Картофельный обряд

Дмитрий Шадрин

Обстоятельства вынуждают незадачливого скрипача обучиться игре на инструменте от Молоха. Перед тем как исполнить на таком инструменте одну мелодию для одного человека, нужно совершить картофельный обряд.

16

После филармонии Плохово уломал Овера зайти в «Лунный свет». Они расположились за столиком у арочного витражного окна. Похожая на лунатичку бледная заторможенная официантка, с голубыми волосами, большими по-рыбьи выпуклыми сонными глазами, в черной майке и короткой зеленной юбке, подплыла и медленно поставила на столик две бутылки темного пива. В полумраке плескалась Лунная соната, обернутая в мелодию старого шлягера «Я приворожил тебя» Скримина Джея Хокинса. На экране под потолком крутился клип на этот кавер: за фортепьяно загадочно и обольстительно усмехалась Джулиана Сарас, бледная светловолосая женщина в вечернем красном платье. Овер и Плохово наполнили высокие пузатые бокалы.

— Вот что сейчас нужно, — сказал Овер, мрачно глядя на экран, где красиво, завораживающе извивались фигуристые обольстительницы в красном, словно пианистка Сарас взяла и размножилась.

Плохово с грустным недоумением посмотрел на настенный экран, а потом на хмурого унылого Овера.

— Бетховен должен быть сексуально привлекательным. Его нужно подавать с красным откровенным платьем, высокой грудью, длинными ногами и смазливым лицом. А еще лучше перемешать его с какой-нибудь популярной лабудой. Просто Бетховен уже не катит, и даром не упал.

Увы… У меня нет ни красного платья, ни высокой груди, ни смазливого лица, — Овер сверху вниз провел ладонью по лицу, словно пытаясь его стереть, и вздохнул.

— Можно сделать тоже, что сделали двое горемык в «Джазе только девушки» или один горемыка в «Тутси», — грустно улыбнулся Плохово.

— Я буду выглядеть как полный идиот, или как недоделанный трансвестит, — Овер сделал большой судорожный глоток из бокала, словно пытаясь горьким пивом перебить горькую мысль.

— Трансвеститы сейчас в модном тренде, — заметил Плохово и отпил из бокала.

— Я и так на сцене как клоун в цирке.

— Даже так? — подняв брови, Плохово с грустным участием заглянул в глаза Оверу.

Между тем извивавшихся в красном вечернем сменили четыре музыкантши в ажурно черном откровенно ночном, сквозь которое соблазнительно просвечивало нижнее белье. Они бойко и задорно принялись за струнный квартет №2 Гайдна. Глядя на это, Овер горько усмехнулся и покачал головой.

— Сегодня во время выступления мне захотелось разбить скрипку, — признался Овер. — Я еле-еле сдержался, так у меня зачесались руки… и мысли — отпил и продолжил:

— Мне кажется, я впустую трачу жизнь. Она потеряла и смысл и вкус. Какая-то бестолковщина, бурда… Каким я был, таким остался и останусь до скончания века. Без денег, без будущего, ничтожество ничтожеством. И никакого просвета, — отхлебнул и добавил:

— А тут еще эта ипотека, будь она неладна. Жена уговорила меня купить этот треклятый дом… И ни Моцарт, ни Гайдн, — Овер глянул на музыкантш в черном и таком ажурном, — ни Бетховен не могут ни помочь, ни даже утешить. Их музыка давно уже не про меня.

— А какая же музыка про вас? — спросил Плохово.

Овер хмуро пожал плечами.

— Музыка отчаянья и скорби.

— Траурный марш? — тихо и грустно улыбнулся Плохово.

— Белый шум… Музыка мертвой тишины, — Овер торжественно поднял бокал, как бы провозглашая тост, и сделав пару глотков, отер рот рукавом.

Помолчали, окуная глаза в плазму: полупрозрачных музыкантш сменил узколицый Брайан Ферри и меланхоличным слабым голосом стал умолять не останавливать танец.

Оторвав глаза от экрана, Овер напоролся на испытующий пристальный взгляд Плохово. Холодок пробежал по спине. Смутившись, Овер поджался и внутренне напрягся. Чего это Плохово так уставился?

— Я, наверное, вас совсем… загрузил, — проговорил Овер с таким виноватым и в тоже время настороженным видом, словно испортил воздух. — В моем возрасте уже должно быть стыдно, говорить про такое.

— Какое такое? — удивленный Плохово сложил брови домиком.

— Ну что с деньгами туго и вообще… она… не удалась, — Овер вздохнул и так посмотрел в бокал, словно пытался на дне его найти если не истину, то хотя бы слова в свое оправдание. — Но как жить, когда так жить… не хочется? А никакой другой жизни уже не будет. И, кажется, что ты проживаешь чужую жизнь, такую никчемную и убогую, что тошно становиться.

Плохово промолчал, пристально глядя на Овера. Овер втянул голову в плечи, поежился

— Что? — спросил Овер в тревожном раздражении.

— Вот смотрю я на вас, и знаете, кого я вижу? — наконец сказал Плохово.

— Кого?

— Обугленного человека.

Савелий нервно сглотнул.

— Дружище, вы перегорели.

— Перегорел? — пробормотал растерявшийся Овер.

— От вас остались одни головешки, зола да пепел… Со мной уже было такое, — сказал Плохово, задумчиво комкая и катая салфетку, и все так же странно глядя на Овера, словно что-то прикидывая в уме, пытаясь на что-то решиться.

— Неужели? — Овер недоверчиво заглянул альтисту в лицо. Не подкалывает ли тот над ним? Лицо Плохово было сосредоточенным. А его глаза застилал холодный туман, словно Плохово был и здесь и еще черт знает где. — И как вы прошли через это?

— Мне помог один… человек, если можно так его назвать — тень набежала на лицо Плохово, собрала морщины на лбу, которые тут же исчезли вместе с тенью воспоминания. — А теперь… я могу помочь вам.

— Вы превратите меня в Ванессу Мэй что ли? — усмехнулся Овер, покосившись на экран. Ванессу штормило от сэмплированного, словно бы накаченного энергетиками и анаболиками Вивальди.

Плохово отрицательно покачал головой.

— Просто надо перед кое-кем… выступить, — сказал Плохово, решившись наконец.

— Хм… А кого исполнять? Моцарт? Гайдн? — спросил Овер.

Плохово опять покачал головой.

— Неужто — Шнитке?

— Подъезжайте ко мне завтра вечером часов… в восемь, — Плохово вопросительно посмотрел на Овера. Тот нерешительно кивнул. Плохово назвал адрес. — Запомните или лучше записать?

— Лучше записать, — вздохнул Овер. Память и раньше у него была дырявая. А теперь, когда он впал в уныние и отчаянье, она превратилась в решето. Например, он мыл руки и тут же забывал об этом. Приходилось перемывать.

Подозвав медленную свалившуюся с Луны официантку, Плохово попросил авторучку. Та принесла огрызок карандаша. Поблагодарив, Плохово разгладил смятую салфетку и кое-как нацарапал на ней свой адрес. Сложив салфетку, Овер засунул ее в карман сюртука.

— Итак, до завтра? — сказал Плохово, когда они вышли на улицу.

Овер кивнул, пожал сухую холодную ладонь и направился к парковке гостиницы, где его ожидало такси «Везет». Подходя к парковке, Овер опомнился и стал раскаиваться: какого черта он стал исповедоваться Плохово? Теперь Плохово потешается и вертит пальцем у виска. А в голове крутилось «Я околдовал тебя», приправленное Лунной сонатой.

— Как жить, когда жить не хочется? — бурчащим голосом напел в такт назойливой мелодии.

И к чему такая таинственность? Почему Плохово сразу не рассказал, что да как? Все это выглядело странным и подозрительным. Оверу пришли на ум сыр и мышеловка, западня и вырытая самому себе могила. Холодным острым когтем царапнул смутный томительный страх и стал вить из Овера ледяные веревки. Ехать или не ехать? — вот в чем вопрос. Он решил, что… Что же он решил?

В такси по дороге домой Овер осторожно развернул салфетку. Глядя на адрес, написанный колючим подчерком с наклоном влево, ощутил тот же тошный страх. Поежившись, Он хотел разорвать салфетку, но все тот же непонятный страх и та же тошнота достойная пера Сартра, остановили, парализовали. Савелий словно становился другим, бурьяном прораставший в нем, мешавший, запутывавший, низводивший Овера до подвешенного на веревках картонного паяца.

— Больше никаких портерных разговоров по душам, тем более на ночь глядя, — Овер не заметил, что сказал это вслух.

— Что? — встрепенулся таксист, пожилой рыхлый человек с седыми волосами бобриком и узкими очками на выступающем кончике носа. Он смахивал на политолога Глеба Павловского. — Вы что-то сказали?

Овер отрицательно и сердито помотал головой и, скомкав салфетку, засунул ее обратно в карман.

Нет. Он ничего не говорил. И завтра вечером он никуда не поедет.

Но он, конечно же, все-таки поехал, чувствуя себя персонажем ужастика, который поступает вопреки здравому смыслу, нехорошим предчувствиям и внутреннему голосу.

К тому же он невольно, а может умышленно, проговорился, рассказал все жене.

— Конечно же, езжай! — загорелась и стала настаивать, капать на мозги Ева.

Вот Овер и поехал, не ожидая от Плохово ничего хорошего.