Киндер-сюрприз для декана

Джина Шэй, 2022

Что должен сделать порядочный бывший, узнав, что ты от него утаила ребенка?Устроить скандал, бугурт, некрасивую сцену, потому что его, бедняжку, обидели!Свалить в закат, и никогда на нем не отсвечивать – потому что три года без него как-то справлялись, и дальше проживем!Ни в коем случае не переезжать следом за тобой, лишь бы почаще видеться с ребенком! И не селиться в квартиру напротив! И не расстраивать твою свадьбу!Что делать, если мой бывший не был порядочным, и не собирается им становиться?Содержит нецензурную брань.

Глава 6. Юлий

— Бог ты мой, какая встреча!

Как бы не старалась Снежок сделать свое появление внезапным — у неё никогда не получается. Слишком нежный голосок, слишком хрупкое виденье. Напугаться её — все равно, что напугаться настоящую снежинку. Можно, только если что-то реально не в порядке с головой.

— Откуда ты здесь? — спрашиваю, критически оценивая количество народу, ожидающих в холле, пока откроются двери банкетного зала.

Много. Очень много. Настолько много, что хрен его знает — удастся ли добраться до Холеры со своими «деловыми вопросами».

— Ты шутишь, что ли? — Снежана округляет хрустальные свои глаза. — Это я создала этого демиурга. Я её мотивировала. Понятия не имею, имело ли это значение, но мне безумно в кайф видеть, насколько она поднялась за такой мизерный срок. Иные ведь годами нарабатывают аудиторию, а Катюшка — вызвала просто нереальный ажиотаж.

— Понятно, — отстраненно откликаюсь я. Внутри пустеет еще сильнее.

Бешеный ажиотаж, значит. Значит, она и вправду могла перечислить Вере деньги от себя, а не от папика. А я вчера ей наговорил…

Снежана чутко улавливает мое настроение и почему-то воспринимает его на свой счет.

— Я хотела тебе сказать. Еще в прошлом году, между прочим, — бурчит она недовольно, — ты сказал, что тебе неинтересно.

— Я помню, Снежок.

Сказать бы ей, что я все помню. Каждое упоминание Холеры по имени в моем присутствии, каждый вопрос о ней от преподавательского состава. И если коллегам можно было отвечать фактами, коротко и по сути, то с теми немногочисленными друзьями, что были в курсе истинных отношений между мной и моей студенткой — объясняться было сложнее. И просить, чтобы они не говорили мне ничего о ней, даже если новость будет грандиозная.

Все что надо я знал. Жива, здорова, работает. Большее количество информации грозило мне срывом — я это понимал. И если бы сорваться можно было без оглядки…

Я вот со вчерашнего дня узнал слишком много о ней. И понятия теперь не имею, как буду удерживать себя на поводке. Мысли об обязательствах помогают, увы, не всегда.

— А где твой верный оруженосец? — Снежка оглядывается в поисках Антона. — Неужели до сих пор в школе? У вас все еще беда с экзаменами?

— Антоний у бабушки, — откликаюсь я чуть поживее, — мы послали школу. Достали они нас.

Снежок сочувственно вздыхает, гладит меня по плечу.

Она в курсе нашей ситуации, очень переживает.

У дверей зала для презентации появляется мордатый охранник — типичный секьюрити.

Народ начинает оживляться, шуметь, подтягиваться вперед.

— Первыми заходят блогеры и представители СМИ с приглашениями от издательства, — охранник резко обрубает общественные розовые иллюзии, что всех сейчас быстренько пропустят.

— Пойдем-ка, Юл, — Снежана хватает меня за локоть и тянет к дверям ресторана. Чем ближе к ним, тем гуще там толпа, но перед Снежкой, держащей перед собой яркую разноцветную карточку приглашения, словно кинжал, народ расступается.

Охранник оказывается настолько дотошен, что даже заглядывает внутрь приглашение.

— Оно только на вас, — мрачно отмечает он и бросает на меня косой взгляд, — а это с вами кто?

— Мой плюс один, — не моргнув и глазом, отбривает Снежок, — вы что, хотите сказать, что я не могу провести с собой друга? Да вы знаете, кто я? Хотите скандал?

Удержать на лице серьезную мину, на самом деле сложно.

Я знаю Снежку — эту милую фею, с этим её девичьим тонким голосочком. Да, она блогер, обозревает книжки, читает вслух и готовит смачные вкусняшки для видео. Но я видел, как она снимает эти свои видео для блога. Она всегда улыбается, всегда спокойна, никогда не повышает голоса. И после этого слушать от неё воинственные обещания устроить скандал — очень смешно.

Охранник же, судя по мине — видел дохрена блогеров и невысокого мнения о них. Таким проще подыграть, чем спорить.

— Проходите, — пасмурно бурчит он и кивает следующему человеку, тянущему к нему приглашение.

— Ну, скажи же, что я молодец, — минуту спустя, когда мы устраиваемся за столиком в первом ряду щебечет Снежка, — черта с два ты бы смог к ней подойти, если бы не я. В прошлом году у Катюшки было полно народу на презентации.

— Ты не молодец, Снежок, ты — просто сокровище, — проговариваю я, хотя на самом деле понимаю — я попал.

Место в первом ряду. С отличным видом на Холеру.

Надо было посылать Васнецова на этот дебильный третий тур переговоров.

Я все еще надеюсь, что что-то произойдет такое, что я удержусь.

Может быть, она будет одна.

Может быть — будет выглядеть плохо.

Ты ведь видел её вчера, плохо — это если вдруг за ночь её одолела проказа!

Боже, кто бы заткнул этот ублюдочный внутренний голос!

Надежды умирают, когда Холера появляется в зале ресторана.

Выглядит даже лучше, чем вчера. Улыбчивая, бодрая, в ярком платье цвета фуксии. Ей ужасно идет этот цвет, он подчеркивает легкую экзотичность её внешности.

И конечно, она не одна. Тот же слащавый хлыщ, от которого у меня сразу ноют все зубы, идет с ней рядышком, держит под руку. Оставляет только, когда они оба доходят до мини-сцены, вокруг которой и выставлены сейчас полукругом столики. На той мини-сцене Холеру уже ждет другой парень, но он хотя бы кивает ей более-менее официально.

— Это владелец издательства, кстати, — суфлерским шепотом комментирует Снежок, — а он не ко всем своим авторам ходит вести презентации, только к тем, кого очень ценит.

Снежкин шепот оказывается вопиюще громким. Холера его слышит, поворачивается к нам, видит меня…

Ну, привет! Кто там обещал мне прислать копию декларации?

Посылаю ей условно-вежливую улыбку.

Получаю в ответ скальпельно-острую. Почти слышу её ядовитый голосочек:Я же просила оставить меня в покое».

Зря Васнецов надеется, что я смогу её уговорить. Кажется, она в любой вуз пойдет, лишь бы в нем меня не было.

Пожимаю плечами.

Просила. Только разве это возможно? Ты и сама знаешь, что эти вопросы решаются, только если ты возьмешь и исчезнешь. Потому что даже у моего стремления к тебе есть пределы.

Холера едко сжимает губы и принимает руку, предложенную ей представителем издательства. Забирается на высокий стул, грациозно на нем устраивается. А потом — опускает руки на колени, будто случайно положив правую поверх левой.

Почему «будто»?

Ну а как может быть иначе?

Разве мог я не заметить на безымянном её пальце золотого ободка, которого еще вчера не было?

Землю из-под ног будто одним резким движением выдергивают.

Вот же, с-сучий потрох!

Не я один замечаю “обновку”.

— А я погляжу, вас можно поздравить, Катерина…

Мне нравился мужик из издательства. Он хотя бы не смотрел так на Холеру, будто она была его любимым блюдом. Но это было до этого момента. До того, как Холера получила возможность воссиять лучистейшей из всех её улыбок.

— Да, Паша, ты совершенно прав. С сегодняшнего утра — уже можно.

Боже, какой поднимается гвалт. Только по нему можно понять, что большинство собравшихся в ресторане — женщины. Сначала они говорят, сыплют поздравлениями вразнобой, а потом — просто начинают аплодировать.

Кажется, дай им волю, и они там от избытка чувств прям сейчас и Холеру, и жениха ейного на руках в ЗАГС отнесут.

Как она держит лицо…

Боже, как она держит лицо…

Я практически ненавижу её за это.

За скромно опущенные глаза.

За милую благодарную улыбку.

За так по-женски вытянутую руку к этому её утырку, которого она тут же втягивает к себе на сцену.

Он стоит рядом с ней, и им аплодируют еще сильнее.

— Вы отлично смотритесь вместе, ребята, — метко отмечает владелец издательства и оборачивается к ресторанному залу, — я прав, девочки?

Восторг, которым откликается ему в ответ зал, звучит в моей душе в тональности похоронного марша.

Ничего на свете хуже нету этой правды.

Они и вправду отлично вместе смотрятся. Молодые, яркие, красивые… И от того только сильнее сочится кровь из старых запекшихся шрамов.

Надо это вынести. Прожевать. Пережить.

Моего запястья касаются тонкие пальцы. Вздрагиваю и ловлю неожиданно грустный взгляд Снежки. Кажется, из всех моих осведомленных только она сильнее всего и расстроилась, что Холера так ко мне и не вернулась.

— Извини, — виновато шепчет Снежка, бросая виноватый взгляд в сторону сцены, — я не знала об этом. Я слежу за её творчеством — да, с ДетективКона в прошлом году, но близко не общались, в соцсетях её нет. Я не знала…

— Забей, — шепотом откликаюсь я, — забей, Снежок, все в порядке. Я почти терплю.

Почти…

Почти терплю.

Почти киплю.

Мне хочется что-то сделать, но я ведь здесь не для того, чтобы срывать презентацию.

У меня даже теоретическое дело есть, как и оправдание.

Хотя чего греха таить, я пришел сюда…

Хотя бы посмотреть…

Хотя бы…

Оказывается, что мое “хотя бы” — это все-таки чересчур. Ядовито, шумно в крови, и глухо чихает внутри детонатор старой бомбы.

И бесит уже абсолютно все, даже то, что она сейчас даже мимоходом на меня не смотрит. Так и сидит, позволяя хлыщу своему себя обнимать, смеется, просит…

— Ну, Паша, давайте все-таки о книжных делах!

— Так мы о книжных, — отбивается издатель, явно ощутивший, что поплывшая на свадебной тематике аудитория может в качестве свадебного подарка молодым и остаток тиража смести, — Катерина, а что если ты в декрет уйдешь? Если помнишь, у нас вообще-то контракт, чтоб минимум две книги в год писалось.

— Паша, Паша, — Холера грозит своему собеседнику пальцем, — я помню наш договор, он предусматривает и мой декрет, и последующий отпуск по уходу за ребенком.

— Я же разорюсь за это время, — драматично восклицает мужик, переигрывая на самом деле.

Нет, это выше моих сил.

Я вытаскиваю из кармана телефон, строю озабоченное лицо для Снежки.

— Извини, срочный звонок…

И дезертирую с поля боя без попытки этот бой устроить.

Нельзя.

Просто нельзя.

Хоть и очень, очень, очень хочется!

Конечно, меня никто не останавливает. На мое место сразу же приземляется стоящая рядом высокая костистая тетка преклонных лет.

Подожду конца презентации на улице. В конце концов — я увижу, когда вся эта толпа начнет разбредаться. И подсуну Холере журнал во время анонсированной автограф-сессии.

Так-то оно полегче будет! А то от этой их свадебно-декретной тематики у меня уже озверин в крови выкипает.

Снежок, конечно, начинает мне звонить уже через пятнадцать минут отсутствия. Пишет СМС в духе: «Где ты?», но я не реагирую. Просто не в силах сейчас выносить её сочувственные взгляды. Да вообще всё её сочувствие сейчас излишне.

А вот информация о завершении презентации — мне очень пригодится, да.

Можно попросить маякнуть СМС-кой.

И не надо сидеть у гостиницы и ждать, пока потянутся наружу скопления людей. Можно зайти хоть даже в торговый центр, чтобы…

…чувствовать себя щенком на веревочке.

Желание вернуться, желание впиться в Холеру хотя бы глазами, а лучше — дать по зубам её приторному хлыщу давит на горло похлеще туго натянутого поводка.

— Юлий Владимирович?

Не сказать, что я уж очень рад слышать этот голос, но в принципе — даже эта встреча лучше того, чтобы сидеть по-задротски за столиком кофейни и глотать отвратительный черный кофе напополам с собственной бесконечной желчью.

Капустина стоит в паре шагов от моего столика, с картонным стаканчиком в одной руке и тарелочкой с пирожным в другой. Глаза на меня вытаращила.

— Анна! — я опускаю подбородок.

Раньше она бесила меня ужасно, но сейчас…

Сейчас уже плевать.

Тем более от той самоуверенной стервочки, которая совсем не тянула программу архитектурного факультета, и не осталось ничего. Не узнал бы даже, если б сама не окликнула.

— Разрешите присесть? — Капустина делает пару шагов и как-то неловко замирает у угла моего столика.

— Ну, если есть желание… — безразлично пожимаю плечом.

На самом деле любая компания сейчас сделает это нестерпимое ожидание чуточку проще.

— Как у вас дела, Аня? — спрашиваю через силу, но все-таки с интересом. Ничего не поделать — я сейчас, увы, слишком одержим мыслями на одну, очень узкую тему жизни одной Холеры, поэтому все остальные, даже более-менее жизненные вопросы звучат так натужно.

Впрочем Капустиной вроде не нужно бесконечное радушие и любопытство. Мы никогда не были друзьями, я не был её любимым преподавателем, и она — не была моей любимицей. У меня вообще в душе какое-то смутное ощущение, что сейчас, здесь, она так же, как и я, ищет, чем себя занять, но с чего бы ей это делать?

— Как дела? — Капустина неровно передергивает плечами. — Ничего. Вроде, ничего. В сравнении, конечно.

— Слышал, из академа вы перевелись в МГУ, — припоминаю слухи прошлогодней давности, — и как? Тянете журфак?

Сам замечаю, как нервозно сминают бумажную салфетку пальцы Капустиной.

— А вы сомневаетесь? — остро интересуется она. — Сомневаетесь, что у меня мозгов хватает?

Вот этот голосочек мне знаком. Хорошо знаком. Помню я эти её колючие шпильки во время учебы еще у нас.

— Я бы сомневался, если бы вы снова выбрали техническую специальность, — ровно отвечаю, глядя девчонке в глаза, — потому что точные науки — это определенно не ваше. А журфак… Вы, кажется, ведь там учились, до нас?

Она кивает, пожалуй — резковато, и это выдает в ней нервное напряжение.

— Я спрашиваю, потому что мне интересно, — продолжаю спокойно, — ну и на самом деле, вы же понимаете, что любому вашему знакомому есть о чем беспокоиться. Так ведь?

Капустина опускает глаза.

Конечно, она понимает.

Просто, наверное, в её лазурных мечтах о её трехмесячном пребывании в психиатрической частной клинике никто не знал. Тем более, её отец много усилий приложил, чтобы слухи не распространялись, но профессорат все понял сам. Уже когда прошла неофициальная информация о попытке самоубийства.

Господи, какое же трэшовое было время. Когда один взрыв следовал за другим, и все большая площадь реальности взвивалась в воздух, чтобы осесть на землю пылью и руинами.

— Юлий Владимирович, я хочу задать один вопрос, — неровно покашливает Капустина, и в её голосе я слышу острое напряжение. Кажется, из-за этого вопроса она ко мне и подошла сейчас.

Смотрю на телефон. Ни звонка, ни СМС. Минута моего освобождения все так же далека.

— Я в вашем распоряжении.

— Почему вы тогда послали ко мне Катю?

Ох, уж это «тогда».

Капустиной даже выделять его голосом не было нужды. Я слишком хорошо помню тот день.

День, когда Капустина чуть не вышла с балкона восьмого этажа.

День, когда меня сдернул с лекций звонок Антона, который пришел домой после школы и нашел мать на кухне без сознания.

День, когда я не нашел минуты на последний звонок Холеры.

День, после которого в учебном совете мои ставки взлетели почти до небес, но если бы мне дали выбор — я бы совершенно точно от репутации, полученной такой ценой, отказался.

Жаль, что выбора не было.

Никакого, кроме как браться за лопату и разгребать все эти проблемы. И вкушать их послевкусие, по полной.

Но для Капустиной это, конечно, только день, когда она едва не покончила с собой. Потому что это ведь оставило неизгладимый след в её жизни.

— Я ведь вам ничего не рассказывала, — отрывистый голос Капустиной звучит требовательно, — вы не могли знать, что я ту запись просто уничтожила. Вы…

— Ты в ноль была на лекциях, — проговариваю, припоминая то утро, — и дело было даже не в том, что внешне ты походила на человека, ограбившего алкомаркет. Просто на тебе не было лица. Когда ты ушла с пар — меня это напрягло. И Иванову я к тебе посылал чисто по интуиции. Чтобы убедиться, что все в порядке.

— Это могло сделать хуже, — Капустина залпом допивает свой кофе, — у нас с ней тогда… Вы помните.

— Вы тогда разругались, да, помню, — отстраненно наблюдаю, как мимо стеклянной стены кофейни идет неторопливо приметная парочка. Женщина, как это говорится — «с опытом», в ней чувствуется зрелость, но и назвать её «в возрасте» язык не поворачивается. Что-то в ней мерещится смутно знакомое, но спустя минуту плотных размышлений я сдаюсь. Вероятно, родительница кого-то из бывших студентов. Приметная, вот и врезалась в память. Лично, вроде, не знакомы.

Она хрупкая, но бодро шагает вперед и ведет за собой малявку в белом сарафанчике в вишенках. Малявка совершенно бесподобная, с двумя хвостиками на макушке и веселым громким ртом. Она что-то там лепечет на своем, детском, и я испытываю смутную жалость, что не слышу, что именно. Стекло этому мешает.

— Юлий Владимирович, — покашливает Капустина, и в первую секунду я испытываю необъяснимое раздражение, что меня отвлекают от созерцания колоритного дуэта, пробирающегося к выходу из ТЦ. Но все-таки беру себя в руки и разворачиваюсь к Анне лицом.

— Мы ведь не просто поругались с Катей, — проговаривает Капустина, — мы даже подрались. Вы нас разнимали. Но послали вы ко мне её. Почему? Это ведь был риск.

— Нет, не был, — покачиваю головой, — вы подрались, когда Иванова все про тебя узнала. Да, она была очень экспрессивна тогда, но… У меня были причины считать, что ты — не самый ненавистный человек в её списке.

— Почему?

Дотошная девочка. Стоит ли удивляться, что нашла себя в журналистике? Где еще могла, с её-то стремлением всех выводить на чистую воду?

— Потому что первое место было однозначно мое, — мой тон звучит насмешливо. Я хорошо умею прятать под этой насмешкой самые темные чувства, самые больные места. И до того, как Капустина начнет расспрашивать, чем же таким я умудрился потеснить её в топе врагов народа — отвожу разговор на зону безопасных разговоров: — Не ищи глубокого мотива, Аня. Я действовал на интуиции. У меня была причина послать к тебе Иванову, а любого другого студента еще пришлось бы мотивировать. Мне не хотелось тратить на это время.

— И хорошо, что вы не стали его тратить, — Капустина начинает постукивать пальцами по блюдечку, пирожное с которого буквально пропало без следа, — Катя тогда только-только успела. Если бы не она, я…

Она замолкает, опускает глаза.

Очевидно, сожалеет о том, что тогда повела себя так… испульсивно.

Я смотрю на неё минуту, смотрю вторую. Придвигаю к себе папку с распроклятым журналом, достаю из неё вчерашний флаер, опускаю его на стол перед Капустиной.

— Знаешь про это?

Наверное, со стороны это напоминает какую-то шифровку. Вот и Капустина некоторое время молчит, а потом не поднимая глаз тянетcя к своей сумочке. Достает оттуда книжку в мягкой яркой обложке. Демонстрирует мне.

«Степа Нахлобучко. Кобель по гороскопу».

Ни за что не перепутаешь, именно эта книжка была у Холеры на флаере. Её последняя.

— Знаешь, значит. Так почему ты здесь, а не там?

— А вы? — вопросом на вопрос отвечает Капустина, и острым своим взглядом будто пытается снять с меня скальп. Как будто это поможет ей докопаться до истины.

— Со мной она в десны не целовалась.

— А со мной не спала.

Хороших врачей господин Капустин доченьке подогнал. Зубки наточили, думать от смерти отучили. Жаль только бесов не всех перебили, но огрызаться на всех подряд не отучили.

— Извините.

Капустина спохватывается, что её занесло, до того, как я формулирую это в цензурных словах.

— Я просто… — говорит, запинается, потом машет ладонью.

Просто в башке у тебя бардак, Аня. Как и всегда было.

Только если раньше меня это бесило, сейчас я… сочувствую, да.

Сам в этой долбоебической ситуации нахожусь. Когда хочется одного, а мозгом понимаешь — нельзя ни в коем случае. Но ведь это мне нельзя! А Капустина — навряд ли в рожу Холериному жениху вцепится. Жаль, конечно, но…

Так кстати вибрирует под ладонью телефон. Снежка наконец-то прислала вожделенную СМС.

«Автограф-сессия заканчивается. Пять человек осталось».

— Пошли, — я резко встаю на ноги, сгребаю папку за кожаную петлю одной рукой, а второй — прихватываю Капустину под локоть.

— Эй, куда вы меня тащите? — у Капустиной даже паническая атака, кажется, приключается от моей внезапности.

— А сколько у тебя вариантов? — с иронией бросаю через плечо.

Иногда мне хочется сказать спасибо двадцать первому веку. Потому что тут можно убить два часа времени очень просто, никуда особо не уходя. Вот и мне сейчас всего-то нужно — дотащить Капустину до перехода и по диагонали пролететь с ней через гостиничную парковку.

Останавливаюсь только у самой вертушки стеклянных дверей.

Смотрю на Анну и понимаю, что её трясет.

И если я срочно не приму меры — она даже холла гостиничного не пройдет, рухнет в обморок ровнехонько посередине.

— Эй, — встряхиваю девушку за плечо, — ты мне лично литров двадцать крови испортила. Хочешь сказать, у тебя не хватит силы воли встретиться со старой подружкой?

— С бывшей подружкой, — лепечет это недоразумение чуть ли не в панике.

— Бывшая подружка не то же самое, что бывший любовник, — чеканю бесцеремонно, — лучше подумай, что будет, если ты сейчас струсишь. Она уедет. Вы не поговорите. И сколько еще дивных депрессивных эпизодов с тобой приключится?

— А если она меня пошлет?

— А если нет? — Я приподнимаю бровь. — Капустина, сделай уже одолжение, найди кнопку включения твоей стервы. Я знаю, она у тебя есть. Три года «наслаждался».

— Вы заслуживали, — бурчит она, обреченно косится в сторону вертушки дверей, вздыхает, встряхивается. Отлично! Вот такой её отпускать уже можно.

— У меня есть просьба, — в последний момент я все-таки решаю переложить свою головную боль на здорового человека, — сделай одолжение, передай Холере, что она должна расписаться вот тут…

Впихиваю Ане журнал из папки. Показываю закладку на нужной страничке и галочку в строчке, где нужно поставить подпись.

Да, это идиотское решение проблемы.

Да, я этот журнал вообще из рук выпускать не должен, по идее, но…

Пошло оно все!

Если я хоть пять минут рядом с этой сладкой парочкой постою — коротать мне сегодняшний вечер в обезьяннике, после нанесения побоев этому приторному Холериному женишку. А я не готов наносить Антонию такую моральную травму.

Васнецов, конечно, недоволен будет.

Но, будем честны, если он надеялся, что на Холеру внезапно подействует мое обаяние — он все-таки несколько наивнее, чем я предполагал.

У Капустиной такой взгляд — будто вот-вот начнет расспрашивать, что и как.

— Время-время, — постукиваю пальцами по часам, — ты можешь опоздать даже к шапочному разбору.

— Хорошо, — наконец кивает девушка, — где вас потом искать?

Верчу головой, ищу местечко потише, подальше, туда, куда гарантированно не занесет Холеру, где будет возможность держать дистанцию от этой вечной моей болезни.

— Вон там, — машу ладонью в сторону детской площадки у дальнего края парковки. Оттуда из-за зеленой изгороди доносятся радостные визги возящейся там ребятни.

— Поняла, — Капустина деловито кивает, сует журнал в свою глубокую сумку, — все сделаю. Спасибо, Юлий Владимирович.

— Вали уже, — прошу нетерпеливо.

Не чувствую себя ни разу заслужившим эту её благодарность. Она и сама наверняка взяла бы себя в руки и перешла наконец дорогу. До ТЦ же как-то дошла.

На площадке выбираю себе скамейку на самом дальнем краю.

Таком, чтобы не было видно ни входов, ни выходов, и вообще, чтобы можно было сесть спиной.

Жаль только время тянется так медленно. Просто таки нестерпимо.

Топ-топ-топ…

На мое колено неожиданно, как на риф посреди тихой заводи налетает пузиком прекрасная галера…

Ну, если быть точнее, та самая хвостатая принцесса, которую я еще в ТЦ замечал.

Налетает, задирает ко мне перепачканную шоколадом мордашку.

Боже ты мой, какие глаза у этой девахи. Голубые, бездонные, будто небо, залитое солнцем.

Любящий папочка, поди, уже патроны закупает, чтобы женихов от неё отстреливать!

Ну, и кстати, кажется, я нарываюсь на то, чтобы стать первой мишенью.

Потому что смотрит она на меня, смотрит, не отрывается.

А потом звучно топает сандаликом по асфальту.

— Пивет, дядя!