Триумф и прах

Елена Валентиновна Малахова (2018)

Книга повествует воспоминания пожилой Изабеллы Гвидиче о выдающемся человеке, именуемом в простонародье Сатаной. За долгие годы своей жизни ей довелось стать свидетелем роковой истории и разобраться, за какие грехи Джеймса Кемелли — сына известного адвоката в Лондоне, окрестили, как исчадие тартара. Кто же он был на самом деле: гений или дьявол?

9

Уже спустя многие годы меня спрашивали: каким вам виделся великий гений Джеймс Кемелли? Я затруднялась дать конкретный ответ. Наши беседы были мимолетны, а выводы запутанны. Описать в двух словах противоречивую натуру, в которой по юности блуждал сам гений, было невозможно. На первый взгляд Джеймс представлял собой обычную геометрическую фигуру, мало отличную от других фигур, живущих по законам науки и повинную общим правилам. На самом деле это было заблуждение. Стоило лишь углубиться в биографию, знакомую единицам, и становилось понятным, что та повинность Джеймса была наигранной видимостью. Ввиду некоторых сил, упомянутых им в одном из наших разговоров и понятую мной значительно позже, видимость сохранялась многие годы. Но никакая сила невластна спасти урожай от налетевшей саранчи. Джеймс служил урожаем для несравненного дара, который будто саранча зародился в теле младенца и остался пожирать его до конца бренных дней.

Избирательность памяти — вещь уникальная. Признаться, начинаю забывать многие встречи, суть разговоров; иногда не помню, куда положила свои очки для чтения или записную книжку; зато воспоминания, связанные с Джеймсом, не боятся палача, именуемого временем. Они будут существовать в памяти, пока дышащее тело не покинет жизнь.

Я помню, как сейчас, тот день, когда отсиживалась в шкафу кабинета Кемелли. Ноги дрожали, тело бил озноб от стыда возможной развязки. К счастью, мне удалось остаться незамеченной. Я проскочила в гостиную к парадной двери как раз, когда Джеймс спускался по лестнице.

— Вы снова пришли читать мне нотации? — спросил он сухо. — Спешу огорчить: сегодня я в ужасном расположении духа.

То было правдой: Джеймс был необычайно хмур; редкие бесформенные брови сдвинулись, а в глазах жила пустота.

— Нет, я пришла отдать вам это.

Я протянула ему письмо Летиции. Джеймс устало посмотрел на него, вялым движением взял послание и тут же порвал его пополам, протягивая назад его кусочки. Я остолбенела, глядя на изничтоженное письмо, на которое Летиция возлагала святую веру. Джеймс отошёл к патефону у дальней стены, где располагался секретер с ящиками, и поставил музыкальную пластину. По комнате разнеслась торжественная мелодия «Времена года. Осень⁸». Точно прикованная, я стояла на месте, стараясь вернуть себе дар речи и способность формулировать вопросы. Джеймс не отрывал глаз от крутящейся пластинки.

— Вам не интересно, что там написано!? — удивленно спросила я.

— Мне всё равно.

— Даже не спросите от кого оно?

— Я не жду писем. Всё равно.

— А я скажу от кого. Может, тогда вы задумаете все-таки его прочесть.

Не дожидаясь моего ответа, Джеймс открыл ящик секретера и достал стопку писем, связанную шпагатом.

— Вот, прочтите… если вам любопытно, — Джеймс небрежно швырнул её на круглый стол. — Уверен, автор у них один и тот же.

Я взглянула на верхнее письмо. На белом запечатанном конверте посередине красивым, прилежным почерком выведено: «Джеймсу Кемелли». Казалось, каждая буква обычного имени несла в себе ту безвинную прелесть любви, что переполняла душу отправителя. Когда Каприс говорила о письмах Летиции к Джеймсу, я полагала, она отправила одно, два письма — не более. На деле их было порядка шестидесяти! Я подняла глаза на Джеймса. Он выглядел отчужденным, изредка касаясь указательным пальцем играющей пластины. В его глазах не было ясности и фанатизма к загадочным фразочкам, вносящим путаницы в сознание тех, кто состоял с ним в диалоге. Душа словно покинула его тело, и слова «мой бедный мальчик» из уст Терезы подошли бы как нельзя кстати. Мне не терпелось разобраться в его личности так, как это делает врач, надеясь сыскать недуг у тяжелобольного. Я смотрела то на него, то на стопку нераспечатанных писем.

— Вы не вскрыли ни одного конверта?

— Одно вскрыл и пожалел об этом.

Наш разговор прервал стук в дверь. С каждой секундой он становился громче. Лицо Джеймса возвращало себе ровный тон повседневности; он даже не сдвинулся с места. А неизвестный гость продолжал настойчиво тарабанить.

— Разве не слышите, в дверь стучат? — не выдержала я.

— Пускай.

Он говорил сухо, равнодушно, точно рот открывался без его воли на то; только потому, что из мозга поступали нервные импульсы. Я продолжала взывать к его совести.

— Открывать в вашем доме я не могу. Так не принято!

— Так не открывайте же.

Стук не прекращался, и спустя несколько мгновений, не выдержав, я повернулась к двери и открыла её. Не растрачиваясь на любезности, в комнату влетела Каприс, возбуждённая и румяная от досады, что ей не оказали должного внимания. Приравнивая меня к мебели роскошной гостиной, она даже не взглянула в мою сторону и сразу метнулась к Джеймсу. Её яростное лицо обдавало ненавистью.

— Тебе сложно открыть? — взревела она.

Джеймс не потрудился поднять глаз, отвечая монотонной холодностью.

— Убирайся к дьяволу.

— Это после того что с нами было?!

Для большей убедительности Каприс громко кричала, размахивая руками. Право, женские истерики так банальны!

— После того, как я жестоко истязал тебя?

Я поняла, что Джеймс хотел отмыться от грязи сплетен Каприс, вылитой на него.

— Нам нужно поговорить, Джеймс, — Каприс замялась, вероятно вспомнив, что я нахожусь за спиной. — Белла, я попрошу тебя выйти.

— Она останется, — тем же пренебрежением ответил Джеймс. — Хочешь — говори, нет — убирайся.

Каприс была поражена, и я — не менее. Джеймс не заботился о манерах. Застывшая гримаса на его ехидном лице была многозначна, и рассудить её не всякий мог. Думается, Джеймс был рад случаю вдоволь потешиться; и в то же время предпочёл бы никогда в жизни не открывать дверь ни для одной из дочерей Медичи. Они забавляли его и навивали скуку.

Каприс ломала руки. Её всклочному характеру смущение было неприсуще, но тогда ей было неловко вести в открытую довольно личную беседу.

— Джеймс, ты так жесток ко мне… Нам было так хорошо вместе. Вспомни, той ночью ты говорил, что у меня есть всё, чтобы увлечь мужчину и подчинить его себе. Ты ошибся… я невольна перед тобой и твоим равнодушием. Прошу, сжалься! Неужели ты не видишь, как я беспомощно влюблена в тебя?

Джеймс поразмыслил с минуту.

— Вижу… что не влюблена. Твои чувства лишены искренности и напитаны ядом. Они иного характера, нежели о котором говоришь ты.

— Чушь! Я люблю тебя!

— Нет. В тебе говорит дух лидерства. Ты хочешь затмить сестру и доказать всем, что ты лучше её. А теперь уходи.

— Ты женишься на ней? Она тебе больше по нраву? Как ты можешь так поступать со мной после того, как я отдала тебе свои честь и достоинство? Подарила тебе всё, что у меня было! Играла в твои грязные игры! А теперь ты выбросил меня, как использованную шляпу, и такой чистенький, с незапачканной репутацией пойдешь под венец с моей сестрой, сделав вид, что ничего не произошло?

Джеймс не обмолвился, хотя Каприс продолжала сыпать бессмысленными вопросами, кидаясь то к нему, то по комнате, как дикая свирепая кошка. Она была крайне уязвлена. Её лицо исказилось злобой и досадой, и, наблюдая за ней, я никак не могла взять в толк, почему Каприс заслуживала многочисленные симпатии мужчин. Должно быть, многие различали в ней пыл и красоту. Но тот пыл обладал разрушающим действием, а красота была корыстной приманкой. Как только появлялся поклонник, Каприс впускала в него жало коварных помыслов, обесточивала и забирала силу. В природе так расчётливо поступает самка богомола, уничтожая того, кто некогда был ей близок плотью. Помимо корыстолюбия в Каприс присутствовала ещё одна утомительная особенность — её было слишком «много» во всем: в разговоре, где болтала громче всех; в действиях и взглядах, которые расточала с пристальной дотошностью охотника. Дома будто бы всё вертелось только вокруг неё, и порой казалось, старшие Медичи забывали, что у них есть ещё и младшая дочь Летиция. То, что безвозмездно прощалось Каприс — другой не сходило с рук. Летиция была довольно смиренной, чтобы оказывать неуважение к старшим, что объяснялось проживанием на родине. Каприс в детстве перенесла тяжёлый грипп и долго лечилась в Германии. Это оказало существенное влияние на формирование пренебрежительного поведения. Порой она забывалась, что перед ней не обычная немка-горничная, а почитаемые родители, ровно как в те минуты позабылась, что непристойно столь вызывающе вести себя в доме постороннего мужчины.

Джеймс продолжил сохранять молчаливую позу. Его равнодушие удивляло. В той картине жестокого романтизма различалась нерушимая власть мужского самообладания, сковывающая льдом безразличия, а также ничтожность человеческого духа. Мы — рабы мыслей, иллюзии чувств. И беспомощность Каприс служила наглядным примером слабости. До конца я не могла судить о водах, наполняющих её внутренний мир. Откровению со мной она поддавалась только, когда дело касалось сводной сестры. Кроме того, много ли я смыслила в любви в те годы? Был ли тот случай проявлением любви или нелегкой погоней за первенство — оба варианта выглядели убого.

В конце концов Каприс сдалась.

— Женившись на ней, ты разобьешь моё сердце… — пролепетала она.

— Мне всё равно на тебя, твои чувства и твою мольбу. Проваливай к дьяволу.

Не умея достойно терпеть поражение, Каприс огляделась по сторонам и, увидев стопку писем на столе, схватила связку и швырнула на пол — это последнее, чем она могла смягчить рану ужаленного самолюбия. Джеймс повернул голову в ту минуту, когда Каприс, оттолкнув меня в сторону, вылетела из дома Кемелли, захлопнув дверь.

— Что вы об этом скажите? — спросил Джеймс, растягивая на губах таинственную улыбку.

— Это отвратительно! — воскликнула я. — Вы были непростительно грубы с Каприс.

— Я лишь вёл себя так, как позволяла она. Это дешевый спектакль, не более. Она слишком вжилась в одну роль, чтобы другие играть талантливее.

Те слова Джеймса открыли мне тогда глаза на причину его безжалостности к Каприс. Я часто задумывалась над ними и, наконец, поняла, что главный кирпичик, благодаря которому строится та или иная связь между двумя людьми — это присутствие в них чувства самодостоинства, уважения самого себя, границ дозволенного. Согласно этому на подсознательном уровне оценивается самомнение другого человека и выбирается соответствующая модель поведения по отношению к нему. Есть в этом некая зеркальность: что отдаешь в мир, то и получаешь.

Джеймс долго наблюдал за Каприс. Сама того не замечая, она потеряла к себе уважение тем, что позволяла издеваться над собой — именно так Джеймс и поступал, напоминая картину, где самый кровожадный хищник прежде, чем кинуться на жертву, сначала изучает её, ищет слабые стороны, сопоставляет силу своей силе. Ни с одним львом не станет сражаться гиена; трусливо поджав хвост, она умчит в прерии и станет выжидать. И, только когда лев ослабнет, она снова кинется в борьбу за лидерство…

— Почему вы избегаете Летицию? — вдруг спросила я.

— Прочтите одно из писем, — предложил Джеймс. — Неважно какое. Уверен, они похожи как две капли воды. Возможно, тогда ваш вопрос станет бесполезным.

Мне вспомнился дядюшка Джузеппе, который с детства прививал мне элементарные нормы; он говорил: «Нельзя читать чужих писем. Письмо обладает особыми правами, и вникать в тайный смысл послания равносильно зайти в комнату чужого дома, где хозяин дома наг.» Джеймс был настойчив. Неясно, зачем ему понадобилось, чтоб я познала суть его интриг, все-таки я забрала последнее порванное письмо.

Выйдя из дома Кемелли, я застала Каприс на веранде. Она ходила взад-вперёд, покусывая пальцы. Завидев меня, она подскочила ближе и крепко обняла.

— Прости! Не знаю, что на меня нашло… Словно бес вселился! Я не хотела тебя толкать. Ты же понимаешь, я не могу обидеть…

Каприс замялась, и я не без иронии добавила.

— Калеку?

Она отстранилась, а в её круглых знойных глазах витало сострадание, от которого хотелось убежать.

— Говори. Не стесняйся! — сказала я, желая поставить её в затруднительное положение. А получилось совсем наоборот.

— Белла, мне правда жаль. Мы скоро выйдем замуж: я, Летиция… Тебе, наверно, обидно и больно смотреть на счастье других. Ведь вряд ли кто-то мечтает жениться на ущербной.

Слегка оторопевшая, я старалась проникнуть в беспардонные глаза Каприс. Она смотрела придирчиво, наглым взглядом бесчестия. Она была неглупа и вполне соображала, какую рану могла нанести подобными словами невольному игроку того антракта; она хотела отомстить мне за момент позора, свидетелем которого я стала.

— Ты знала, что женой Джеймса станет Летиция, а не ты, — неожиданно сказала я.

Каприс растерялась, пряча глаза. Я продолжала натиск.

— Ты соврала Летиции, что Джеймс женится на тебе, чтобы нанести ей удар. Вдобавок втянула в эту бесчестную игру доброе имя Терезы.

Каприс метнула на меня гневный взгляд.

— Не могла я сидеть, сложа руки. Джеймс неровня ей! Летиция — ангел, а Джеймс — сатана. Он обязательно её погубит!

— Ложь! Ты и не думала о сестре. Тебе хотелось досадить ей, и ты выбрала самый жестокий метод. Это гнусно и подло! Прежде, чем жалеть меня, пожалей лучше себя. Физическое уродство ничто по сравнению с моральным…

Примечания

8

Произведение для скрипичного концерта венецианского композитора Антонио Вивальди, написанное в 1723 году.