисии. На этот раз она встретила меня чуть теплее, но опять стала наводить тень на плетень. Она сказала, что реставрация скоро закончится, тогда коллекция будет на месте. А за деньги, мол, не беспокойтесь, мы вам заплатим.

И я опять пошёл домой с упавшим сердцем, чувствуя за спиной косой взгляд заведующей. А через неделю слышу страшную новость: работницу музея убили, коллекцию похитили. Улавливаешь, парень? Как будто всё это в одну ночь произошло. Странно, очень странно!

Глеб был потрясён услышанным. В голове у него вихрем закружились мысли. « Если подозрения старика на то, что коллекция исчезла примерно на две недели раньше, чем произошло убийство, из этого следует то, что неизвестный шёл в музей только затем, чтобы убить Ларису. И ограбление тут ни при чём. Но кому Лариса встала поперёк дороги?» Пока у него на подозрении была лишь заведующая. Разумеется, не сама она могла убить Ларису, а наняла убийцу, в роли которого свободно мог быть её супруг.

— Если монеты исчезли раньше, — развивал он свою версию, — и их взял не кто иной, как сама заведующая, то зачем ей нужна была ещё и смерть Ларисы? Скорее всего, сестра знала про таинственное исчезновение коллекции и прямо обвиняла свою начальницу, что, наверное, и стало мотивом преступления со стороны той.

Глеб ещё раз тепло поблагодарил старика за ценную информацию и снова пожал его широкую, как лопата, потную ладонь. Он взял с него слово никому и ничего пока не говорить. Глеб горел желанием до всего докопаться самому. Уже спускаясь по лестнице, он вспомнил, что не расспросил нумизмата насчёт куртки, оставленной убийцей в музее. Тогда он вернулся назад и, стоя перед запертой дверью, крикнул старика. Тот, высунувшись наполовину, вопросительно смотрел на него:

— Извините, ради Бога, Дмитрий Егорович, что опять вас беспокою. Вы не можете припомнить, приходил ли кто в музей вот в такой куртке, или может, кто из работников был в неё одет?

Старик, прищурясь, пристально разглядывал фотографию. Пожимая плечами, он вернул её со словами:

— Нет, я никого из знакомых не видел в этой одежде! Но заметил, что в такие модные куртки сейчас многие облачаются!

— То-то и оно, — согласился Глеб и тяжело вздохнул. Очутившись на улице, он оглянулся. В квартире, где жила Никитична, поспешно отдёрнули шторку на окне, и тотчас же сквозь образовавшуюся щель просунулся длинный, как птичий клюв, нос старухи. Она провожала его весьма настороженным взглядом. Глеб усмехнулся, а через пять минут машина его, обляпанная грязью, резко рванула с места, и помчалась, петляя по узким горбатым улицам.