Трон Персии. Книга первая. Наставник

Константин Пылаев, 2021

Весельчак и балагур, поэт и бабник Тарш неожиданно оказывается в самом центре дворцовых интриг. Никогда не задумывавшийся ни о чём, кроме женщин, войне и выпивке, он внезапно обретает смысл в своём существовании. Его порочная любовь и трудное возвращение к богу полностью меняют его, заодно меняя и будущее всего Ближнего Востока.

Глава 2

— Госпожа довольна? — дождавшись паузы между песнями, исполняемые рабыней, Тарш позволил себе обратиться к жене Камбиза. Он спешился и шёл рядом с носилками в ожидании ответа.

— Скажи ему, что до его появления всё было хорошо.

Будь в голосе Манданы хоть чуть-чуть нежности, его можно было назвать красивым, но ледяные нотки портили всё. Она даже с мужем разговаривала так же. И вряд ли наедине что-либо менялось между ними. Впрочем, не ему, сыну простого пастуха, судить как должны разговаривать жёны и дочери царей.

Из паланкина высунулась прелестное личико рабыни, прикрытое наполовину прозрачной тканью, скрывавшую маленький носик и пухленькие губки. Тарш не позволил себе хотя бы улыбнуться ей, несмотря на то, что девушка ему нравилась, чем-то напоминая Иламу. Он даже не взглянул на неё, опустив глаза сразу, как она показалась из-за занавески. Знал, чем это могло для неё кончиться. Мандана была щедра на пощёчины.

— Госпожа благодарит тебя, Тарш, сын… — она запнулась, забыв, что он не носит имени отца, — за заботу о ней и передаёт, что у неё всё хорошо. — смягчив слова хозяйки, промолвила девушка, и видимо понуждаемая Манданой, добавила: — И просит не беспокоиться так часто.

— Передай госпоже, что по первому зову я явлюсь исполнить любое её желание. — склонив голову, сказал Тарш.

— Чтоб ты лопнул. — без особой злости тихо пожелала ему дочь Иштумегу, но ровно настолько, чтобы он смог расслышать.

— Госпожа вновь благодарит тебя. — дипломатично перевела рабыня.

Чем ближе были Экбатаны, тем заносчивей вела себя Мандана. Тарш сильно подозревал, что возвращаться к мужу, она не собирается, а это могло значить всё что угодно — вплоть до того, что Камбиза действительно хотят убрать с престола. Тогда и ему не жить.

Не то чтобы он боялся смерти, но предпочтительней погибнуть в битве или в пьяной потасовке, чем быть медленно удавленным палачом Иштумегу в результате дворцовых интриг. И бежать Тарш не мог — он обещал позаботиться о сыне Камбиза. Вот только дадут ли ему эту возможность в Экбатанах неизвестно.

Он остановился, и дождавшись, пока пройдут носилки, вскочил на коня. Развернул его и отправился обратно. Как и в прошлый раз, на триста персов, назначенных в сопровождение жены царя Персии, приходилась тысяча воинов Иштумегу — половина гарнизона мидян в Пасаргадах.

Камбиз переиграл тестя — в отсутствие жены у него явный перевес и в случае чего, вырежет его гарнизон, а там, глядишь, и кроме племён пасаргадов и марафий, присоединяться панфиалеи и деруши. Маспии и кермани могут и не прийти, хотя кто знает — много воинов Мидии сейчас на границе с Вавилонией. Иштумегу вряд ли решиться на войну с Навуходоносором. А вот если в Персиде начнутся волнения и придётся перебрасывать войска, то очень может быть, что вавилоняне займут приграничные земли. Они давно облизываются на Харран. Нет, не станет мидиец рисковать и злоумышлять против зятя, невыгодно. А значит, и Камбизу, и его сыну ничего не угрожает. Но всё равно — надо быть начеку.

— Что там царица?

Едва он добрался до своих, как навстречу ему выехал Ману — один из командиров его всадников, мелкий князь из маспиев, но бедный, оттого и незаносчивый. Всё его достояние — полсотни всадников, пара табунов да клочок скудной земли, половина из которого камни и песок. Не до роскошных нарядов. Зато был славным воином и пользовался уважением.

— Капризничает, да хранит её Анахита(1). — усмехнулся Тарш. — Как всегда ласкова со мной — пожелала мне лопнуть.

— Ты был бы поосторожней. — предостерёг его князь. — В Экбатанах никто не посмотрит, что ты любимец Камбиза. С твоим-то языком… — Ману поморщился, — наживёшь себе врагов.

— А то в Пасаргадах их мало. — отмахнулся Тарш, но неожиданно посерьёзнел. — Ты прав. Мне поручено хранить сына царя, а для этого надо прежде себя сохранить.

— Для начала неплохо бы вернуть к себе расположение царицы. — мудро заметил Ману.

— Может ты знаешь, как? — язвительно спросил Тарш.

— А ты подумай. Помнится, она очень любила, как ты поёшь.

Шёл двадцать пятый день пути. Дневные передышки становились всё длиннее — Мандана уставала, и с каждым днём её настроение всё больше портилось. Тарш изнывал от скуки. Его деятельная натура требовала более энергичной жизни, чем вялая и унылая езда. Пожалуй, единственным развлечением был объезд округи, в поисках возможных засад, хотя надо быть полным безумцем, чтобы напасть на такое войско. Никто из здешних правителей не обладал и половиной людей, способных противостоять тринадцати сотням. Так что его разъезды были пустой тратой времени.

В разведку он тоже не мог отправиться — персы двигались в конце каравана, а вылезать вперёд — нарываться на неприятности с мидянами, с которыми теперь необходимо было если не дружить, то во всяком случае вести себя сдержанно-вежливо. Никто не знал — сколько времени ему придётся жить среди них.

Тонкая, изящная ручка служанки выскользнула из-за занавески и щёлкнула пальцами. К ней тут же подскочил раб — начальник носильщиков.

— Госпожа устала. — потребовал остановки нежный голос.

Раб махнул рукой, и паланкин был осторожно поставлен на землю. Сам он бросился вперёд, предупредить передовых. Специальный всадник, назначенный именно для этого, получив указание, поскакал дальше, осведомляя о непредвиденном привале.

Из следовавших сразу за царицей носилок немедленно выбралась крупная, дородная женщина и поспешно направилась узнать, всё ли в порядке с беременной. Повитуха, взятая с собой Манданой в Пасаргады.

Один из рабов подложил на землю небольшую подушку, двое других раскатывали тонкий ковёр. Ещё несколько уже устанавливали навес на шесте и подтаскивая кресло.

Две рабыни поддерживая за локти, помогли Мандане выбраться и проводили до кресла. Усадили, обложив мягкими подушками.

— Чего изволит желать моя госпожа? — Дакот, командир мидийской части конвоя, упал перед ней на колени.

— Мне скучно. — медленно разминая шею, будто до этого ей приходилось таскать тяжёлые камни, пожаловалась Мандана. — Я желаю развлечься. Мне до смерти надоели голоса моих служанок. К тому же хочется порадовать глаза. Устрой-ка мне какие-нибудь состязания. Желаю знать — каковы воины у моего отца.

— Госпоже хочется лицезреть состязания в меткости? — не поднимая головы, спросил Дакот, зная её пристрастие к этому занятию.

— Да. — поразмыслив немного, приняла предложение Мандана. — Пусть будет так.

— У меня есть то, что тебе придётся по душе. — ещё ниже кланяясь, заверил царицу командир мидийцев. — Скольких воинов ты хотела бы видеть?

— Пусть будет десяток.

— Лучники или пращники? — уточнил Дакот.

— Желаю видеть и тех и других. — капризно потребовала Мандана.

— Как прикажешь. — воин поднялся. — Дозволь мне уйти, подготовить всё для ублажения твоих глаз.

— Ступай. — лениво отпустила его царица.

Дакот приложил ладонь к сердцу и сделал три шага назад и вбок, как полагается, уходя с линии прямого взгляда царственной особы.

— Постой. — задержала его Мандана. — А ведь и персы воины моего отца? Пусть тоже примут участие в состязании.

— Скольких изволишь пригласить, госпожа? — предложение не понравилось мидийскому военачальнику, но он постарался не показывать этого.

— Пожалуй, — Мандана сделала вид, что задумалась, — и одного будет достаточно. Вот пусть сам их предводитель и покажет, на что годен перс, а мы посмотрим. Напомни, как его зовут.

— Тарш, госпожа.

— Ах да, любимчик моего мужа. — она будто запамятовала. — Что ж, заодно и развлечёт меня своим пением. Ступай, передай ему, что я желаю его видеть.

— Кто из вас Тарш?

Мидийский всадник знал в лицо того, о ком спрашивал, но счёл возможным не признать — фаворит Камбиза ничем не выделялся на фоне простых воинов, всё так же предпочитая практичную куртку нарядным одеяниям.

— Ну я. — заносчиво ответил Тарш и тут же поправился, вспомнив о принятом решении вести себя с мидянами сдержанней. — Что хочет от меня храбрый муж?

— Твоя госпожа желает тебя видеть. В полном боевом облачении.

Тарш переглянулся, с подъехавшим из любопытства, Ману.

— Госпожа ещё что-нибудь велела?

— Да. — почти дружески усмехнулся всадник, заметив, что собеседник не склонен по обыкновению задираться, а наоборот, вежлив и учтив. — Просила захватить с собой твой дивный голос. Не потерял? — мидянин подмигнул. — Поторопись, царица ждёт.

— Я у твоих ног, моя госпожа. — Тарш опустился на одно колено и склонил голову. — По первому зову, как и обещал.

Он, ещё подъезжая, приметил расставленные мишени — простенькие, плетёные щиты, закреплённые на треногах, на расстоянии пятидесяти шагов. Заметил и два десятка воинов, выстроившихся неподалёку. Сообразил — намечается состязания.

— Это твой долг. — напомнила ему Мандана, и хотя его манеры её несколько удивили, это не помешало с презрением оглядеть одеяние перса. — Неужели любимец моего мужа так беден, что наряжается как нищий? Впрочем, пастух всегда остаётся пастухом.

— Мне передавали, что ты хочешь видеть меня готовым к бою.

— Тогда где твой доспех?

— Ловкость воина наилучшая зашита, госпожа. — Тарш поднял на Мандану глаза. По губам скользнула улыбка.

— Что ж, тогда позабавь меня своей доблестью, покажи — что стоит перс против мидянина. И… — она сделала паузу, — пой. Приступай.

— Дозволь сперва посмотреть, — с учтивостью попросил Тарш, — как покажут себя воины твоего отца, великого Иштумегу, сына Увах¬шт¬ры, царя Мидии, да подлит его годы Амератат. Быть может, увидев их умения, я признаю себя побеждённым.

— Наглец. — еле слышно промолвила Мандана. И уже громче. — Пусть будет по-твоему. Начнём, пожалуй, с них. — и указала на пращников.

Первый же камень угодил точно в центр щита. Подтянувшиеся зрители встретили это громкими восклицаниями. Дальше следовали как промахи, так и меткие попадания. Последний, раскрутив пращу, запустил снаряд так, что от удара мишень опрокинулась. Мидяне победно взревели.

— Что скажешь, перс? — глаза Манданы блеснули, по губам пробежала дразнящая усмешка, которую не могла скрыть тонкая ткань, прикрывающая лицо.

— Скажу, что воины твоего отца несравненны. — прикладывая ладонь к сердцу, улыбнулся в ответ Тарш. — Но всё же, позволь мне, сыну простого пастуха, показать, что могу я.

— За этим я тебя сюда и позвала.

И персы, и мидяне переглядывались между собой. Уж больно неприличным становилась эта беседа между женой царя и, пусть и высоко взлетевшим, но всё же низкого происхождения простолюдином. Это могло породить нехорошие слухи, особенно учитывая репутацию Тарша, но эти двое вели свою игру, и до остальных им не было дела. Только цели у них в этой игре были разные.

— Тогда позволь мне самому выбрать мишень.

Мандана посмотрела на Дакота. Тот широким, разрешающим жестом показал на ряды своих воинов. Тарш прошёлся мимо них, оценивая навскидку крепость щитов.

— Вот этот. — его выбор пал на тяжёлый пехотный, овальной формы, с умбоном по центру.

Дакот коротко кивнул и воин вручил свой щит Таршу. Тот покрутил его, признавая искусство оружейника и передал двум рабам, занимающихся установлением мишеней.

— Отчего же ты не поёшь? — притворно-сочувственно спросила Мандана. — Или ты так поражён доблестью воинов моего отца, что потерял голос?

— Что ж, изволь. — и стоя к ней спиной, лицом к мидянам начал, придумывая на ходу, складывая первые попавшиеся слова в песню.

Конь да стрела — вот и всё богатство моё

И сердце, как река горная вольное

Всё к ногам твоим положу

Идём же со мной, моя милая

При этих словах он обернулся и пошёл в её сторону, поигрывая круглым камнем, предназначенным для метания.

Но смеялась в лицо мне гордячка

Понося все дары мои

Купец мне дороже — смотри

Жемчуга и нефритовые бусы

Что принёс он мне в дар

Сердце моё покупая

Или ты хочешь, чтоб я на циновке спала

Когда я рождена жить в шелках

Оттенки голоса менялись от страстного и нежного до презрительно-холодного. Его взгляд, устремлённый на Мандану, был таким же.

Но ты ведь не любишь его

Кричал я в отчаянии

Я же всего себя тебе отдаю

С ним ты не будешь счастлива

Он шёл почти танцуя, широко раздвигая грудную клетку, отчего голос становился громким и мощным.

Что мне до любви

Коли дом мой будет пустой

Я не буду твоей, уходи

Уходи, твоей я не буду

Подойдя к отметке, от которой определено бросать, он вложил камень в расширение посередине длинной верёвки и принялся раскручивать пращу, не отрывая глаз от восседавшей на кресле молодой женщины. Праща мерно загудела, разрезая воздух и ускоряясь с каждым кругом. Тарш перевёл взгляд на мишень и тут же отпустил один конец. Раздался свист, и камень ударил в верхнюю часть, между окантовкой и умбоном. Хрустнула основа, но щит выдержал. Персы огорчённо выдохнули. Из рядов мидян послышались колкости.

— Ты попал. — с оттенком разочарования сказала Мандана. — Но воины моего отца были точнее.

— Ты действительно так думаешь?

***

— Мама? Мама! — закричал мальчик, трясся и покрывая поцелуями холодную руку женщины, но та молчала — её душа уже готовилась идти через мост. Перейдя через него, она будет вечно молодой и красивой. — Мама. — прошептал он, начиная плакать.

Тозур частенько побивал жену, считая это справедливым возмездием за причинённые ему душевные страдания. Уже на первом году их совместной жизни это иногда бывало. А уж после того случая…

Скифы налетели внезапно. Их было немного — банда, просочившаяся между, пусть и малочисленными, но мобильными и хорошо вооружёнными приграничными отрядами. Они даже не стали отбирать и угонять скот — в любой момент могла появиться помощь. Ограничились тем что было в деревне — десятка два лошадей, зерно и так, по мелочи.

Но и позабавиться не забыли.

Тозур пас стадо далеко от деревни и до него разбойники вряд ли бы добрались. Тем не менее он предпочёл отсидеться два дня в горах, прежде чем вернулся домой. Скифы пощадили деревню. Не стали тратить время на поджоги, дым пожарища мог привлечь внимание, и убийства, прибив лишь несколько стариков, в отсутствие мужчин, решивших дать отпор. Но память о себе оставили. В животах женщин.

Когда Тозур вошёл в дом, то застал свою жену сидящей на земляном полу — расхристанная, она мерно раскачивалась взад-вперёд и тихонько то ли пела, то ли выла — он не стал выяснять. Вместо этого жестоко избил за измену. Впрочем, это помогло выйти Наойи из ступора.

Первое время делал он это регулярно, предварительно напиваясь, и лишь когда отчётливо обозначился живот, старейшины решили вмешаться.

— Если она умрёт родами, тебя обвинят в убийстве. — предупредил его главный старейшина. — Женщина, носящая ребёнка, благословлена самой Анахитой. Ты не можешь знать, чей это ребёнок, и ты такой не один. Иди и помни.

До самых родов он не осмеливался поднять на неё руку и не пил, опасаясь, что сорвётся. Когда Таршу исполнилось три месяца, побои возобновились. Сперва робкие, словно проверяя её на крепость здоровья, потом сильнее и чаще.

Лет с пяти и сам Тарш испытал счастье подзатыльников — Тозур так и не признал его своим сыном. А когда мальчику исполнилось восемь, всем стало ясно — скиф. Тогда же он впервые заступился за мать, за что и расплатился с лихвой.

Но несмотря на нелюбовь «отца», он был весёлым сорванцом, затевая порой такие проказы, что получал ещё больше. Мог, к примеру, задержав под водой дыхание, подплыть, к вымачивающим в речке шерсть, женщинам и выскочить перед ними голым, после чего, под ругань, смеясь вылавливать упущенное ими с перепугу руно.

Мог с двадцати шагов камнем попасть в кувшин с водой, который несла на плече молоденькая девушка, после чего умело спрятаться и наблюдать за плачущей и мокрой девицей, представлявшей, как будет ругаться мать за разбитую посуду. А потом пойти и признаться в преступлении её родителям.

Он не боялся ядовитых змей, безжалостно лупя их палкой, будто это велел ему сам Ахура-Мазда.

Лошади его любили. Он мог поладить с любой, едва нашептав ей на ухо что-то ласковое, словно знал какие-то заветные слова. Рослые кони подсаживались, позволяя тем самым мальчику на них забраться и везти его туда, куда он хотел, невзирая на крики пастухов и обещания неизбежного наказания.

Вовремя одной из таких ночных проказ, озлобленный на очередную жалобу соседей на сына, Тозур особенно жестоко избил его мать. Тарш не отходил от неё, все эти дни почти ничего не ев. Несчастная шесть дней мучилась, прежде чем милосердные язаты(2) явились за ней и избавили от страданий.

— Мама. — он тщетно кусал губы, силясь не расплакаться, но всё же заплакал. — Прости, мама, я не хотел, прости. Ну не оставляй меня, прошу тебя. Я всё-всё буду делать для тебя. Хочешь, буду шерсть чесать, воду носить каждый день. Не уходи.

Дальше был один вой. Он выл, пока не появился шатающийся Тозур. Ещё на подходе, по животным воплям мальчишки муж догадался, что его Наойя умерла. Войдя в дом и едва взглянув на жену, убивец пьяно расплакался. И выместил горе на Тарше.

— Это из-за тебя, скифский ублюдок. — молотя его кулаками и убеждая себя в его виновности, кричал Тозур. — Если бы не ты, этого ничего не было.

Несмотря на ловкость и проворство, мальчишке всё же здорово досталось. Он до последнего не хотел отходить от тела матери, но когда Тозур схватился за плеть, он понял, что надо бежать.

Плетью отец владел хорошо. Однажды Тарш видел, как ею он рассёк морду и выбил глаз кинувшемуся на него псу. Он бросился на улицу и побежал. Молча, не призывая никого на помощь.

Тозур кинулся в погоню, взбешённый непокорностью того, кого не желал признавать сыном. Тарш легко убежал от погони и покинул пределы деревни. Но и там его не оставили в покое.

Тозур, бранясь и спотыкаясь приближался. Он уже не отдавал себе отчёт и желал только одного — поквитаться за смерть Наойи.

Тарш поднял камень.

Её он сплёл сам, подсмотрев подобную у наведывавшихся однажды к ним в деревню воинов, из числа тех, кто нёс охрану пограничья, а потом долго тренировался. Вложив камень в утолщение, он с ледяной яростью раскрутил её над собой. В темноте Тозур не разглядел пьяными глазами, что делает мальчишка. Прилетевший камень угодил ему в лоб, размозжив череп.

Подойдя к телу, Тарш с ненавистью плюнул в окровавленное месиво и отправился к старейшине, рассказывать о случившемся.

Его признали убийцей. Хуже того — убийцей отца. В отличие от Тозура — избитая жена умерла по истечении трёх дней после побоев. Отсюда следовало по закону, что причиной смерти явилась слабость здоровья. Таршу было всё равно — после кончины матери его собственная судьба его мало беспокоила.

Суд старейшин не стал приговаривать мальчика к смерти и даже позволил ему дождаться, сидя возле дома, когда родителей отнесут в «Башню Молчания»(3). После чего отвезли в Тейшебаини и продали там в рабство.

***

Тарш хитро улыбнулся.

— В бою, моя госпожа, надо убить врага, а не попасть в его щит. Отнесите его подальше. — приказал он рабам. — А то на такое расстояние пращники не подпускают. — пояснил он Мандане. — Не успеют отойти и укрыться за пехотой.

Он взял ещё один камень и дождавшись, когда рабы установят мишень, вновь принялся раскручивать пращу. Гул, свист. Снаряд угодил в то же место, что и в предыдущий раз. Верхняя часть щита разлетелась, а остатки упали на землю. Персы ликовали.

— Вот так должно быть в бою, моя госпожа. — заявил пращник.

— Что ж, ты был убедителен. — с мнимым безразличием признала его победу царица. — А с луком ты управляешься так же?

— Лучше. — самодовольная ухмылка не сходила с лица Тарша. Он не сдержался и подмигнул Дакоту. Его уже понесло — перед ним была женщина, пусть чужая, пусть нелюбимая, но она должна им восхищаться. Теперь и он желал, чтобы эта заносчивая гордячка смотрела на него с обожанием. И по её глазам видел, что близок к цели.

— Тогда твоя очередь быть первым. — указала ему Мандана. — И пой.

Тарш взялся за лук. За него он отдал купцу с севера баснословные деньги, на которые можно было кутить не скупясь год или же купить небольшой табун. И не жалел. Заодно приобрёл двенадцать тетив и шесть костяных колец для стрельбы. Мало разбирающийся в воинском деле купец неуклюже показал ему, как пользуются ими скифы, но Тарш мгновенно понял и оценил всё удобство нового способа захвата тетивы.

Открой свой лик: садов, полных плодов, я жажду,

Уста открой: мёда сладостных рос я жажду,

Откинь ткань облаков, солнце, лик свой яви,

Чтоб радость мне блеск лучезарный принёс, я жажду.

Он прервался и отпустил тетиву. Стрела легла точно в центр плохенького плетёного щита. Повернулся к царице и поклонился.

Призывный звук твой слышу и вновь лететь,

Как сокол в руке царя — к свершению грёз я жажду,

Сказала ты мне с досадой: “Прочь от меня!”

Но голос твой слышать и в звуке угроз я жажду,

Снова выстрел — и вторая мишень поражена. Ни персы, ни мидяне не произнесли ни звука, слушая дивный голос и молча восхищаясь его талантом. Тарш положил на тетиву сразу две стрелы.

Сурово ты молвишь: “Зачем не прогнали его?”

Из уст твоих слышать и этот вопрос я жажду,

Из сада друга, о ветер, повей на меня;

Вдохнуть аромат тех утренних рос я жажду.

Первая лишь чиркнула по краю и отскочила, зато вторая впилась куда следует. Он достал ещё одну.

Мне без тебя этот шумный город — тюрьма;

Приютом избрать пустынный утёс я жажду.

На площади с чашей, касаясь любимых кудрей,

Средь пляски вкусить сок сладостных лоз я жажду.

Мне скучно средь духом убогих людей. (Ибн аль-Фарид)

Он вскинул лук, разводя руки, и стрела взметнулась ввысь. Среди всех зрителей не нашлось ни одного, кто бы не проводил её взглядом. Их сердца успели трижды толкнуть кровь прежде, как она упала с небес в несчастные останки расколотого камнем щита.

Десять мидийских лучников тоже отстрелялись, и пусть только трое из них не попали в свои мишени, такого впечатления они не произвели — в отличие от них, певец делал всё это непринуждённо. Будто играючи.

Мандана украдкой бросала на него взгляды, и каждый раз, ловя их, Тарш неизменно томно прикрывал глаза. Они оба достигли того, чего хотели — он вернул её расположение, она — убедила себя, что покорила наконец-то этого варвара.

Дальше он творил невообразимое. Швырнул в мишень дротик, вздыбив коня и невероятным образом удерживаясь на нём, сжав бока сильными бёдрами. Стрелял на скаку, сидя на голой спине коня, по-мальчишески поджав ноги. Из десяти стрел, пущенных им, лишь две не попали в цель. Повторить подобное никто не осмелился.

Но этого ему показалось мало.

— Ты позволишь? — обратился он к Дакоту, показывая на его лучников.

— Что ты задумал? — поинтересовалась Мандана.

— Моя госпожа желала развлечься. Тогда я покажу, как бывает по-настоящему. Вы, трое. — он обнажил меч и им указал на лучших лучников Дакота. — Золотую монету, если кто из вас попадёт в меня. Стреляйте разом.

Всё произошло так быстро, что никто не успел его остановить. Он показал всем приз и убрал за пазуху. Попросил у одного из персов его щит и отошёл к мишеням. Выбранные им стрелки взглянули на командира. Тот на царицу.

Мандана нахмурилась — кровопролитие не входило в её планы, но отступать было поздно.

— Накажите этого зарвавшегося наглеца. — велела она.

Тарш стоял, опустив руки. Со стороны казалось, что воин расслаблен, но это было не так — он сосредоточился. Каждый мускул был готов в любое мгновение прийти в движение, спасая своего хозяина. Глаза внимательно наблюдали за противником.

Стрелки пошептались друг с другом и встали на изготовку. Пауза затянулась. Кто-то из них неожиданно неслышно подал сигнал, и три стрелы, одновременно полетели в сторону безумца, вознамеривавшегося играть со смертью.

Первую он принял на щит. Вторую сбил клинком. С третьей дело обстояло значительно хуже — Тарш отчего-то думал, что все трое будут метиться ему в грудь и голову, но коварные мидяне перехитрили его. Первыми стрелами они всего лишь отвлекали. Истинная цель была ноги. Боль обожгла бедро. Правда, удача оказалась на стороне перса — наконечник лишь царапнул, распоров кожаную штанину. Но в любом случае он проиграл.

Тарш невозмутимо положил оружие и пращой перетянул ногу над раной. Прихрамывая и улыбаясь добрёл до ухмыляющихся лучников.

— Ваша взяла. — не переставая улыбаться, залез в куртку и извлёк золотой. — Держи!

Один из лучников подхватил заслуженный приз. Глаза всех троих загорелись жадностью, но они быстро опомнились и кивками поблагодарили за щедрость человека, бывшего несколько минут назад их мишенью. Рассуждая здраво, Тарш тоже остался доволен — мидяне будут не в обиде. Всё же как-никак, но им удалось сразить меткого стрелка и хвала Творцу, что это обошлось ему в прямом смысле малой кровью.

— Никак наш храбрый перс ранен? — приподняла брови Мандана. — Однако, ты проиграл.

— Так бывает. — всё с той же улыбкой, согласился Тарш. — Когда по-настоящему.

— Ну раз ты сам наградил своих победителей, то и мне пристало одарить сегодняшнего победителя. Думаю, никто не посмеет возразить, что этот воин достоин награды? — и посмотрела на Дакота. Тому ничего не оставалось, как признать это. — Тогда… — она что-то шепнула на ухо одной из рабынь, — выбирай.

Служанка метнулась к толкущимся позади кресла девушкам-невольницам. Те покорно выстроились в ряд, как на базаре. Тарша передёрнуло. Рабов он не любил. В смысле не имел своих. Он позволял чужим рабам ухаживать за ним, мог платить за любовь, но покупать свободу или отбирать её не желал. К тому же не имея своего дома, предпочитал ночевать либо во дворце Камбиза, либо что чаще, во всевозможных злачных и не очень заведениях. А ещё за рабами требовалось следить и заботится. Ему было лень.

— Они все девственницы. — Мандана несколько иначе поняла его нерешительность. — Или ты считаешь награду недостойной твоего умения?

— Я считаю себя недостойным владеть тем, что принадлежит тебе, госпожа.

— Но я своего решения не переменю. — капризно и немного сердито настаивала дарительница. — Коли не можешь выбрать, я сама подберу то, что достойно такого, как ты.

— Как прикажешь. — Тарш впервые после смерти Куруша согнулся так низко. — Твоя воля — закон для меня.

— Ступай. — повелительно отпустила воина-певца Мандана. — Можешь навещать меня чаще. Я довольна. — обратилась она уже к Дакоту. — можем продолжить путь.

1 — Анахита — божество-язат в зороастризме, богиня воды и плодородия

2 — Язаты — в зороастрийской мифологии особый вид божеств, приближенных к Ахура-Мазде

3 — «Башни молчания» — каменные погосты у зороастрийцев. Осквернять трупами землю воспрещалось