Солдатская доля. Роман о такой далекой, но такой близкой войне

Денис Кремнев

Военное лихолетье тяжким бременем легло на плечи сибиряка Емельяна Злотникова, он был на фронт в суровом декабре сорок первого, отгонял врага от Москвы, дрался в руинах Сталинграда, выдержал блокаду северной столицы, освобождал Белгород, дошел до Польши. Одна из многих миллионов солдатских судеб, вплетенных в одно могучее полотно суровой солдатской доли.

Глава третья

Стальной корпус бывшего когда-то рыболовного судна, а теперь боевого катера с шумом рассекал волны Волги. По небу стелился дым, настолько плотный, что хмурое осеннее солнце казалось ещё более тусклым. Горел Сталинград, старый русский город, ставший бастионом русского духа на Волге.

Стайка катеров, сухогрузов, просто лодок, всего плавучего, пригодного для переправы солдат на ту сторону реки, шла по свинцовой воде, унося кого-то навстречу смерти, а кого-то навстречу славе. Тревожны были волжские волны. С ещё большей тревогой отражались они в глазах людей в серых шинелях и чёрных бушлатах.

На катере «Гремучий» морпехи заняли всю палубу. Емельян стоял почти на самой середине палубы прямо под большим круглым прожектором, используемым для освещения переправы в тёмное время суток. Солдат силился разглядеть силуэт боевого города, но ползучая ядовитая туча окутала горизонт, предвещая смерть и страх. Болтать никому не хотелось, даже завзятый балагур Алексей Зорин с деловитым видом, сложив руки на висевший на шее автомат, тянул сигаретку. Курили, поплевывая, думали солдаты невесёлую военную думу.

Страха Емельян не чувствовал, не первый месяц на войне, чувствовал просто, что не отдаст свою жизнь задёшево, просто так, не по трусости или слабости. «Ведь трусы первыми гибнут на войне!», — мутная свинцовая вода никак не располагала к позитивным мыслям, но и не давала сбиться боевому настрою. По официальным сводкам, слухам с фронта положение в городе становилось чрезвычайным, сродни битве под Москвой. И Емельян чувствовал в себе силы поучаствовать в таком деле.

Думал солдат и о любимой. Все девушки совхоза сейчас на сборе урожая. Недосыпая, а порой недоедая, девушки, старики, дети отдавая последние силы для фронта. Чувствовал, что не подведёт Ефросинью, страх смерти отступит перед чувством долга и собственной совестью.

Словно шмелиный рой поднялся над судами, — разрезая клубы дыма, прямо с высоты двухсот-трёхсот метров метров заходили на бомбёжку чёрные стервятники.

— Воздух! — остервенело крикнул рулевой из рубки катера. Разлетелись стёкла, посекли щёку матроса. Пулемётные очереди насквозь проживали рубку.

Вжались от страха бойцы в палубу, кто не успел припасть к ней, прижимались прямо к спинам товарищей.

Тупоносые бомбардировщики с характерным воем ныряли вниз, сбрасывая смертоносный груз. Разрывы гремели всё чаща и чаще, вода в реке вспенилась. В нос передового катера ударила бомба, его будто преломило пополам. В воздух взметнулись деревянные обломки, куски обшивки, бушлаты, людские ошмётки, превратившиеся в бесформенные обрубки. Пучина поглотила бойцов быстро, став для всех общей братской водной могилой.

Смерть гуляла по Волге, собирая свой неистовый урожай, сгребая вместе с металлом и деревом, катерами и лодками людские судьбы. За рёвом самолётов и свистом бомб невозможно было расслышать предсмертные крики утопавших. Алексей сгрёб руками Емельяна в охапку, вместе они прижались к стенке кубрика, присев на корточки.

Самым страшным здесь казалось ожидание, то самое ожидание своей бомбы, своей смертью, которая, возможно, уже несётся с очередной порцией немецких «гостинцев». Поэтому и хотелось сильнее вжать голову в плечи под смертоносные звуки немецких «хейнкелей». Бывалые фронтовики различали марку бомбардировщиков по звуку.

Скрюченными пальцами обеих рук приходилось держаться за трап, бились касками друг с другом.

Алексей и в минуты смертельной опасности оставался верен себе, своему неуёмному чувству юмора и потрясающему самообладанию. Подставив голову к уху Емельяна, зарядил во всю глотку:

«Наверх вы, товарищи, все по местам,

Последний парад наступает!»

Емельян тут же подхватил:

«Врагу не сдаётся наш гордый Варяг,

Пощады никто не желает!»

С песней страх отступил. Теперь уже казалось безопасным поднять выше голову из воротника бушлата, бомбы упадут мимо, пули увязнут в воде.

Метрах в двухста уже показалась полоска земли, — это уже был Сталинград. К рёву моторов и грохоту взрывов прибавился еще какой-то звук, непонятное глухое стрекотание. Вспышки в небе показали, что в дело вступили советские зенитные пушки и пулемёты. Воздушные разбойники дружно развернулись и удрали восвояси. Бойцы заметно приободрились.

Высадка на берег началась с обстрела. Немецкие батареи артиллерии и миномётов находились совсем неподалёку и сменили крылатых стервятников. Снаряды и мины рвались прямо в воде.

Катера причалили к берегу, чёрно-серая волна высыпала на песчаную косу, перерытую и перепаханную проклятой войной. Через восемьсот метров песчаная суша превращалась в оборонительную полосу: доты, окопы, блиндажи, капониры для орудий. Километрах в двух далее высились огромные здания — прославленный на всю страну Сталинградский тракторный завод. Именно за него изнурительная борьба шла уже полтора месяца.

Бежать приходилось во влажном песке, грязь комьями налипала на сапоги. Емельян с трудом удерживал равновесие.

Рядом бежал Мустафа вместе с ящиком патронов от пулемёта Дегтярева.

«Умудряется ещё и ящик на себе тащить,» — удивился в очередной раз недюжинной силе товарища.

Быстрым темпом бригада морской пехоты преодолела прибрежную косу и укрылась за оборонительными позициями гвардейской дивизии.

Старшина тут же собрал всю роту в окопе. По предварительным подсчётам, при переправе потеряли около дюжины своих товарищей.

— Противник расположился в здании бывшего завода и делает отчаянные попытки сбросить наших в Волгу. Ставлю боевую задачу: не допустить прорыва противника через оборонительные укрепления, стоять до конца, до самого последнего вздоха! Отстоим славный город на Волге! — с такими словами обратился к своим бойцам командир роты капитан-лейтенант Рожнов.

«Пехтура» встретила «полундру» с радушием. Делились едой, тушёнкой, сигаретами, немногих счастливчиков, выбравшихся из холодной воды невредимыми, тут же стали отогревать тёплыми вещами и спиртом.

На войне привал был как раз тем самым временем, когда можно было почувствовать себя в мирной жизни, несмотря на помокший бушлат, разбитые сапоги, вечно трущий плечи автомат.

В армии Емельян был с 39-го, он уже с трудом помнил себя в гражданской жизни, в которой хорошо знал столярное дело. Запах ржаного поля запомнил он хорошо, того самого поля, что убирала бригада Ефросиньи, он наведался к ней, помнил её руки, шевелящиеся колосья, знойное марево над всем полем. Потом пошёл дождь, проливной, с громом, они спрятались под телегой, поцелуи… «Суждено ли вернуться к ней иль сгину на войне?»

Через полчаса доставили пищу: гречневую кашу с мясом. Солдатская каша номер один. Так назвал её весельчак Лёха:

— А ну, братва, налетай на горяченькое! Ежели сложить свою головушку, так на сытое брюхо! Неизвестно, как ещё там на небесах с гречневой кашей обстоит, дают её там или нет!

— Зато фрицы свинцовую кашку направо-налево раздают! Смотри, не налопайся!

Старшина, как всегда, был в своей стихии, серьёзный, ненужного бахвальства не одобрял. Да и не понаслышке знал, что такое ранение в живот с набитой утробой.

— Не замай, старшина! Цыганка нагадала, не от пули я погибну!

— Ложкой поживее, да оружие вычисти! Расслабляться немчуре не дадим, к вечеру бой будет. Всем подкрепиться, подогнать снаряжение, пополнить боеприпасы, про оружие не говорю, сами всё знаете. Коль в бою подведёт оно вас — не будет пощады от фрица-курвы!

Наставления старшими подействовали почти магически-разговоры поутихли, только быстрее зашевелились ложки в котелках. Емельяну нужды напоминать не было — своего Шпагина он содержал в чистоте. Даже сейчас, казалось бы идеально гладкую воронёную сталь он тёр неспешно. Получил на пункте раздачи патроны, четыре гранаты, затем неторопливо забил два диска патронами, аккуратно сложил гранаты в сумку. Вспомнил, как старшина учил когда-то укладывать правильно-нерадивые бойцы подрывались не раз из-за своей оплошности, да и командир роты мог выписать затрещину по старой флотской традиции.

Вот и сейчас уделял внимание каждой мелочи — с командирами взводов, старшиной которого уважал за недюжинный опыт, к которому прислушивался, обходил окопы, контролировал подготовку бойцов к атаке, где пойдут пулемётные расчёты, как подогнано снаряжение, доведение каждому командиру взвода маршрут выдвижения на местности цель для каждого подразделения — все успевал отметить, обо всём успевал упомянуть Рожнов.

Сумерки медленно заволокли небо над Сталинградом. Где-то вдали бухала артиллерия и гудели моторы самолётов. Емельян со старшиной уселись у края окопа и ждали сигнала к атаке.

— Накинулась это война на нас, всю Россию на ноги подняла… Кабы не она, уже б женился давно, так вот мыкаюсь, на смерть лицу смотрю да на грязь… На что она, война эта, — в словах Емельяна слышалась иссупленная горечь и тоска.

— На что, на что! Немцам земля наша треба! — в словах старшины послышались нотки родного наречия, — нашу землю забирать пришли, твою, мою, всей советской власти.

— Да это я понимаю, знаю! Да ведь куда столько самой Германии, всей немчуре. Что они с ней делать будут?

— То, брат, политика, не солдатское дело! Доля солдатская — дерьмо грести из-под политики… Но я тебе так скажу, по опыту. Был я и в гражданскую, и в царскую, с немцами дело имел. В шестнадцатом с Брусиловым.

Глаза старшины показались Емельяну печальными и глубоко ранимыми, — такими он их ещё не видел.

— Тогда царь Николашка посылал нас на убой. Немец и тогда был крепок, как орех. Это ненужная война была, умирали за политику. Мы тогда на чужой земле были, а сейчас они к нам пришли, — голос звенел всё твёрже, а глаза становились злее, — и прогнать мы их обязаны, хоть с политикой, хоть без неё! Ради сыновей и дочерей, внуков и правнуков, ради неба чистого и поля русского! Из века в век такова доля солдатская.

Емельян вздохнул, поправляя ремень от автомата. Слова старшины воспринимались, как какие-то нравоучения, но разумное зерно в них определённо было. Просто привыкнуть к крови и смертям было не так то просто. Вернуться бы уже к верстаку да пиле…

По окопу, скрытому в сумерках, внезапно пробежало оживление, как будто муравейник ожил. Суматоха охватила все блиндажи, но была какой-то неспешной, толковой, даже оружие бряцало неправдоподобно тихо. В воздухе витала одна мысль: «Скоро атака!»

Минут через сорок в небо взметнулись две зелёные ракеты — сигнал. Почти одновременно с ними заухала миномётная батарея — железные болванки, вылетая, издавали звук, чем то напоминавший новогодние хлопушки.

— За Советскую Родину! Вперёд!, — зычный голос капитан-лейтенанта Рожнова залихватски подзадоривал бойцов. Командир роты сам первый взобрался на бруствер и повёл бойцов на врага.

Ночь была на стороне морской пехоты, нестройные тени неслись по пустырю, изрытому воронками — бои здесь шли уже больше месяца. Кровью и железом обильно насытилась земля Сталинграда.

Немцы ждали атаки — подпустив русских на расстояние около сотни метров заговорили станковые пулемёты. Монотонное их стрекотание перемежалось с криками «ура!» и стонами раненых.

В наступательным порыве дошли до заводской территории: сожжённые склады, разбитые бомбами бетонные стены, обугленные остова грузовиков, — всё служило на промзоне укрытием. Рожнов попросту решил не терять людей и закрепиться на достигнутом рубеже.

Сам он, укрывшись за обломков стены, пытался осмотреть местность. Ночью бой тем сложнее, что не разглядишь всех деталей местности и зданий, приходилось ориентироваться по автоматные и пулемётный вспышкам, по разрывам мин.

Дорогу к ремонтным мастерским преградили баррикады, в центре которых размещался обычный трамвай. Из каждого его окна, насколько возможным было разглядеть, торчало по стволу станкового пулемёта. С левого края баррикад, судя по звуку, лупила ещё и пушка. С обеих её сторон фрицы грамотно расположили огневые точки в шахматном порядке, закрепилась немчура основательно.

Бойцы рассредоточились за укрытиями, ждали приказа. Но Рожнов медлил, чего-то выжидал, или просто опасался. В войну такие командиры, что солдат берегут, — на вес золота. Тем более в такую войну.

Небо разорвал вновь знакомый свист: железные стервятники с крестами на бортах появились быстро. Видимо, неподалёку у них размещался аэродром.

Свист бомб, — немцы даже ставили оперения на своих бомбах таким образом, чтобы при падении они угрожающе свистели, — вой пушек и миномётов врага — всё это вместе заставило морпехов ещё сильнее прижаться к укрытиям, авось пронесёт.

Емельян своими глазами видел, что осталось после попадания авиабомбы в бетонное укрытие: лишь бетонная крошка, торчащая арматура да окровавленные ошмётки, размётанные вокруг, — за укрытием сидели трое…

Обстрел всегда был самым страшным на войне, никогда не знаешь, твоя это бомба летит или нет. Инстинкт самосохранения заставляет сжимать голову в плечи, вжаться, раствориться в окружающей тебя твердыне, просочиться в землю. Лишь это чувство заставляет тебя сильней стиснуть в руках оружие, не выбросить его и не пуститься наутёк. Бежать нельзя, ни в коем разе нельзя, накроет обязательно либо осколками посечёт. Безопаснее всё же выждать.

Смертоносный вихрь носился по позициям. Земля, камни, изогнутый металл и человеческая плоть сливались все в страшную массу. Столбы пыли, всполохи пламени витали по открытой площадке завода.

Внезапно всё стихло, минут через пять прилетела запоздалая мина, шмякнулась в стороне, не причинив никому вреда.

Далее чинно и размеренно застучали пулемёты, серые мышиные мундиры вылезли из своих укрытий и пошли в атаку.

Емельян с Алексеем огляделись, ряды морпехов бомбардировка ощутимо проредила, атаку придётся отражать меньшими силами, что имелись при высадке.

— Не журись, Емельян! — подбадривал Зорин. — Ща дадим курве прикурить-то!

— Бригада, к бою! — подал голос комроты. Он сидел за поваленной бетонной стеной как раз напротив центральной огневой точки немцев — трамвайчика.

«Серые» немцы мелкими перебежками, постреливая из автоматов, медленно приближались к позициям русских. Тактика немцев вообще отличалась предусмотрительностью. Они никогда не лезли наобум, внутрь дома, подвала, чердака, предварительно не кинув туда гранату или не пустив струю из огнемёта. Также противник никогда не приступал к активным действиям без поддержки авиации и артиллерии. Координация действий у немцев была блестящей.

Емельян с Алексеем залегли за штабелем бетонных блоков с двух сторон.

Справа и слева от них ещё остались боеспособные бойцы, позиция была хорошей. Наискось вправо за большим нагромождением блоков, расположенных перпендикулярно друг другу сидели Рожнов, Кудрин, ещё трое морпехов, один из которых радист. По радиосвязи срочно летели сигналы о помощи.

Подпустив оккупантов метров на сто пятьдесят, комроты засадил очередью, следом начали стрелять остальные.

Емельян бил не вслепую, а тщательно выбирая цель. Вот нелепо взмахнул руками и упал бородатый унтер. Вот уткнулся в мусор и больше не встал низкорослый гренадёр.

Рядом метко клал пули в цели Зорин, подкрепляя каждое своё попадание крепким трёхэтажным забористым высказыванием. Так ему веселей казалось бить врага, да и Емельян постоянно ощущал присутствие товарища.

Враг лез вперёд, не обращая внимания на потери. Серых фигурок становилось всё больше, подбирались они всё ближе.