Мечта маньяка

Григорий Аркатов, 2018

«Современное общество было построено на великих рафинированных идеях. Свобода! Равенство! Братство! Ища высшего гуманизма, мы слишком поздно поняли, что скатились в гнетущее болото феминизма и идиократии. И те люди, что вчера яростно кричали из толпы и кидали тухлые помидоры в лицо узколобому тоталитаризму, так и не смогли почувствовать настоящий вкус победы. Им досталась новая форма истерии. Им достались слабость духа, беспомощность, стремление переложить вину с больной головы на здоровую… А как же любовь? О, о ней приходится только мечтать!..» Содержит нецензурную брань!

Глава пятая

— Вы же знаете, у них своя позиция…

— Ну и пусть варятся в своём дерьме. А я хочу общаться с нормальными, адекватными людьми, несущими позитивные эмоции и от которых я могу узнать нечто умное, светлое…

Холодные, пронзительные слова с толикой жалобы и завуалированной обиды. Я вернулся в осознанное состояние как раз посреди этого пафосного словоблудия.

Когда-то прежде оно, несомненно, возбудило бы мое низшее сознание. Наверное, я даже вскочил бы на ноги и стал бы брезжить слюной. Но не сегодня. Не сейчас. И возможно уже никогда. Сегодня я прежний был уже не в тему. И теперь в одно мое ухо влетали странные утверждения, в другое — вылетали.

Я многократно слышал их раньше. Но при других обстоятельствах. И потому скепсис, скепсис, скепсис…

— Что это? — спросил я.

Мой мозг сенсорно ощупывал каждую клеточку моего тела, стараясь определить источник лёгкой усталости и ломоты.

— Свежий выпуск. Прямой эфир.

Пока я спал, мир ещё сильнее сошёл с ума.

— Но что там делает он?

— Кто он?

Я попытался вспомнить. Башка трещала. Я дотронулся рукой до виска и почувствовал болезненный отек.

— Не помнишь? Видимо сильно тебе досталось.

Однако я не собирался сдаваться. Напряжение в мозгах возросло и что-то из этого получилось.

— Пётр?..

— Он — твой друг?

— Был, кажется…

Я всё ещё смотрел на экран. Там в углу справа на серебристом стуле из мягкого полированного металла сидел тот, кто совсем недавно был так робок и так яростен в своих атаках за правду.

— Когда?

Я читал бегущую строку внизу экрана.

— Когда это произошло? — мой голос немного дрожал из-за столкновения с невозможным и невероятным.

«Подпольная организация «Парнишки с умишком» была раскрыта благодаря явке с повинной одного из террористов…», — вот во что сложились пробегающие мимо глаз слова.

— Как? Что он там делает?

Всё тот же вопрос не переставал меня беспокоить.

— Присутствует. В качестве поддержки для этой стройняшки. А она выступает. Она сегодня специальный гость этой передачи.

— Этого не может быть.

— Может, милок. Это он всех вас заложил.

И правда!

Я смотрел на телевизионный экран. Хотелось отвести глаза. Но я не мог. Недоумение не позволяло.

Там, на экране, всё было на лицо. Пётр теперь верил этим чужим словам. Он сидел недвижимо там, по другую сторону телевизионного экрана, и с открытым ртом внимал каждому слову.

— В какой гребаном мире я проснулся? — хрипло прошептал я, спуская ноги с жесткой постели и садясь.

— В нашем.

Всё это время кто-то со мной говорил.

Я посмотрел направо.

Там в округлом кресле бардового цвета с мягкой кожаной обивкой, созданном, чтобы утопать и релаксировать, сидела пожилая женщина. На вид ей было лет шестьдесят, может семьдесят. На коленях у неё сидела маленькая собачонка.

— Гав, — сказало мне животное.

Оно смотрело на меня большими тёмными глазами из-под клока рыжеватой шерсти, свисающей со лба.

— Как я сюда попал?

— А мне почем знать?

Старая морщинистая рука гладила маленького зверька по маленькой коротко стриженой спинке.

— А вы кто?

— Надежда Ильинична Петровская.

— Я вас не знаю.

— Неудивительно. А себя-то ты знаешь?

Я хотел ответить, но внезапно запнулся, задумался и ушёл от ответа. Сделал вид, что болит голова. Осторожно коснулся распухшего виска для убедительности. А потом встал.

— Где мы? — спросил я, осматривая то место, в котором оказался.

— В тюрьме, естественно. Мне казалось, это и дураку понятно.

— Давно?

— Ты — три дня, я — намного дольше.

В небольшой комнатке с выбеленными стенами и потолком не было излишеств. С одного края располагалась двухъярусная кровать, с другой — привинченный к стене телевизор с диагональю в два метра.

— Как его выключить?

Было невыносимо смотреть в глаза человеку, который не так давно просил у меня совета. Это было слишком больно, почти мучительно. Вот и хотелось погасить экран.

Но как?

— Где чертов пульт?

— Гав!

Я не понимал по-собачьи. И потому повернул вопросительное выражение лица в сторону старушки в кресле.

— А пульта нет.

Она не смотрела на меня. Словно ей было плевать на мое недовольство. Она гладила собачку. И это было для неё важнее.

Заскрипел дверной замок.

— Наверное, за тобой, — молвила старушка.

Она так и не подняла глаз. Зато маленький зверёк смотрел на меня своими большими тёмными глазами авансом за обоих.

— Гав! Гав!

Дверь, расположенная на два шага правее округлого кресла, в котором безмятежно утопала старушка, резко отворилась. За ней в просвете белого света появился незваный гость.

Он потратил пару секунд, чтобы освободить связку ключей от замочной скважины. Потом ещё пару на то, чтобы сунуть связку в карман светло-синего комбинезона. Комбинезон был

избыточен на несколько размеров и поэтому болтался на худом теле подобно балахону. Так что ключи, упавшие в карман, приземлились на уровне коленки.

— С добрым утром!

Гость сделал шаг вперёд, после чего оказался на десять часов по отношении к креслу, старушки и её питомцу.

— С добрым утром, милочка.

Старушка не шевельнулась и глазом не повела. Она всё так же, как и прежде, продолжала наглаживать спинку ручного зверька в немного сгорбленной позе. Так что в некотором сатирическом смысле стало казаться, что происходит тщательное вычёсывание блох.

— Гав, — а вот пёсик на слова не скупился.

— Привет, Кнопка.

— Гав.

— Кнопка?

Я удивился.

— Да. Так её зовут.

Со мной говорила очень худая девушка в возрасте за двадцать. Её крупные голубые глаза были спрятаны за большими очками. Блестящие темно-каштановые волосы были собраны в хвост на затылке. На ногах у неё я обнаружил большие чёрные ботинки походного варианта.

— Вы за мной? — спросил я, изучив этот натюрморт.

— Вас вызывают к адвокату.

— Зачем?

— Чтобы поговорить.

— О чем?

— Не знаю.

Разговор не принёс исчерпывающих ответов. Как обычно. Он лишь заставил ещё больше задуматься.

— Так вы идёте?

Пристальный взгляд сквозь очки не давал мне спуску.

— Иду.

— Удачи, милок, — сказала старушка, — Буду ждать твоего возвращения.

Я прошёл мимо старушки, прошёл мимо девушки и оказался в светлом коридоре.

В коридоре тоже не было излишеств. Всё те же выбеленные стены и потолок. Только вот серый деревянный пол был здесь заменён на красно-коричневую мраморную плитку.

Едва дверь за моей спиной оказалась запертой, мне было сказано:

— Шагай!

Я подчинился. Но было так скучно и неоригинально просто шагать по коридору в качестве конвоируемого преступника, что, в конце концов, меня пробрало на эксперименты.

— Как тебя зовут?

— Нам не положено разговаривать.

Голос девушки был глухим, сдержанным. Он был практически идентичен топоту её тяжёлых ботинок по гранитной выстилке пола. Словно она была безжизненной машиной, роботом. Однако же эта девушка вовсе не была такой, какой хотела казаться в тюремном коридоре. Ведь совсем не таким убиенным голосом она прежде разговаривала с собачкой. В тех словах были живые чувства. В них была нежность.

— Я — Вова…

— Вы — убийца!

Неожиданно.

Я очень хотел переварить это, но коридор закончился, и меня вытолкали в следующее помещение.

— О, господин Шпендель! Какая долгожданная встреча!

Новое помещение было попросторнее прежних. Однако цветовая гамма сохранилась. Прямоугольный формат размером шестнадцать на десять метров вмещал шесть небольших столиков с белой крышкой из прессованного дерева и витыми металлическими ножками. Столики располагались в два ряда по три столика в каждом. Их положение в комнате было центрировано, так что перед ними и позади них было свободное пространство. В каждом случае это свободное пространство упиралось в широкие выдвижные двери из матового стекла.

В одну из них вошёл я, в другую — Мадлен Пихаевич.

Теперь он сидел за одним из столиков — за вторым во втором ряду. И он радостно восклицал…

— Как я рад, что с вами всё в порядке!

Однако он не встал, не предложил дружеское рукопожатие. И настоящей радости я не обнаружил на его лице. Лицо снова было спрятано под маской.

При хорошем искусственном освещении (совсем иные условия были в затенённом баре и полутемном проулке) я смог уделить внимание деталям этой маски.

Конечно, я мог ошибаться. На это были все причины. Но мне показалось, что маска стала другой.

— Новая маска? — спросил я, усаживаясь на стул напротив Мадлена Пихаевича.

Он не приглашал меня присесть. И всё же я это сделал.

Мне очень хотелось увидеть потупленный взор именно в его исполнении. Но его лицо продолжало прятаться за маской.

— Да?

— Да.

— И в чем смысл?

Я спрашивал, а глаза мои тем временем цеплялись за детали…

Я помнил, что накануне маска была телесного цвета. Сегодня же она имела прозрачно-голубоватый оттенок. В остальном же всё то же самое. Тонкий-тонкий слой синтетического материала поверх кожи, в котором намертво запечатаны приветливые черты лица.

— Зачем этот маскарад?

— А вы не знаете?

— Нет.

Из человека напротив вырвался сдавленный звук. В этот момент под пластиком несомненно пряталась усмешка.

— Вы же знаете, в каком обществе мы живём…

— Знаю.

— Тогда почему спрашиваете?

— Потому что не понимаю.

Мадлен Пихаевич услышал меня. Возможно, он на мгновение зажал во лбу некую мысль. Только вот снова понять это мне не представлялось невозможным. Можно было лишь предполагать и хитро подмигивать вопросом:

— Так что?

Мадлен Пихаевич посмотрел направо, затем налево. Он опасливой осанкой убедился, что кроме нас двоих в прямоугольном помещении больше никого нет. Чуть погодя его тело немного наклонилось в мою сторону, и заговорщицкий шепот сообщил:

— Так чертовы бабы не смогут мне ничего предъявить.

Ясно.

Тело человека напротив вернулось в исходную позицию, осанка выпрямилась.

— Ясно, — произнёс я.

И мы немного помолчали. Это ощущалось нами как краткая дань уважения к правде. А потом очень резко и с прежним задором Мадлен Пихаевич продолжил прежний разговор.

— Ну да ладно, — сказал он, — Вернёмся к нашим баранам.

— Баранам?

— Так точно. Обвинения против вас весьма суровы.

— И что?

— Я могу вас отсюда вытащить.

— Да неужели…

— Все обвинения против вас будут сняты. Вам нужно только попросить.

— И что потом?

— Вы выполните пожелание нашего хозяина. Он всё ещё надеется на вас. Он уверен в ваших способностях.

— Дудки!

— Что?

— Я сказал: «Дудки!»

— Я не понимаю этого вашего лексического эксгибиционизма.

— Ну а если по-простому: «Хрен вам на рыло!»

— Уверенны?

— Совершенно.

— Тогда до встречи.

— Лучше: «Прощай навсегда!»

— А это вряд ли.

— Ну а я говорю: «Да!»

Я злился.

В противовес мне Мадлен Пихаевич оставался непостижимо спокоен. Маска скрывала его истинные чувства. Она приветливо улыбалась мне. Она желала мне счастья, удачи, здоровья… И этим злила ещё больше.

— Прощайте, — потребовал я ещё раз, желая данного абсолюта для собственного горячо искомого успокоения.

Мадлен Пихаевич медленно поднялся из-за стола. Он больше не произнёс не единого слова. Он отодвинул стул, аккуратно задвинул его обратно. Его длинные артистичные пальцы медленно и неторопливо сложили некие заранее приготовленные бумаги обратно в деловой портфель. И после этого его прямая осанка, укутанная в шикарный идеально скроенный костюм темно-синего цвета и утянутая галстуком краснозёмного цвета, величаво направилась к выходу.

Он не обернулся.

И никаких слов больше не было.

Я проводил его взглядом, а потом он исчез за дверью.

Так я остался один в комнате с выбеленными стенами, с выбеленными потолками и с белыми столиками для посетителей.

Стало тихо.

Я вслушался в эту тишину. Не было никаких звуков. Даже часы не тикали и сердце не билось. Мир словно замер на одно короткое мгновение. А затем дверь за моей спиной открылась с тихим шелестом.

— Свидание окончено, — сказал голос за спиной.

Я узнал его. Это была та самая девушка, что назвала меня убийцей.

Почему?

Я не знал ответа. Впрочем, допытываться я не собирался. Как меня только не называли в течение жизни. Зачем удивляться сегодня?

Тяжёлая поступь тяжёлых ботинок медленно приближалась к моей спине.

Наслаждаясь последней секундой уединения, я опустил глаза к белой поверхности столика. Она оказалась не полностью белой. Маленький кусочек был чёрным. И на нем была надпись: «МАДЛЕН ПИХАЕВИЧ. СЕКРЕТНЫЕ КОНСУЛЬТАЦИИ». Это мой непризнанный адвокат оставил мне свою визитку. На всякий случай. Вдруг я передумаю.

— Пошли! — сказала девушка и грубо дернула за локоть.

Я встал и с безразличным выражением лица пошёл к двери. Визитка осталась лежать на столике за моей спиной.

— Вижу, адвокат тебе не помог.

Я не смотрел на конвоировавшую меня девушку, но в голове я всё равно видел её новый образ. Этот образ уже не был ни милым, ни привлекательным. Он был злым, завистливым, мелочным…

Таким его сделало жестокое женское:

— Ха-ха-ха…

— Рад, что тебе весело.

— Иди уже…

Она меня толкнула. Затем ещё и ещё… Так продолжалось, пока она наконец не вытолкала меня за дверь.

Я думал, что снова окажусь в коридоре с выбеленными стенами и выбеленным потолком. Мне казалось, что меня снова ждёт небольшая комнатка с кроватью и телевизором, со старушкой и её милой собачонкой.

Однако вышло совсем не так.

Желтый?

— Не останавливайся! Шагай!

Девушка в светло-синей униформе знала, что растерян и потерян. Мои планы пошли по пизде. И её это забавляло.

Желтые стены. Желтый потолок. Желтый свет. Желтая плитка под ногами. И желтая деревянная дверь в конце коридора.

— Живее уже!

Ей было чуть больше двадцати. Но она уже была такой злой, неудовлетворённой. И главное, я не понимал: почему?

— Что я тебе сделал? — заорал я, когда мне, в конце концов, надоело, что меня всё время шпыняют.

Я же всего лишь пытался сориентироваться во времени и пространстве. Я не пытался устраивать революция. Мне было бы достаточно простого человеческого обращения.

— Почему ты меня ненавидишь? — задавая вопрос, я резко обернулся и посмотрел в надменное лицо своего конвоира.

Я хотел ответа. Я ждал полсекунды. А потом меня ошеломил бескомпромиссный удар в пах.

Я согнулся и захрипел. Не обращая внимания на мои звуки, хрупкая, но сильная женская рука схватила меня за ухо и развернула в нужном направлении.

— Шагай! — потребовала девушка в светло-синем комбинезоне, — Не трать мое время.

Что ж, пришлось подчиниться. Превозмогая острую болевую пульсацию в паху, я чудом добрался до желтой двери.

— Дзын! — раздалось за дверью.

И дверь сама собой отворилась.

На этот раз я не стал ждать ускорения извне и сам переступил через порог. Так я оказался в ещё одном новом помещении.

В этом случае не было монотонности и четких очертаний. Было лишь общее серое впечатление. Да и комнатой собственно назвать это помещение не поворачивался язык.

Скорее закуток. Скромный закуток. Слепая кишка ещё одного коридора.

Дверь за спиной закрылась со щелчком. Мы сделали несколько шагов. Я осмотрелся. Глаза наткнулись на большой металлический люк с задвижкой, что выглядывал из мозаично отстроенной кирпичной стены: были там красные, коричневые, чёрные и серые кирпичи. С двух сторон от люка были установлены металлические стеллажи серой покраски. Их полки были заставлены коробками и свертками.

— Раздевайся!

Приказ меня удивил. Я вопросительно посмотрел на девушку в светло-синем комбинезоне.

— Зачем? — спросил я.

Вместо ответа я увидел, как замахнулась рука. В ней неожиданно появился тонкий металлический прут чёрного цвета.

— Хорошо, — испуганно произнёс я, отступив на шаг от угрозы.

Происходящее было для меня в новинку. Я всё ещё надеялся на то, что скоро окажусь в мягкой уютной камере заключения и буду вести неторопливые экзистенциальные беседы с милой старушкой и её чудной собачонкой. Однако надежда таяла на глазах.

Молодая особа женского пола смотрела на меня с ненавистью и презрением. Её худые руки упирались в худые бока. А огромный чёрный ботинок на правой ноге отбивал чечетку выжидания.

— Мне ещё долго ждать или как?

Моя рука нехотя начала расстёгивать пуговицы на рубашке. Глаза всё ещё пытались поймать что-то человеческое во взгляде обозлённого человека. Они хотели верить, что такое поведение и такая ситуация на самом деле шутка или хотя бы розыгрыш.

Но нет, игра желваков на спазмированном лице продолжалась. И похоронный ритм правого ботинка не прекращался.

Я снял рубашку, ремень, брюки, остался в носках…

— Снимай всё!

Я был не против, но в других обстоятельствах. К тому же приказной тон не добавлял романтики. Но я подчинился. Я уложил все свои вещи рядом с собой на холодный бетонный пол. Затем я снова посмотрел в глаза молодой особе.

— Ты отвратителен, — раздраженно произнесла она.

Видимо ей очень хотелось что-то сказать. Да и мой ищущий объяснений взгляд требовал слов. Но получилось не очень. Это были не те слова, которые мне хотелось услышать.

— Неужели?

Мне стало смешно. Глупо, конечно, но что я мог поделать со своим цинизмом. Женщина хотела обнажить меня и мои чувства. Женщина получила желаемое.

— И что же конкретно тебя бесит в моем теле?

Я говорил и следил за её лицом, следил за её реакцией…

— Может то, что даже вся ненависть мира не сможет затмить твоё желание подойти ближе и погладить мое тело, взять в руку мой член, встать на колени и поцеловать его с той испепеляющей гаммой чувств, что в данный момент прячется под покровом сучей обозлённости?

— Нет!!!

Я сказал, что думал. И я поплатился за это.

— Нет! Нет! Нет!

Она не смотрела. Она била, не целясь. Я же не пытался понять, старался закрыться от ударов прута руками.

Ударов было немного. Всё-таки била женщина. Она быстро устала. Но истерика не прекратилась. Были сверкающие молниями глаза, вздыбленные волосы, прыжки на месте, странная жестикуляция…

— Мразь…, — вырвалось из искривлённого рта.

Злость мешала ей говорить, не позволяла подбирать нужные слова. А я следил за ней в скрюченной защитной позе и нервно гадал: что же дальше?

— Свиньи… И этот ваш отвратительный запах!..

Ещё мгновение и вот в её руках все мои вещи, скомканные в одно (даже дорогая красивая обувь). Она толкнула меня, подбежала к люку, сдернула задвижку, распахнула дверцу. Там внутри пылал живой огонь.

— Вот! — крикнула девушка, кидая мои вещи в огонь (даже дорогую красивую обувь).

Дверца захлопнулась, задвижка вернулась на место, девушка развернулась.

Теперь девушка была немного счастлива.

— Мыться, паскуда, — сказала она, задыхаясь от волнения, и снова замахнулась на меня прутом.