Солдатская доля. Роман о такой далекой, но такой близкой войне

Денис Кремнев

Военное лихолетье тяжким бременем легло на плечи сибиряка Емельяна Злотникова, он был на фронт в суровом декабре сорок первого, отгонял врага от Москвы, дрался в руинах Сталинграда, выдержал блокаду северной столицы, освобождал Белгород, дошел до Польши. Одна из многих миллионов солдатских судеб, вплетенных в одно могучее полотно суровой солдатской доли.

Глава одиннадцатая

По замёрзшей железнодорожной насыпи, местами покрытой настом, местами закованной в лёд группа шла к мосту. До него было добрых метров двести. Старшина шёл в головном дозоре, он всегда предпочитал находиться впереди. Находясь впереди всех, видишь больше, чем все, — практически придерживался такого правила. Но только лишь на марше. В засаде, дозоре или при ведении боевых действий вёл себя иначе. Вообще не терпел шаблонных действий и никогда не руководствовался ими. Каждый матёрый разведчик знал, что шаблон, — это враг разведки. По шаблону враг может тебя различить, опознать и уничтожить. В действиях разведки должна присутствовать некая импровизация, выдумка. Прохор Кузьмич это прекрасно понимал и на полную катушку пользовался своей смекалкой.

Снег забористо хрустел под ногами, ночь была безлунной, тёмной, было на удивление светло для января. Влажность чувствовалась при каждом вдохе. Снежный лес казался исполинским великаном, что раскинулся вокруг на десятки километров, захватив в свои тиски горизонт и подперев собою небо. Разведчиков этот «исполин» нисколько не страшил, только наоборот, помогал укрыться от вражеских глаз.

Сеанс связи окончился быстро. Генрих отчётливо понимал, связываясь со штабом дивизии, что теперь он мог не рассчитывать на снисхождение от камрадов, которые, возможно, отобьют его у партизан. Им будет непросто объяснить, почему доклад с поста не вызвал никаких подозрений. Он же ведь, фактически, становился пособником русских. Но стволы двух автоматов, смотревшие в упор на Генриха, не оставляли тому никаких шансов…

В тот самый момент он вдруг до боли в груди ощутил, что невероятно боится смерти. С детства воспитанный рассказами о героизме деда Томаса, кавалериста, погибшего в Верденской мясорубке, он с упоением читал саги о викингах. Его очаровывают красивые сказки о белокурых воинах, о их храбрости и жестокости к противнику. Будучи активным членом «Гитлерюгенда», Штрайбт с юности усвоил и принял рассуждения отца об исключительности немецкой расы, о Гитлере — пророке и спасителе в одном лице. И вдруг вера отступила перед паническим страхом в виде двух унтерменшей, сидящих напротив в тёплых ватниках.

«Что за дьявол изобрёл этого русского великана, который запросто расправляется с двумя гренадёрами?… Эти партизаны живут в лесах под сугробами, по ночам выползают и истребляют нас. Люди ли они вообще? Знал ли их фюрер хорошо, когда отправлял нас сюда?… О, боги, даже если я хитростью вырвусь из их лап, то всё равно вокруг снега, я не выберусь самостоятельно. Только они могут месить снег под ногами, всю жизнь ходить по проклятым равнинам пешком. Вурдалаки, а не люди…»

Емельян, сжимая в руках автомат и наблюдая за пленным, почему-то всем нутром чувствовал недоброе: «К чему этого цуцика в живых оставили? Выдаст же всех, найдёт способ. Глазки коричневатые, цвета говна, хитрющие, проныра. Оставил бы старшина Стрешнева за рацией, этого бы в расход… Ох, не к добру».

Стрешнев покормил пленника, затем бойцы поели сами. Панкрат перевёл немцу:

— В угол ложись. Спать!

Тот медленно добрёл, сел на разложенную шинель.

— Руку перевяжу, — голос Генриха звучал обречённо.

Стрешнев кивнул.

Тот выложу развернул шарф, потрогал пальцами рану. Кровь давно перестала течь, осталось лишь тёмно-красное рубище. Потянулся за аптечкой, достал йод, бинты, вату.

Перебинтовался быстро, — его возлюбленная Берта, была медсестрой, работала в госпитале городка.

Устало улёгся на здоровый бок, прикрыл глаза и ещё долго слушал дыхание враждебной русской ночи.

Немец много ворочался и стонал во сне.

«Видать, Гитлера своего любезного во сне видит,» отрешённо подумал Емельян.

Они поделили ночное время на двоих со Стрешневым, тот пристроился прямо возле пулемёта.

Спать совсем не хотелось, несмотря на то, что прошлая ночь была почти вся проведена в дозоре. Емельян сидел у окна, внимательно любуясь тем, как искрится снег. Чуть дальше метров двадцати стояла кромешная тьма, лишь только на этом расстоянии можно было что-то различить.

Местная природа была очень схожа с сибирской. Столько же много снега, такие же тёмные ночи, вот только ветра не такие сильные.

Немец дёрнулся во сне, — повернулся на раненую руку. Емельян же с равнодушным видом подумал вновь, что напрасно оставили его в живых. Ведь не должен он ходить по русской земле, спать сейчас в русской избушке. Лютой ненависти, как таковой, Емельян сейчас вовсе не испытывал. Скорее всего, это было какое-то равнодушное бессердечие, реакция на войну.

Генрих чуть приоткрыл глаза. Очень хотелось пить. За столом, как назло, сидел русский, который не говорил по-немецки. Он задумчиво смотрел в окно.

«Можно в один бросок добраться до автомата и положить их обоих! Чёрт, он ведь наверняка без магазина,» сокрушённо подумал пленник.

Пробовал глотать слюну, но рот был вязким, в горле всё пересохло.

«Попрошу у него воды, наверное, с ходу зарядит кулаком… Проклятье!», Генрих безошибочно ощутил враждебность разведчика.

Потёр раненую руку, особой боли не ощутил. Рукав кителя так и остался тёмно-кровавым, мокрым, он казался очень тяжёлым, почти как свинцовым.

Емельян заметил, что фриц проснулся. Поднял фляжку со стола, открыл крышку, влага спасительной прохладой разлилась по телу. В избушке было натоплено, так что влага пришлась организму как нельзя кстати.

На звук бульканья воды немец повернул голову, затравленно смотрел на флягу. Емельян перехватил этот взгляд. Закончил пить, брякнул фляжкой об стол, закрыл крышкой. Немец смотрел, не отрывая взгляда

— Пить! Пожалуйста…

Емельян не различил звуков, лишь какое-то шипение.

«Очнулся, гнида», лишь отметил про себя. Принялся гулко барабанить пальцами по столу, — была у него такая привычка, когда приходилось находиться в ожидании чего-то.

Звук перестукивания пальцев начал бесить Генриха уже где-то через минуту, а русский вовсе не унимался, дробь участилась.

Один на один с поверженным врагом Емельян чувствовал себя уверенно. Тот страх, который он испытывал в конце 41-го перед фрицами, давно прошёл. Война приучила быстро как к храбрости, так и к ощущению смерти. Емельян уже почти на уровне инстинкта ощущал немцев, все они мыслили и действовали одинаково. Немец в плену, а тем более один, — уже не тот же самый солдат со своими соратниками в одном строю.

«Унтерменш издевается, понятно», со злостью подумал Генрих. Скрипнув зубами, он повернулся к стене. Попробовал закрыть глаза. Но красная рябь на опущенных веках всё мешала ему уснуть. Кровь стучала в висках, лоб прошиб пот.

«Нужно срочно воды».

Развернулся в обратную сторону, кашлянул. Емельян вновь вопросительно уставился на пленника.

— Воды… Пить!

Морпех смотрел на немца вопросительно, чуть вскинув вверх брови. Сообразив, что тот ему говорит, перестал барабанить и указательным пальцем показал на фляжку.

Немец поспешно кивнул:

— Да, да…

Всей пятернёй обхватил её и кинул немцу. Фляжка подкатилась к шинели, на которой лежал пленник. Одной рукой он схватил брошенный предмет, приподнимаясь на локте. Раненой рукой шевелить было трудно, она просто лежала вдоль туловища. Прижав фляжку под мышкой, он пытался открыть её. Сообразив, что крутит крышку не в ту сторону, четырёхнулся:

— Проклятье…

Морпех с интересом наблюдал за потугами фрица.

«Давай, гадёныш, попробуй открыть. Не по зубам тебе русская фляга. Не судьба водицы-то испить».

Всё же справился с крышкой, она крепилась к горлышку цепочкой и теперь свободно болталась. Подобрав под себя предплечье, Генрих хотел рукой взять, но большим пальцем задел за горлышко, та опрокинулась на пол. Жидкость толчками вытекала на пол.

Емельян вскочил на ноги, подошёл и подобрал её с пола.

— Сволочуга… Прибить бы тебя…

Емельян не задумываясь сию минуту пристрелил бы немца, но Кудрин приказал стеречь его. И слово командира в разведке, — это закон.

Изо всех сил захотелось дать ему ногой под дых, чтобы кровью изошелся. Сдержался, задвинул фляжку за пояс.

Подошёл к печурке, закинул ещё дров, — под утро ощутимо потянуло холодом. Свет от огня отбрасывал тени на стену. Тени двух непримиримых сторон.

Генрих обречённо уткнулся в потолок.

Сжав кулаки, он задышал чаще: «Не будь я в таком унизительном положении, я бы тебя уничтожил, унтерменш. Убивал бы долго и мучительно».

В порыве гнева вдруг подумал о раненой руке, она чувствовала себя гораздо лучше. «Отлично, уже восстанавливаюсь, прихожу в порядок».

Закрыв дверцу печурки, Емельян развернулся к фашисту, поправив автомат за спиной. «Молодой, сукин сын. Какого лешего тебя сюда принесло? Не сиделось в своём Берлине».

Как ни странно, после наблюдения о возрасте пленного градус ненависти понизился. На войне молодым сложно, жизнь ещё толко не началась, а вокруг смерть. Хотя молодые то и гибли безрассудно, храбро, без лишних рассуждений. В отдельной бригаде, целиком погибшей на Волге, почти все были молодыми. Такого же возраста, что и радист-молодчик.

Задумавшись, Емельян махнул рукой:

— Хрен с тобой, пей…

Удивлению Генриха не было предела, когда он увидел перед собой открытую фляжку. Русский сам лично поднёс к его губам. Приложился и жадно глотал живительную влагу.

Емельян недолго держал фляжку у головы фрица.

— Всё, хватит. Сидеть ещё долго.

Про себя отметил: «Больше гаду никаких поблажек».

Немец удивлённо хлопал ресницами, смакуя во рту капельки воды: «Странный унтерменш… Очень странно, что же это могло значить?».

Разведчик взглянул на часы. «Время сменяться. Пора будить Панкрата».

Спустя минуту напарник, кряхтя, поднимался с места, дабы проконтролировать передачу очередной дезы фрицам и заодно уступить место товарищу.

Зарево неумолимо занималось над чащобой леса, сумерки нехотя рассеивались, уступая природу утренним лучам. Дымка в воздухе не висело, — это означало, что температура сегодня днём не понизится. Кудрину с бойцами в поиске будет теплее.

Докладывая по плану, немец даже и не думал срывать его. В его глазах и его поведении окончательно поселилась покорность.

Панкрат не оставлял его без присмотра, даже к помойному месту водил под конвоем. Куда-то сбежать не было ни места, ни возможности.

Штрайбт уже окончательно усомнился в возможности своего побега, но жизнь резко подкинула подходящий случай.

Солнце недавно вышло из зенита, но вестей от группы не было никаких. Бойцы меланхолично вспоминали довоенную жизнь. Панкрат рассказывал о вечно зелёном Минске, а Емельян вспоминал о бескрайней Сибири. Пленник отрешённо наблюдал за обоими, дивясь их жизнерадостности.

«Глупцы, сидят себе в избушке и радуются… Может быть, сейчас их на нас наткнутся гренадёры, а их пристрелят. Ужасные непредсказуемые русские».

Будто в подтверждение этих слов по округе разнёсся рокот двигателя. Емельян прильнул к амбразуре. Панкрат кинулся к окну. Минут через пятнадцать на просёлочной дороге показался немецкий крытый вездеход. Переваливаясь на ухабах, махина с чёрными крестами на бортах неспешно продвигалась встроены моста.

Емельян присвистнул:

— Человек пять внутри могут поместиться…

Стрешнев кивнул.

Пленник приподнялся с места, намереваясь посмотреть, что творится же творится на улице, но Емельян быстро осадил его:

— Назад! Быстро!

С угрюмым видом Генрих уселся на стул. Без слов порешали оборону держать в избушке. Пленника пустить в расход, если ситуация осложнится и враг прорвётся.

Не доехав метров десять до избушки, автомобиль остановился. Передние дверцы открылись, выбрались две фигуры в серых шинелях. Коренастый обер-лейтенант в серой зимней шапке, чуть прихрамывая, поплёлся к домику. На его груди блестела бляха фельдполиции. Его спутницей была женщина-ефрейтор. Её белокурые волосы были аккуратно уложены под пилотку, худощавая фигурка заключена в шинель. Шинель топорщилась, скрывая дополнительный комплект одежды, ведь зимой при таких температурах ей было было бы очень холодно.

Панкрат присвистнул:

— Патруль полевой жандармерии. Этот стервец и словом не обмолвился о нём, — кивнул в сторону пленника.

— Давай так порешим, — в голове Емельяна быстро созрел план. — Заманим их в избушку и устроим допрос.

Генрих увидел, что русские не на шутку переполошились. « Они вели бы себя так лишь в одном-единственном случае, если бы поблизости появились свои», мелькнула шальная мысль в голове у радиста. И только лишь он приготовился издать радостный вопль, как Емельян рывком поднял его с табуретки. В спину упёрся ствол автомата русского. Немедленно подвёл к двери, воротник сдавил шею, немец непроизвольно зашипел.

Емельян вновь надавил автоматом:

— Молчи, стервец. Пристрелю как собаку.

Стрешнев мигом облачился в немецкую форму и приготовился встречать гостей. Следовало разобраться с патрулём, не производя в то же время шума.

Емельян подсказал напарнику:

— Хотя бы дверь открой. Чтобы ничего не заподозрили.

Стрешнев четырёхнулся:

— Ага, хлебом-солью. Верно, лучше открыть самому.

Широко раскрыв дверь, он лихо начал импровизировать:

— Добрый день, господин обер-лейтенант. У нас всё без происшествий.

Офицер приложил два пальца руки к шапке, чуть кивнул.

Стрешнев предусмотрительно пропустил гостя вперёд. Там их ждала жаркая встреча. Лейтенант шагнул вперёд и его взору предстали двое: бледный ефрейтор в помятой форме и с перевязанной рукой и русый крепыш в белом халате. Крепыш стоял чуть позади, обворожительно улыбаясь:

— Добрый день! Руки вверх! — из-под мышки ефрейтора прямо на офицера смотрело дуло автомата. Руки его непроизвольно потянулись вверх, а глаза полезли на лоб. Стрешнев тем временем обхватил сзади вошедшую за офицером немку сзади, сорвав с плеча у неё автомат. Ошарашенная происшедшим, она и пикнуть не успела.

Генрих лишь горестно вздохнул: «Коварные проклятые унтерменши!»

У офицера тут же из кобуры извлекли «вальтер», он перекочевал в карман кителя Емельяна.

Стрешнев тут же учинил допрос пополнению пленных. Из сбивчивого рассказа женщины, а говорила, в основном, только она, стало ясно, что патруль просто-напросто отклонился от заданного маршрута, заблудился и случайно наткнулся на домик лесника. На вопрос, через сколько должен закончиться объезд по плану, последовал ответ, — часа через полтора.

Стрешнев озабоченно бросил Емельяну:

— Времени мало. Как-то связаться с Кудриным надо.

Емельян рассудил куда обстоятельнее:

— Да как бы не так, они от маршрута отклонились, связи со своими у них нет. Пока кинутся искать, ещё часа два-три в запасе есть.

Затем, вздохнув, заключил:

— Без связи со своими вообще мрак. Свяжем давай-ка «новобранцев».