Адмирал Империи – 36

Дмитрий Николаевич Коровников (2024)

Государь-император мёртв. Раздираемая на части Российская Империя, в пограничных звездных системах которой до сих пор крейсируют вражеские эскадры АСР, постепенно погружается в хаос братоубийственной войны. Претендентов, желающих захватить трон и основать новую династию, слишком много и все они готовы идти до конца. В учебниках истории этот период назван Гражданской Войной 2215–2216 годов. Те же, кто пережил эту трагедию, назвали ее более понятным для русского человека словом Смута…

Глава 3

Место действия: звездная система HD 35344, созвездие «Орион».

Национальное название: «Ряжск» — сектор контроля Российской Империи.

Нынешний статус: серая зона.

Точка пространства: орбита центральной планеты.

Дата: 30 мая 2215 года.

Иван Федорович Самсонов отступал к столице Российской Империи — Новой Москве-3. В душе диктатора бушевал ураган эмоций — ярость мешалась с горечью, отчаяние с жаждой мести. Он не мог поверить, что всего один бой, одна роковая ошибка перечеркнула все его грандиозные планы, поставила на грань полного краха. После последней битвы с Птолемеем у него под рукой оставалось чуть больше полутора сотен боевых кораблей, включая сорок гвардейских дредноутов, которыми по-прежнему командовал контр-адмирал Зубов. Теперь от былого величия остались лишь ошметки, израненные корабли да потрепанные экипажи, в глазах которых плескались страх и растерянность.

Сам Самсонов выглядел немногим лучше. Он все это время, находясь на своем флагмане, беспробудно пил, в результате чего, то погружался в черную меланхолию, то в бешенстве метался по своей каюте. Диктатор был шокирован своим поражением, и долгое время не мог прийти в себя. Мысль о том, что какой-то Птолемей Граус посмел не просто противостоять ему, но и одержать верх, сводила Ивана Федоровича с ума. Он чувствовал, как власть и контроль ускользают сквозь пальцы, как рушатся все его мечты…

Подчиненные и адъютанты прятались по всем углам «Громобоя», когда видели Самсонова. Они боялись попасться под горячую руку, стать невольной мишенью для гнева своего адмирала. Зная крутой нрав Ивана Федоровича, никто не хотел рисковать головой из-за какого-нибудь неосторожного слова или жеста. Даже самые бесстрашные офицеры старались слиться с переборками, когда диктатор в приступе ярости вылетал из своей каюты.

Все, кроме контр-адмирала Зубова. Демид в принципе никого и ничего не боялся в этой жизни, а Самсонов хоть и пребывал в бешенстве, но подсознательно понимал, что не должен обращать свой гнев на этого цареубийцу. Между ними установилась какая-то странная, почти мистическая связь — будто каждый из них заглянул в темные глубины души другого и увидел там нечто пугающе родственное…

И сейчас, в минуты слабости и отчаяния, Самсонов тянулся к нему, как к последнему якорю, удерживающему на краю безумия. Зубов был единственным, кто не боялся говорить правду в глаза, встряхнуть, привести в чувства. Единственный, кому Иван Федорович мог доверить свои страхи и сомнения, не опасаясь насмешки или предательства.

Демид несколько раз прибывал на флагманский линкор «Громобой» и долго сидел в каюте Самсонова, пока тот разбивал в порыве ярости о пол только что установленную новую мебель или дорогую вазу эпохи экспансии. Он молча смотрел, как диктатор мечется из угла в угол, то разражаясь проклятьями, то погружаясь в мрачное молчание.

— Как такое могло произойти, скажи мне?! — брызжа слюной, кричал диктатор. Его лицо побагровело, на висках вздулись вены, глаза метали молнии. Казалось, еще немного — и Самсонов разорвется на части от переполнявших его эмоций. — Ведь мы уже почти победили? Буквально какое-то мгновение оставалось до того, как корабли Птолемея не выдержат и побегут из сектора! Чем я прогневал богиню Фортуну, что она в последний момент отняла у меня такую важную победу?!

Зубов невольно скривился, глядя на эту жалкую картину. Ему сейчас был противен сам вид Самсонова, раздавленного неудачей, растоптанного врагами. В этом зрелище было что-то постыдное, недостойное настоящего адмирала и правителя. Диктатор должен быть непоколебим, как скала — а не рыдать и стенать, будто базарная баба.

— Даже боги не могут изменить численность кораблей в космическом сражении, — философски сказал Демид, которому надоело слушать причитания пьяного старика. Терпение контр-адмирала было на исходе. Ему хотелось встряхнуть Самсонова, залепить пощечину, привести в чувство. Но он понимал — сейчас не время и не место для резких движений. Иван Федорович был слишком опасен в своем раздавленном, озлобленном состоянии.

— Мы сделали все, для того, чтобы сократить наше отставание, но нам просто не хватило сил. Это законы военной науки — при примерном равенстве в классе кораблей противоборствующих сторон, побеждает тот, у кого численность кораблей больше.

Самсонов, взъерошенный и раскрасневшийся от гнева и выпивки, тяжело навалился на стол, сверля Зубова мутным, но яростным взглядом. Казалось, еще немного — и из его глаз посыплются искры, как от закоротившей электропроводки. Диктатор тяжело дышал, с присвистом втягивая воздух сквозь стиснутые зубы.

— Да, но ты забыл упомянуть про моральный дух, — не успокаивался Самсонов, пьяным взором прожигая своего собеседника. — Мои «черноморцы» были в данной характеристике наголову выше экипажей Птолемея Грауса. Ты сам видел, Демид, как эти чванливые князья–адмиралы бежали с первой «линии», поджав хвосты. Разве можно их вообще считать равными нашим космоморякам? Нет, конечно!

Иван Федорович в запале хлопнул ладонью по столу, отчего стоящий на краю бокал с недопитым коньяком опасно покачнулся.

Зубов прекрасно помнил, с каким вдохновением и жаром бросались в бой экипажи Черноморского флота и его Гвардейской Эскадры. В их действиях чувствовалась какая-то одержимость, почти фанатизм — будто они сражались не за победу даже, а за право умереть красиво, войти в легенды. И эта самоотверженность поначалу и вправду давала им преимущество над более хладнокровным и расчетливым противником.

Но Демид понимал и другое. Война — это не только порыв и натиск, но и выучка, дисциплина, холодный расчет. И в этом Птолемей оказался сильнее. Его офицеры, пусть и уступали в бесшабашности и лихости, с лихвой компенсировали это выдержкой, умением держать строй и четко выполнять приказы. А значит, моральный дух здесь был ни при чем. Просто враг оказался лучше подготовлен к затяжному бою на истощение.

— Помимо разношерстных гарнизонных эскадр в секторе боя в стане противника находились регулярные дивизии Северного и Балтийского космофлотов, они то и решили исход битвы, — ровным голосом произнес Зубов, стараясь не выдать своего раздражения. Сейчас следовало быть очень осторожным в словах и оценках. Пьяный диктатор мог воспринять любое неосторожное высказывание. — Офицерская школа ВКС не проходит даром, в головы ее курсантов с самого начала службы вдалбливают, что если вы развернете крейсеры и побежите, то непременно умрете. Поэтому и нет подразделения в Ойкумене более стойкого, чем регулярная дивизия. Причем без разницы, принадлежит она к Российскому императорскому космофлоту или к любому другому в Галактике. Вы же сами видели, как упорно сражались их дивизии во второй «линии»…

Контр-адмирал говорил вроде бы очевидные вещи, известные любому мало-мальски сведущему в военном деле человеку. Иван Федорович скривился, как от зубной боли. Ему не хотелось признавать правоту Зубова, мириться с мыслью, что враг оказался умнее и сильнее. В конце концов, он привык считать себя величайшим стратегом и тактиком, повелителем космических баталий. И вот теперь какой-то Птолемей посмел не просто бросить ему вызов, но и обставить его по всем статьям! Это было невыносимо, немыслимо!

— Эти перехваленные «балтийцы» уже сыпались под напором моего флота, — махнул рукой Иван Федорович. В его голосе зазвучали капризные, почти детские нотки. Будто обиженный ребенок, у которого отобрали конфету, убеждает себя, что она все равно была невкусная. — Против них бились такие же дивизии, только гвардейские и «черноморские»…

— Не уверен с тем, что посыпались все, — отрицательно покачал головой Демид, который на своей «Москве» был непосредственно в эпицентре событий. Адмирал прекрасно помнил, с какой стойкостью и упорством дрались некоторые соединения противника. Как они раз за разом смыкали строй, затыкая бреши, ценой потерь удерживая позиции. — Некоторые из дивизий врага показали себя с наилучшей стороны, например — 34-я «резервная». Уже в который раз она становится у нас на пути, попадает в самое пекло, но снова выходит, пусть и сильно прореженной, но все-таки сухой из воды.

Зубов невольно поморщился, вспоминая свои столкновения с этой дивизией.

— Да, я видел, как сражается эта 34-я, — нехотя буркнул диктатор, мрачно уставившись в стену. В его голосе звучало раздражение. — Просто пока ее командиру везет, ничего более…

Иван Федорович поморщился. Ему претила сама мысль о том, что кто-то, кроме него самого, мог быть удачливым космофлотоводцем.

— Я не связываю победы данного подразделения с везением его командующего, скорее с его опытом и невероятной быстротой реакции, — хмуро сказал на это Демид. Адмирал прекрасно помнил свои схватки с 34-й дивизией. Как бы он ни старался, какие бы хитрости и уловки ни применял — враг всегда оказывался на шаг впереди, предугадывал каждый его маневр.

— Погоди, а разве он не погиб в стычке с Красовским? — замотал головой Иван Федорович, пытаясь вспомнить командира упомянутой дивизии. События последних дней смешались в его затуманенном алкоголем сознании в одну пеструю круговерть. Лица, имена, корабли — все сливалось в бессмысленный хоровод, мельтешащий перед глазами. — Веневитин, кажется… Ну, точно контр-адмирал Веневитин… Он же сгорел на своем флагмане в дуэли с «Екатерины Великой»…

— Это прежний командующий, — поправил Самсонова, Демид Александрович. В его голосе звучало плохо скрываемое раздражение. — Новый куда более деятельный и опасный. Да, вы его прекрасно знаете, ведь он некоторое время назад служил под вашим руководством…

Зубов многозначительно посмотрел на Самсонова, ожидая реакции. Он прекрасно знал, как взвинчен и раздражен сейчас диктатор. И намеренно провоцировал его, подначивал, будто хотел добиться какой-то определенной, только ему известной цели.

Иван Федорович на миг замер, будто громом пораженный. В его затуманенном сознании стали медленно всплывать какие-то смутные образы, обрывки воспоминаний.

— Он с Черноморского флота?! — сначала удивился, а потом сильно разозлился Иван Федорович. Кровь бросилась ему в лицо, на щеках заходили желваки. Адмирал почувствовал, как внутри него поднимается темная, удушливая волна гнева. — Такой же ренегат, как Козицын?! Кто это, черт возьми?!

— Контр-адмирал Васильков, — ответил Зубов, спокойно, почти равнодушно, будто его ничуть не волновала вспышка ярости Самсонова.

— Ааааа! — зарычал Иван Федорович. Его лицо исказилось от бешенства, глаза полыхнули безумным огнем. Он вскочил, опрокинув стул, и принялся метаться по комнате, словно раненый зверь в клетке. — Ну, конечно, куда без этого выскочки! А его уже начал забывать! Васильков — пусть его черти раздерут! Опять путается у меня на пути… Так это ему его родственичек Дессе доверил командовать 34-ой? Ладно, доберемся и до этого трусливого сопляка…

Диктатор брызгал слюной, потрясал кулаками, выплескивая в пространство всю копившуюся злобу и обиду. Васильков! Это имя жгло его память каленым железом, бередило старые, незажившие раны. Что ж, видно придется преподать урок еще раз. Только на сей раз — последний и окончательный.

Зубов наблюдал за истерикой Самсонова с плохо скрываемым презрением. Ему претила сама мысль о том, чтобы служить под началом этого спятившего параноика, одержимого жаждой мести и власти. Но выбора не было — по крайней мере, пока.

— Трусом Василькова, как и его старших офицеров, что смело вышли наперерез моей «Москве», я назвать точно не могу, — отрицательно покачал головой Демид Зубов. Он прекрасно помнил ту схватку — отчаянную, почти безнадежную. — Чего-чего а отваги эти троим точно не занимать. Я прекрасно сумел прочувствовать это в нашу крайнюю встречу… О, как же я хочу снова встретиться с ним и продолжить наш прерванный поединок!

В голосе Зубова звучала странная смесь восхищения и предвкушения. Адмирал чувствовал — в лице Василькова он наконец-то нашел достойного противника. Того, кто стоил потраченных на него сил и времени. И теперь жаждал новой схватки — не только ради победы, но и ради самого поединка, ради упоения битвой.

Самсонов недобро прищурился, заметив этот внезапный блеск в глазах своего подчиненного. Ему не нравилось то, с каким жаром и увлечением Демид говорил о Василькове. Слишком много восторга, слишком мало ненависти — как будто речь шла не о враге, а о добром приятеле!

— Как я слышал, ты первым прервал дуэль, так что нечего сокрушаться, — загоготал Самсонов, желая уколоть своего подчиненного. В конце концов, тот сам напросился на колкость, слишком уж расхваливая противника…

Однако диктатор тут же осекся на полуслове и перестал смеяться, когда увидел на себе взгляд черных бездонных глаз Зубова. В этих глазах, обычно холодных и непроницаемых, сейчас полыхало нечто пугающее, первобытное. Ярость, граничащая с безумием, ненависть, готовая в любой миг выплеснуться чудовищной разрушительной силой. Казалось, за радужкой контр-адмирала распахнулась сама преисподняя, жаждущая поглотить всякого, кто посмеет бросить ей вызов.

Самсонов, несмотря на то, что был сейчас под действием алкоголя, почувствовал, как к горлу подкатывает липкий, удушающий ком страха. Он ощутил себя кроликом перед удавом, мышью перед богомолом — ничтожной букашкой, каждый миг существования которой зависит от прихоти хищника. Как ни храбр и безрассуден был Иван Федорович, и как не пьян в данный момент, но даже он понял, что испытывает сейчас неимоверный ужас перед стоящим напротив него человеком.

Демид грозно смотрел на своего нынешнего начальника, и в его взгляде сосредоточилась вся ненависть, которую только можно было себе представить. Каждая черточка его лица, каждая складка у губ излучали смертельную угрозу, обещание немедленной и жестокой расправы. Будто перед диктатором стоял сам дьявол во плоти, готовый в любой момент вонзить свои когти ему в глотку.

Самсонов судорожно сглотнул, чувствуя, как рубашка под мундиром мгновенно промокла от холодного пота. Он вдруг с ужасающей ясностью понял — его жизнь сейчас висит на волоске, и ничто и никто не сможет его спасти. Ни верная охрана в коридоре, ни громкий титул, ни гений стратега…

Иван Федорович внезапно понял — единственный шанс выжить это попытаться разрядить обстановку, сгладить конфликт, пойти на попятную. Ведь Демид был злопамятен, но не глуп. Он не станет убивать человека, который еще может быть ему полезен. Поэтому диктатор незаметно перевел дух и заставил себя расслабиться. На его губах появилась заискивающая, угодливая улыбка, а в глазах замерцало притворное раскаяние вперемешку с лестью:

— Прости, мой друг, — вкрадчиво, почти ласково проворковал он, обращаясь к Демиду Александровичу. — Я неуместно пошутил над тобой и разбередил твою болезненную рану. Каюсь, сморозил глупость, не подумав. Но поверь, сделал я это не со зла, а лишь оттого, что искренне не считаю тебя проигравшим в той дуэли.

Иван Федорович говорил медленно, старательно подбирая слова. Он буквально источал мед, всем своим видом выказывая почтение и симпатию к Зубову. Ему было плевать на гордость, на достоинство — сейчас главным было выжить, усыпить бдительность разъяренного зверя.

— Если бы линкор «Москва» сражался со всеми тремя их кораблями по очереди, без сомнения, ты уничтожил бы всех своих врагов. Но эти трусы напали одновременно. Разве это честный бой? Разве не подлость со стороны Василькова?

Самсонов готов был сколь угодно долго лить мед в уши Зубова, только бы тот побыстрей успокоился. Диктатор понимал — сейчас любое неосторожное слово, любой косой взгляд могут стать для него фатальными. Поэтому он старался изо всех сил, вкладывал всю свою изворотливость и красноречие в эту неприкрытую, бессовестную лесть.

И похоже, старания Ивана Федоровича не пропали даром. Демид, слушая его, постепенно менялся в лице. Из глаз уходила дикая ярость, губы разжимались, морщины на лбу разглаживались. Он словно приходил в себя после приступа безумия, по капле выпуская из души скопившийся там яд.

Молодой человек, услышав слова диктатора, действительно сделал над собой усилие и взял себя в руки. На какой-то миг он прикрыл глаза, медленно, размеренно вздохнул — и вновь обрел подобие внутреннего равновесия. Когда же Зубов вновь взглянул на Самсонова, его взгляд уже не пылал безумной жаждой убийства. Теперь он стал похож на себя прежнего — холодный, пронизывающий, но не смертоносный.

«Ах ты старый лис, — подумал Демид, глядя на притворно улыбающегося диктатора. — Хитер, ничего не скажешь. Умеешь заговорить зубы. Но смотри, не обольщайся раньше времени. Придет день — и я напомню тебе этот разговор. Напомню сполна, с процентами…»

Но вслух адмирал, конечно же, ничего подобного не сказал. Вместо этого он, помолчав с минуту, смерил Самсонова долгим, испытующим взглядом и медленно, веско произнес:

— Да, я первым вышел из боя, но только потому, что один из моих соперников предложил прекратить наше затянувшееся сражение. Не из трусости, не из слабости, но из уважения к достойному противнику. Васильков, при всей своей дерзости, все же понимает и чтит воинскую честь. Он осознал, что дальнейшее кровопролитие бессмысленно, и протянул мне руку примирения. И я ответил ему тем же.

Зубов говорил ровно, без эмоций, но в его голосе явственно звучала неприкрытая гордость. Гордость офицера, до конца исполнившего свой долг — но сохранившего при этом достоинство и благородство. Адмиралу не нужна была дешевая лесть Самсонова. Он и без того знал себе цену — и эта цена была куда выше, чем россказни перепуганного насмерть диктатора.

— А так же потому, что ситуация в секторе сражения, когда остальные корабли Птолемея Грауса начали одновременно выходить из «вагенбурга» и атаковать мои эскадры, оказалась настолько сложной, что требовала моего личного вмешательства, — продолжал Демид, не сводя пристального взгляда с Самсонова. — Именно поэтому я прервал дуэль и поспешил к своим кораблям. Не для того, чтобы спасти свою шкуру — но чтобы помочь братьям по оружию. Это мой долг, Иван Федорович. Долг командира и лидера. И для меня он превыше любого поединка, любого личного счета…

— Ты все правильно сделал, Демид Александрович, — снова на всякий случай похвалил своего подчиненного адмирал Самсонов. Его голос звучал мягко, но в нем сквозили стальные нотки непоколебимой уверенности опытного командира. — Не кори себя… В тяжелейших условиях ты принял единственно верное решение — сохранить боеспособное ядро нашего флота для дальнейших сражений.

— От этого не легче, — вздохнул Зубов, не менее командующего расстроенный поражением их Черноморского космофлота в битве за систему «Воронеж».

— Оставь эти сантименты, — бросил Самсонов, видя, что его адмирал окончательно успокоился и диктатору нечего бояться за собственную жизнь. Он сделал несколько широких шагов и остановился вплотную к Демиду, пристально глядя в его потемневшие от гнева глаза. — Ты сейчас похож на сопливую девчонку, а не на моего помощника и правую руку! Соберись, контр-адмирал! Ты нужен мне сильным, решительным, беспощадным. Готовым мстить и побеждать любой ценой. Пусть ненависть к нашим противникам, зародившаяся внутри твоего сердца, победит все остальные чувства. Ибо именно она будет давать тебе силы продолжать борьбу, быть еще сильней и беспощадней и, в итоге, отомстить всем своим обидчикам!

Демид кивнул, соглашаясь со словами Самсонова:

— Возможно, вы правы, господин командующий. Простите меня за эту минутную слабость…

Иван Федорович одобрительно хлопнул помощника по плечу.

— Ладно, обещаю, ты скоро встретишься со всеми своими обидчиками в честном бою, убьешь их по одному или всех вместе, как тебе будет угодно, а после успокоишься, — закончил неинтересную ему тему Иван Федорович Самсонов, который незаметно для себя теперь сам стал успокаивать своего контр-адмирала, то что делал Зубов все это время в отношении самого Ивана Федоровича. Он криво усмехнулся этой иронии судьбы. — Давай лучше обсудим планы на ближайшее будущее. Враг не будет ждать, пока мы зализываем раны.

Демид был доволен, что диктатор, наконец, начал приходить в себя и становился прежним Самсоновым — хладнокровным и расчетливым адмиралом, не знающим поражений. Именно такой лидер сейчас нужен Черноморскому флоту. Непоколебимый и безжалостный стратег, способный предвидеть любой ход противника и нанести упреждающий удар.

— Меня больше всего волнует положение нашего космофлота, — продолжал Самсонов, бросая хмурый взгляд на горящую над столом тактическую карту. Он легким движением руки заставил изображение увеличиться. — Птолемей Граус, несмотря на то, что надел на себя погоны главнокомандующего коалиционных сил — абсолютный профан в военном деле, но даже он понимает, что не должен сейчас оставлять нас в покое, когда мы проиграли и наши эскадры разбросаны по нескольким звездным системам. Первый министр с подсказки Павла Петровича Дессе обязательно пошлет свои корабли, чтобы те постоянно преследовали нас и не давали возможности пополнить численность и провести перегруппировку.

— Да, я бы поступил также, — согласился Демид Александрович, кивая. Он внимательно всмотрелся в голографическую карту, проецируемую над столом, словно пытаясь силой мысли изменить расстановку сил. Разбросанные по огромному пространству серые точки кораблей Черноморского флота казались такими беззащитными и уязвимыми перед наступающей лавиной противника.

Иван Федорович тяжело опустился в кресло, обитое дорогой кожей. Диктатор устало потер переносицу и продолжил, глядя куда-то сквозь собеседника:

— В данный момент мы немного оторвались, буквально на пару-тройку стандартных часов, но этот чертов «Лис» Дессе постоянно будет висеть у нас на хвосте, и отсекать наши корабли от баз снабжения. Проклятый стратег!

Самсонов тряхнул головой, отгоняя ненужные воспоминания. Сейчас не время для сантиментов. Враг уже наступает им на пятки. Нужно принимать решение, от которого зависит будущее Империи.

— Когда мы подойдем к столичной системе, у меня будет два основных варианта действий, — продолжил он, поднимаясь с кресла и начиная мерить шагами адмиральский салон. — Первый — объявить набор добровольцев для защиты Новой Москвы-3 от бандитских дивизий Птолемея Грауса. Причем для этого нам надо на каждом углу кричать, что если люди бывшего первого министра возьмут столицу, они из мести убьют всех ее жителей, включая женщин и маленьких детей… Да, это жестоко. Но отчаянные времена требуют отчаянных мер. Мы должны поднять народ на защиту своих семей и домов. Пусть каждый, кто может держать оружие, встанет плечом к плечу с нашими «моряками».

Иван Федорович остановился у иллюминатора и невидящим взглядом уставился на мерцающие вдали звезды. Сколько раз он смотрел в бездну космоса, черпая в ней силы и вдохновение. Но сейчас звезды молчали. И на сердце адмирала была такая же темнота и пустота.

— А второй вариант — это покинуть столичную планету, не защищая ее, и направиться в один из лояльных нам секторов пространства, где можно провести мобилизацию новых рекрутов и загрузить местные орбитальные верфи новыми боевыми крейсерами и линкорами…

— Я не уверен, что мы можем набрать достаточное количество добровольцев для защиты столицы, господин адмирал, — сказал на это Демид Зубов, подумав. Страшно было произносить эти слова, но он обязан быть честным с командиром. — Новая Москва-3 — это сугубо мирная планета, жители которой давно разучились воевать и сибаритствуют с рождения. Даже программы начальной военной подготовки в школах упразднили за ненадобностью лет 10 назад. И что теперь? Вручить этим изнеженным белоручкам штурмовые винтовки и отправить на передовую? Они и часа не продержатся против головорезов Северного и Балтийского космофлотов. К тому же многие из колонистов втайне поддерживают Птолемея Грауса. Поверьте, мало кто захочет к нам присоединиться в «Новой Москве»…

Эти слова подействовали на Самсонова как удар хлыста.

— Как можно поддерживать мятежника и предателя?! — воскликнул Самсонов, ударив пудовым кулаком по столу. Голографическая карта опасно замерцала и пошла рябью, словно пытаясь ускользнуть от гнева адмирала. — Ведь он пошел против нашего нового императора, хотя первым поддержал именно Ивана Константиновича в его притязаниях на трон!

— Скорей он пошел против вас, Иван Федорович, — заметил Демид, глядя прямо в глаза командующему. В его голосе не было ни тени страха или неуверенности, лишь холодная констатация факта. — О чем сразу и объявил, там, еще на церемонии в тронном зале Большого Императорского Дворца. Помните тот роковой день? Вместо клятвы — дерзкий вызов вашей власти. Тогда мы еще не осознавали всей глубины его предательства…

Зубов замолчал, погрузившись в воспоминания. Перед его мысленным взором вновь предстала та судьбоносная сцена. Лицо Грауса, искаженное презрением и ненавистью. Гнев и растерянность на лице Самсонова. И глаза юного Ивана Константиновича — огромные, испуганные глаза ребенка, не понимающего, что происходит.

— Что касается нашего юного государя, то, как вы правильно заметили, Птолемей изначально поддерживал именно наследника Ивана Константиновича, и сейчас, когда его коалиционный флот займет столичную систему, в умах жителей Новой Москвы особо ничего не изменится. Для простых обывателей что Самсонов, что Граус — лишь временщики при троне. Власть императора незыблема, кто бы ни стоял за его спиной. И Птолемей умело сыграет на этих настроениях. Будет всюду кричать, что действует во благо Российской Империи и ее законного правителя. Что защищает корону от узурпатора. Боюсь, люди поверят…

— Не изменится, за исключением того, что Птолемей, а не я, будет издавать указы! — в бешенстве закричал Самсонов, вскакивая с кресла. — Я знаю этого хитрого плута, он приберет к рукам все ниточки власти при малолетнем императоре и всюду на министерские должности рассадит своих людей. Имперский Сенат, Адмиралтейство, Торговая Палата — все будут плясать под его дудку! Он утопит страну в коррупции и беззаконии, растащит ее по кускам! Однако в качестве полновластного правителя-регента при малолетнем Иване Граус слишком слаб и нерешителен. У него нет ни твердости духа, ни силы воли, чтобы держать в узде эту огромную махину под названием Российская Империя. Он будет вечно колебаться, избегать жестких, но необходимых решений. Именно поэтому государство при его правлении ждет хаос и анархия.

Адмирал остановился перевести дух. Его широкая грудь тяжело вздымалась, лоб покрылся испариной. Отдышавшись, Самсонов продолжил уже спокойнее, но в его голосе по-прежнему звенела сталь:

— Только я, вот этими руками, — адмирал сжал свои богатырские кулачищи, будто готовясь крушить неприятеля, — смогу удержать сто тридцать пять звездных систем в едином секторе контроля! Я не позволю, чтобы плоды трудов и побед наших предков, добытые кровью и потом, достались кучке интриганов и политиканов. Российская Империя будет жить! Нынешнее потрясение лишь закалит ее, сделает сильнее. Мы вырвем победу, пусть и страшной ценой. Я готов пожертвовать собой ради этого. Готов пожертвовать всем…

— Не сомневаюсь в этом, Иван Федорович, — кивнул ему, Демид Зубов, глядя с восхищением и тревогой одновременно. Он понимал, что за этими словами стоит не просто решимость, а фанатичная вера в собственную правоту и избранность. И ради этой веры адмирал пойдет на все. — Но все же Птолемея нельзя подпускать к столице и, конечно же, маленький император не должен попасть ему в руки. Пока Иван Константинович с нами — у нас есть законное основание бороться и побеждать. Без него мы станем просто еще одной мятежной группировкой, рвущейся к власти.

Самсонов кивнул, соглашаясь. Слова помощника лишь подтверждали его собственные мысли. Юный император — не просто династический символ и формальный правитель. Он — ключ к легитимности их притязаний, главный козырь в борьбе. И этот козырь нужно сберечь любой ценой.

— Безусловно, — согласился Самсонов, — пока Иван Константинович у меня — я сохраняю власть. Если мальчишку выкрадут или отобьют — я проиграл! Даже если разобью Грауса в пух и прах — без императора не видать мне трона как своих ушей. Заклеймят самозванцем и тираном. А там и до переворота недалеко — свои же придушат шелковым шнурком во сне. Нет, рисковать нельзя! Поэтому решено, мы будем защищать столичную планету до последнего, а орбита Новой Москвы-3 станет братской могилой для кораблей Птолемея Грауса…