Мой плохой босс

Джина Шэй, 2020

Мой плохой босс – дерзкий суперэмоциональный любовный роман на БДСМ-тематику. Для него она – серая мышь из его бухгалтерии. Та, на которую он даже смотреть не хочет. Самый последний вариант, на который он согласится. Он для неё – нечто большее. Тот, ради кого она готова отказаться от своей второй стороны, роковой Госпожи. Отвернуться от мира, в котором все плохие мальчики получают из её рук тольо заслуженное наказание. Один дурацкий фант, один корпоратив и три лишних глотка виски – и все изменится навсегда. Она – швырнет его на колени. А он… Он этого не забудет! Содержит нецензурную брань.

Глава 6. Ирия

— Да, я слушаю?

— Это я. У меня сменились планы. Я не смогу.

С той стороны трубки тихий вздох. Да, мой хороший, мне тоже ужасно плохо, что не получается. Мне нужна была эта пара часов, где были бы на одной встрече моя рука, моя плеть и твоя широкая спина, готовая принять мой гнев. И твои глаза, верно глядящие на меня снизу вверх. И все то другое, что ты уже умеешь и что можешь мне дать.

Боже, как мне это нужно сейчас…

— Жаль. Но во вторник все в силе?

— Да, все по расписанию.

— Что ж, я дождусь.

Я сбрасываю вызов, стираю номер телефона, как и собиралась. Номер засвечен, Проша уже сегодня уничтожит симку и скажет мне новый номер только во вторник, когда таки состоится наша с ним встреча. Или сам позвонит уже на мой номер. Таковы наши с ним правила. Больше всего на свете мы заботимся о его конфиденциальности. Она стоит во главе. При его положении — огласка его увлечений разрушит его репутацию. Это недопустимо.

Потому он и выбрал меня когда-то в качестве мастера — правила моих клиентов были для меня на уровне законов. Я их никогда не нарушаю.

Уж я-то знаю, насколько это неприятно, когда твои границы нарушают…

Я возвращаю телефон Смалькову, откидываюсь на спинку сиденья и смотрю в боковое стекло

В такси тихо. Очень тихо.

Смальков только что надиктовал водиле мой адрес, водила присвистнул — ехать реально далеко, но присвистнул он скорее от восторга — ибо сумма ему светит очень приличная.

— Вы не волнуйтесь, если что, Ирина, дорогу я оплачу, — тоном подлинного джентельмена замечает Геннадий Андреевич. Он звучит неожиданно трезво. Я думала, все их мудацкое трио пьяное в лохмотья.

— Я не волнуюсь, — негромко откликаюсь я. Это не было ничем страшным — заплатить за себя в такси. И когда доедем — я все оплачу сама, потому что не нужны мне никакие одолжения от друзей Антона Верещагина.

Вообще Смальков — самый взрослый в тройке учредителей. И пока наглый и напористый Антон вместе с Игнатом, с которым они два сапога пара, давит конкурентов и захватывает рынок, Смальков — вдумчиво и обстоятельно выстраивает внутреннюю политику нашей конторы.

Он — коренастый, светловолосый, сероглазый, коротко стриженный. Смотрится матерым волком на фоне двух своих партнеров — этаких двух молодых альф. Но все равно они — друзья, это все знают. Вместе охотятся, вместе отдыхают (читай — бухают), вместе ходят по бабам, ходят слухи, одну — даже на троих на какой-то пьянке поделили.

— Вы извините, что я сразу не объяснил вам про машину, — вздыхает тем временем Геннадий Андреевич, — если честно, не нашел нужных слов. Остановить Антона не получилось, он совершенно слетел с катушек. Я вызвал тогда такси сам, решил, что лучше вас забрать оттуда, а то совершенно непонятно, что сможет вернуть Антона в русло. Его волновали только вы, и он совсем никак не переключался!

— Больно мне надо его волновать, — тихо откликаюсь я, — после всего того, что он устроил — меня волнует только одно, как скоро появятся в газетах его некрологи и какое алиби мне надо иметь на день его убийства.

Черный юмор — наше все. Выручает даже в очень неприятной ситуации. Даже, когда ты внешне спокойна — а все внутренности скручивает от отвращения к той грязи, в которую тебя окунули.

Верещагина волновала я.

Еще два часа назад я бы наверняка ощутила приятное копошение внизу живота от этого откровения. Нет, правда — было бы приятно. Тогда!

Сейчас — почти оскорбительно. Будто помоями облили. Знаю я, что его волновало — я же его обидела. Посмела щелкнуть по носу.

Бедный мальчик, он повел себя как мудак, а его не погладили по головке!

Тем более, что правда — как я его волную? Как сучка, швырнувшая его на колени посреди ресторана с подчиненными? Было бы чем гордиться, ей богу. Мальчик воспылал желанием отомстить и ничем больше. В его вселенной гадости делать может только он. Все прочие должны терпеть и сглатывать.

Сколько его ждет дивных открытий — ох. Так сладко предвкушать!

— Вы так блестяще вышли из ситуации, — с ощутимым одобрением замечает Геннадий Андреевич, — это было очень красиво. Хотя с точки зрения стратегии…

Да, это было недальновидно, да, я знаю. С начальством не ссорятся. Но что мне было делать? Вытерпеть? Улыбнуться, будто ничего и не произошло? Может, еще и обслужить всех пятерых идиотов, ввалившихся ко мне?

— Да без разницы, как оно с точки зрения стратегии, — отвечаю я, прикрывая глаза. — Я не рассчитываю оставаться на этой работе дальше. В конце концов, я высококлассный экономист с дипломом управленца. Если Антон Викторович об этом забыл — это не мои проблемы. И как бы он там ни грозился испортить мне репутацию…

— Он вам угрожал? — негромко спрашивает Смальков.

— Угрожал, — я пожимаю плечами, — это не страшно, резюме работает лучше, да и у меня есть связи.

Правда озвучивать, что это за связи и откуда они у меня взялись, я не буду.

— Это ужасно неприятная перспектива для нашей фирмы — терять настолько ценного сотрудника, — с убедительно искренним сожалением замечает Геннадий Андреевич, — хотя я могу вас понять. Вы полностью имеете право на такую обиду.

Это называется не обида. Это называется — Ярость. С большой буквы. И никак иначе.

Если я останусь в одной фирме с Верещагиным — через три-четыре недели я его просто отравлю. Дихлофосом для тараканов. Напшикаю в кофе. А флакончик запихну куда-нибудь Антону… с тыльной стороны. Или пилку для ногтей в горло затолкаю. На худой конец.

И сушить мне сухари лет на двадцать вперед.

Моя тьма — она ведь никуда не делась, клубится себе вокруг сердца, впивается в него голодными шипами, гудит.

«Щенок должен быть наказан».

О, да, должен!

Что мне было дано? Я поставила ублюдка на колени? Заломала на парковке? Мало! Чертовски мало!

Если бы этот мир работал как надо — этот вечер Антон бы закончил в растяжке на кровати.

За все это — за мудаков, которых он послал ко мне «скрасить одиночество», за угон тачки, за телефон и общий мудачизм в принципе.

За это было мало даже одной хорошей порки.

— Незаменимых нет, Геннадий Андреевич, вы же знаете, — холодно замечаю я.

— Если заменишь единицу нулем — замена-то вроде и состоится, но будет ли этот обмен равноценен? — вздыхает Смальков, явно ко мне подмазываясь.

А вот это уже не мое дело.

Пускай со всем этим разбирается Верещагин. А уж я постараюсь, чтобы в конце двух недель моей отработки моему преемнику досталось как можно больше самой неблагодарной работы.

Могла бы нагадить сильнее, например, перечислить платежи не туда, скажем, куда им следует поступать, или опоздать перечислением налоговых взносов — но тут проблемы грозили бы уже мне. Материальная ответственность и прочая херня у меня имелись.

Смальков вздрагивает — у него в кармане начинает вибрировать телефон. Он достает его из кармана, смотрит на дисплей, ухмыляется.

— Кажется, наш с вами босс не может простить мне ваше похищение, Ирина. Вы серьезно запали ему в душу.

Я молчу.

Если честно, у меня нет желания комментировать поведение Верещагина. Мне вообще плевать, что он там и кому не может простить. Кому-то явно алкогольные пары отшибли последние мозги.

В душу я ему запала…

В яйца, скорее, по которым я его метафорически двинула так, что они как колокола и зазвенели — на три улицы вокруг. И ничто его не интересует сейчас, кроме оскорбленного самолюбия. Вот только придется ему свои яйца оставить при себе. В этот раз — ни черта ему не светит. Он меня не напугал и не напугает.

Пальцем не шевельнут, чтобы его самолюбию полегчало. Повезет ему, если он проспится и поймет, в каком месте был куском дерьма.

Судя по тому, насколько я знаю его характер — на удачу рассчитывать не стоит.

А телефон не унимается, бьется и бьется в ладони у Геннадия Андреевича. Антон Верещагин — упрямый как козел, только не хочется мне оскорблять это благородное животное подобным сравнением.

Обычному пьяному море — по колено, Антону же — по щиколотку, не выше.

Смальков с минуту смотрит на дисплей, а потом пожимает плечами и принимает звонок.

— Да, Антон, — голос у Смалькова звучит невозмутимо. Он слушает, а потом так же спокойно возражает: — Ну, а ты что хотел, братец? Трепать Ирине нервы, пока её инфаркт не хватит? Или пока не хватит тебя?

Я не хочу подслушивать. И слушать в общем-то тоже. Но я слышу — рычащие интонации голоса Верещагина и спокойные ответы Геннадия Андреевича.

— Ну, нет, братец, давай ты уже уймешься, — категорично бросает в трубку Геннадий, — тебя занесло с самого начала и во всем виноват только ты сам. Протрезвеешь — сам поймешь. Оставь Ирину в покое. В конце концов, ты уже более чем достаточно начудил сегодня.

Я сижу, скрестив руки на груди. Пальцы левой руки вытягивают из-под блузки цепочку с подвеской, стискивают её. Только поэтому я понимаю, что очень нервничаю. Как и всегда, когда теряю контроль над ситуацией. Когда этот контроль перехватывает кто-то другой. Даже на чуть-чуть…

— Красивый у вас кулон, Ирина, — задумчиво замечает Смальков, и я вздрагиваю, чуть выныривая из собственных места. Телефон с погасшим дисплеем лежит у него на колене, под ладонью. Он уже закончил разговор.

— А, да, спасибо, — растерянно откликаюсь я, пытаясь нашарить только что проскочившее в голове спасибо, — это память кое о… чем.

— Не расскажете? — Смальков наклоняется чуть ближе, даже придвигается, вторгаясь в мое личное пространство.

Совершенно точно очевидно, что он пытается свести расстояние на нет, так же как и то, зачем он это делает. Уж больно откровенно он на меня пялится, то и дело соскальзывая глазами в расстегнутый на три пуговицы ворот блузки.

Нет, все-таки вредно бегать перед всей фирмой в одних только кружевных трусах. Вон оно — пожалуйста. Меня пытается соблазнить мужчина, который на меня сроду-то и не глядел как на женщину. И, скажем честно, меня устраивало то, что он не глядел. Я предпочитала вообще не заводить знакомств с мужчинами вне Темы, потому что принимать мои условия взаимодействия согласны далеко не все.

А без них — меня завести было очень сложно!

— Нет, пожалуй, это не те откровения, которыми я делюсь легко, — я качаю головой, — кстати, не обязательно было за меня заступаться.

— Ну, кто-то же должен, — Геннадий Андреевич смотрит на меня и пожимает плечами, — тем более, что вам по идее все равно у него в понедельник заявление еще подписывать.

— Ну и? Что в этом сверхъестественного? — переспрашиваю я.

— А ну как не подпишет? — настырно интересуется Геннадий Андреевич. — Он настроен сейчас очень плохо. Думаю, не откажется починить вам препоны. Может, вам стоит быть как-то… Поделикатнее?

— Мне? — повторяю я остолбенело. — Поделикатнее?

Конечно, кому ж еще, да? Я ж должна все простить и броситься Антончику на шею. Рыдая и раскаиваясь.

Ага, сейчас! Вы разбежались, сэр, притормозите вашего коня!

— Ну, хоть чуточку? — кажется, это Смальков произносит, уже поняв, кому и что он предложил.

— О да, — я улыбаюсь хищно и опасно, — я буду поделикатнее. Буду сама деликатность, Геннадий Андреевич.

Смальков смотрит на меня искоса, явно ощущая какой-то подвох в моем голосе. Но понять, в чем именно он заключается — даже такому умному мужику, как Геннадий Андреевич, просто не будет.

А вы поверили, что я действительно готова прогибаться под ублюдка? Ну, это вы зря!

Но встречу в понедельник по поводу моего увольнения я уже хочу. Поскорее!

В конце концов, два года я старалась быть перед Антоном Верещагиным кем-то иным, не самой собой, не доминанткой.

И пришла пора ему с ней познакомиться. Со мной познакомиться!

И лучше бы ему подписать моё заявление.

Лучше для него, конечно!