Роман за жизнь, или Секреты из-под занавески

Инна Викторовна Рогачевская, 2018

Семидесятые годы прошлого столетия. Из археологической экспедиции Аркадий возвращается в родной город Одессу. В поезде он встречает друга своего родного дяди, который после смерти родителей заменил ему отца. Савва Лейбович сообщает молодому человеку, что соседи его дядю-папу недавно похоронили. Но Яков Хаймович жив и здоров. На собственных «похоронах» старый портной знакомится с известным в Одессе вором Жорой-Ручник. С этого дня жизнь старика превращается в сплошное приключение. В старом одесском дворе жизнь, как на раскрытой ладони. Соседи все знают друг о друге. И, тем не менее, у каждого из них в «шкафу» свой «скелет». Когда тайное становится явным, никогда не угадаешь, чем и как всё закончится.

Глава 8

С приездом Софьи Адамовны в Питер, жизнь семьи старшего брата медленно налаживалась. Семён бросил пить, вернулся на работу. Постоянные гастроли, спэктакли, рэпетиции отвлекали от горя и боли, не дающих покоя душе и сэрдцу. Но рядом всегда била Софья Адамовна. Заботливая, любящая, так напоминающая ему его покойную Беллочку.

Как страшно хоронить близких людей! — произнёс Яков и надолго замолчал. — Хорошая у нас била семья, дружная, — старик грустно улыбнулся, всматриваясь в небесную синеву.

— Что было потом? — спросила уставшая немолодая женщина, баюкая на руках внука.

— А потом была война. Ужасная война изменившая наши жизни. Ой, вей, если бы не война, если бы не война…

Детей нам с Розой Б-г не дал, а я всю жизнь, как и наш отец, мечтал о синовьях и дочери. В сорок первом гОде нашему дорогому папе исполнилось семьдесят семь, а мамочке должно било исполниться семьдесят лет. Ми собирались праздновать её юбилей девятого августа, накрив стол в нашем старом двОре, позвав дорогих соседей, друзей. В этот день должна была съехаться вся наша большая семья. Как ми ждали этого, но война все изменила.

Женщина тихо напевала колыбельную, покачивая коляску с младенцем.

В молчание прошло четверть часа.

— Мои родители были расстреляны в Бабьем Яру, — произнесла, — а меня, трёхлетнюю девочку, спасли соседи. Простые, русские люди у которых я прожила страшные военные годы. Уже после войны они разыскали бабушку, так я оказалась в Одессе. Бабушка чудом осталась жива. Она рассказывала мне, о том, что вытворяли здесь румынские гады и фашисты. Она прошла все круги ада, находясь в еврейском гетто. Мой дедушка и дядя были заживо сожжены. Я вас так понимаю…

Старик покачал головой, погладив женщину по руке.

— Ми воевали за Родину, за светлое будущее детей, внуков, правнуков. В рОдной Одессе остались наши родители, жены, дети. Близнецам моего брата Натана — Игалю и Гаю било по тринадцать лет, а старшему сину Вениамина — Гарику, исполнилось десять лет. Пацаны рвались на фронт, но их не взяли. В военкомате сказали: «Не доросли до войны».

Говорили, шо они втроем сбежали с военным эшелоном. Этот эшелон разбомбили фашистские самолёты. Может быть, может быть,…иначе бы они обязательно вернулись.

Самый младший брат, вечно обкаканный Сенька, работал на военном заводе. На фронт его не брали, у него была бронь. Так, шо ви думаете он сделал? Сеня таки ушел воевать. А шо витворяли синовья Юлика и Арона, вам лучче не знать. Самуилу и Давиду не было и девяти лет. Но они так рвались на фронт бить фашистов, шо устраивали матерям и бабушке с дедушкой вирванные годы. Когда Одессу оккупировали враги, мальчишки где-то раздобыв гранаты, взорвали штаб с каким-то генералом. Им удалось убежать. Дома они рассказали деду, нашему отцу, о том, шо сотворили. Он надрал им жопы и приказал молчать. Мама дорогая, кто об этом рассказивает вслух?

Наша сестра Симха мечтала стать врачом. Когда началась война, она закончила школу. Окончив курсы медсестер, ушла на фронт. Ми воевали в пехоте. Залман и Мендель — в танковых войсках. Как я гордился своими братьями!

Говорили, шо мы рОдились в «рубашках». За годы войны никто из нас не был убит. Прэдставляете? А сколько смэрти повидали, скольких друзей потеряли…

Военный эшелон, в котором ми возвращались домой, встрэчала вся Одесса — наш родной, любимый город. Среди там были наша мама, отец, жёны, дети…

Тяжелое было врэмя, но главное, шо закончилась война. Все вернулись к мирной жизни, отстраивая разруху, строя будущую жизню.

Семён после войны стал знаменитым на весь Ленинград артистом. Мойша пошёл работать в милицию. Потом из органов его уволили, потому шо Фима, Даник, Веня с жёнами и детЯми оказались прэдателями Родины. Прэдателями Родины…. Ви себе прэдставляете? Пять лет мои братья воевали за Родину с немецкой сволочью, шоб потом их назвали прэдателями! А всё из-за того, шо они эмигрировали в Америку. Ми много лет не имели с ними никакой связи. Это было ужасное врэмя. Они хотели жить по-другому, в другой стране. Кто мог им запретить рэшать свои судьбы? Мендель, Натан, Залман открыли в Одессе пекарню. Когда они были маленькими, мэчтали печь вкусный хлеб, шоб накормить семью досыта.

Моя Роза всю жизнь проработала учителем младших классов. Умной, образованной женчиной была моя Роза, а красавицей! Я уже давно старик, а всё живу воспоминаниями. Не было дня, шоб я не думал о ней. Моей первой жены дано нет в живых, как и второй. Все покинули миня. А я, до сих пор, жив. Две мои приёмные дочери от второго брака живут не со мной. Одна в Днепропетровске, вторая на Азовском море. Средние братья в Америке. Там же их дети, внуки. Сопливый Сеня — очень важная пэрсона. Он руководит большим заводом. Кто бы мог подумать, шо из вечно обкаканного по уши мальчишки, вирастет уважаемый человек. Симха — хирург.

— Где сейчас ваши братья? — спросила девчушка, сидящая на скамейке рядом с бабушкой. — Вы часто с ними встречаетесь? Почему вы всегда один?

— Не один я вовсе, это тибе так кажется. Мои братья, моя семья, они здесь, — он накрыл ладонью грудь, — в моём сердце. Здесь моя память и боль.

Через сквер шёл почтальон, перебирая в руках письма.

— Яков Хаймович, я как раз шел к вам. Пляшите! — произнёс весело.

— Счас всё брошу и спляшу! Нашел фраерка, — ответил Яков.

— Ну, как хочите. У миня для вас две новости и обе хорошие. Во-первЫх, телеграмма от вашей старшей дочери Ципоры, а вторая новость, — он многозначительно замолчал, размахивая конвертом перед носом, отгоняя мух.

— Ну, шо, шо вторая новость? — воскликнул старик, теряя терпение, надевая на огромный нос очки. — Вейз мир! Какая прэлесть получать хорошие новости. Слушайте сюда! Мои дочери всей еврэйской шоблой приезжают к мине на Песах. Вот так счастье! Вот так радость в дом. Так. А шо здесь? — он внимательно читал вторую телеграмму, причмокивая губами от удовольствия. — Аркаша, вечный странник, приедет домой к Новому году, — старик вытер слёзы, смачно высморкался на тротуар. — Шо вам есть на это сказать? Мине нельзя умирать. Вот, шо держит миня на этой земле. Любовъ! Семья! А это самое дорогое, шо есть у человека!

Он поднялся, опираясь на палку, пошёл по направлению к дому.

— Какой занятный, — произнесла недавно подошедшая женщина, — весёлый старик.

Домой с базара возвращалась Клава Ивановна, соседка Якова. Она любила ходить через сквер. Издали завидев стайку женщин, всегда присаживалась рядом с ними на скамейку, обсуждая последние новости, городские сплетни.

— Кто весёлый? — спросила, поставив на землю авоську, из которой весело торчали веником зонтики укропа, кусты петрушки и хвосты сельдерея.

— Яков Хаймович, сосед ваш. Он каждый день нам рассказывает забавные истории из своей жизни. У него такая огромная семья, позавидовать можно, — улыбнулась женщина. — Счастливый человек.

— Счастливый человек? — переспросила Клава. — Кому здесь завидовать? Что весёлого в его жизни? Здесь плакать не наплакаться, милочка. Один он, — произнесла всплакнув, с шумом утирая ладонью нос. — Всю его семью расстреляли в немецком гетто в годы войны. Он на фронте был с братьями и сестрой. Один единственный с войны вернулся, остальные полегли. Через пять лет после войны женился во второй раз, на вдове с двумя дочками, которых любил, как своих родных деток, которых Бог им с его первой женой не дал. Дочки выросли, замуж вышли, а потом разъехались кто куда. Звали Якова с матерью переехать к ним. Младшая Фаина живёт на берегу Азовского моря. Домик свой, огород имеется. Всё звала отца с матерью к себе. Муж у нее агроном. Хороший, добрый человек, мухи не обидит. Ева — вторая жена Якова, три года назад умерла. Дочери, внуки приехали на похороны. Опять звали старика к себе. Ни в какую Яков не хотел уезжать из Одессы. Так и остался один. Есть у него родной племянник, Аркадий, сын младшего брата Сени. Когда колонны евреев вели в гетто, мальчишку спасли простые люди. Как им это удалось, ума не приложу. Аркаша археолог. Всё что-то копает в земле, ищет древние цивилизации. Яков растил Аркашу, как родного сына. Все, что осталось у Якова это воспоминаниями, память, надежда увидеть близких и дорогих ему людей, и истории, которые придумывает, чтобы быть рядом с теми, кого отняла у него война.

У молодой женщины вытянулось лицо.

— Зачем же он рассказывает всякую ерунду? — спросила, состроив недовольную мину.

— Ерунду? Это не ерунда, милочка, это жизнь, что ты понимаешь… Помню день, когда Яков с войны вернулся. Уходило их на войну двенадцать братьев и сестра, а вернулся с войны только Яков. Один единственный. Страшный день был. Очень страшный. Вспоминать нет сил, а уж пережить то, что он пережил, врагу не пожелаю. Яков ничего не знал о судьбе родных, оставшихся в Одессе. Он вернулся домой с надеждой обнять мать, отца, свою жену Розу, сестру, племянников. Вошёл во двор постаревший, исхудавший мужчина, совсем не похожий на Якова, который уходил на войну в сорок первом году. А тут отец мой покойный, Иван Иванович, как увидел Якова, кинулся ему на грудь. Обнимает, рыдает, как дитя на его плече. Вы видели, как плачут мужчины? — Клава тяжело вздохнула, утирая слезы, градом катившиеся из глаз.

— Все нормально, — говорит Яков, а у самого слёзы по щекам льются, скулы ходуном ходят. — Один я вернулся, дядя Ваня. Залман и Мендель под Варшавой, заживо сгорели в танке. Мойша погиб в бою под Минском. Фима и Даня под Сталинградом остались. Симха в Польше погибла. Сенька из окружения под Курской дугой не вышел. Натан, Юлик в Потсдаме головы сложили. Арон, Беня без вести пропали. Веня, перед самой победой, в госпитале, на моих руках, от ран скончался. Просил миня о его жене и детях побеспокоится, — Яков замолчал.

По исхудавшим впалым щекам лились слёзы.

— А о Семене и сыновьях слышно-то что? — спрашивает отец.

— Нет их больше, дядя Ваня, никого нет, — отвечает Яков.

Отец рыдает, остановиться не может, сжимает Якова в объятиях, не отпускает. Обнял его Яков и говорит:

— Потом поговорил, Иванович, по своим соскучился. Пять лет не видел, ни одной весточки от них не получил за все годы. Как мои поживают? Живы, здоровы? — а сам рвётся в подъезд свой, домой.

— Не спеши, — шепчет отец. — Нет их, Яшенька. Убили их немцы проклятые. Всех в гетто загубили: родителей твоих, Розу, племянников, жен братьев. Никого не пощадили — ни стариков, ни детей. Облавы на евреев по всему городу были и днём, и ночью. Страшное время было. Сынки твоего брата Натана — Игаль, Гай и Гарик сынок Вениамина рвались на фронт, но их не взяли. В военкомате сказали: «Не доросли до войны».

А они взяли и сбежали втроем с военным эшелоном. Больше о них никто, никогда ничего не слышал. Разбомбили эшелон этот, отъехать не успел от вокзала.

Окаменел Яков, онемел. Смотрит на свои окна. Котомку из рук выронил и медленно в дом вошёл. А потом оттуда такой крик раздался…

В этот день умерла его душа. Страшно умирала — кричала, выла, рыдала, звала всех родных поимённо.

До войны он был одним из лучших портных в городе. Роза во всём помогала ему. Он кроил, она сшивала, что вручную, что на швейной машинке. Потом отглаживала всё аккуратно. Какие костюмы шили они вместе, а платья! Всё мечтали открыть ателье «Фукс и Роза». Яков сильный человек. Заставил себя жить, работать. Никогда не пил, не курил. Что вы знаете, молодые? Через полгода после окончания войны разыскали Якова люди, спасшие Аркашу. Какая это была встреча! Ангелы рыдали на небесах. А уж, как радовались дядя и племянник. Единственных два родных человека, пережившие ад войны, оставшиеся в живых от огромной, счастливой семьи. Так и растил Яков племянника, как сына родного. Образование дал ему. Жениться решился во второй раз. Ева была хорошей, доброй женщиной. Вдова. Её дочки сильно любили Якова. Дружно они жили, по — человечески. Но один раз помню, разоткровенничалась покойная Ева с матерью моей. На кухне они говорили, я и подслушала. Жаловалась она, что ночами муж её Яков Хаймович, Розу свою зовёт, зовёт и плачет во сне. Не забыл он своей жены первой. Всю жизнь любил только её, а Еву уважал сильно. А ты говоришь «весёлый человек».

— Почему же он не скажет правды, что все умерли! Зачем придумывать то, чего нет на самом деле? Не он один пострадал в годы войны! — не унималась женщина. — Странно, очень странно, — она встала и ушла.

— Для Якова они все живы, — произнесла Клава, — родители, братья, сестра, его любимая Роза, жёны братьев, их дети. Он остался с ними в прошлом. С ними его душа, а тело здесь ожидает своего последнего часа. Придумывая о них истории, как о живых, он продлевает их жизни, проживая и свою рядом с ними. Пусть в рассказах, но с ними. Я думаю это даёт ему силы жить. У каждого из нас своя душа, понимать надо.

Клава тяжело поднялась со скамейки, подобрала с земли авоськи и поплелась в сторону дома, бормоча на ходу:

— Господи, есть ли ты?

Открылась и закрылась дверь квартиры за старым Яковом. Затих старый одесский двор, готовясь к ночи.

Он сидел на кровати, глядя на комод, на котором горели две свечи, освещая лица на старых семейных фотографиях. С них на Якова смотрели молодые мать с отцом, его братья, Аркадий, приёмные дочери, внуки, вторая жена — Ева. С портрета улыбалась Якову его единственная земная любовь, его Роза. Со старого патефона звучала тихая мелодия его любимой песни. Губы старика шевелились, он тихо пел, не отрывая взгляд от родных лиц, улыбаясь прошлому, называя его по именам.

— Роза, мэйдалэ моя, мэйдалэ (девочка). Отец, мама, Семён, Веня, Мойша, Фима, Даня, Залман, Натан, Мендель, Юлик, Арон, Беня, Сеня, Симха — малышка папина. Племянники, мальчики мои рОдные: Игале, Гай, Давидик. Ви здесь со мной, — пламя свечей вздрагивало, вздыхало, выпуская на волю маленькие снопы искр. — Ми скоро встрэтимся. Я жду этого так давно. Ой, вей, ой, вей. Ещё чуть-чуть потерпите. Только бы дожить до Песах (Пасха), обнять дочерей, внучек, а потом ещё чуть-чуть дожить до Нового года, увидеть Аркашу. Больше ничего не желаю. Больше ничего. Вей. Ой, вей, жизнь моя. Ой, вей…

На следующий день Яков Хаймович в сквер не пришел. Всё было, как всегда. Всё также мамы с детьми гуляли по скверу, беззаботно щебетали птицы, радуясь солнечному дню. Только воробьи были обеспокоены. Они стайкой прыгали у старой скамейки в поисках вкусных хлебных крошек, которыми сегодня их никто не угощал.