Трон Персии. Книга первая. Наставник

Константин Пылаев, 2021

Весельчак и балагур, поэт и бабник Тарш неожиданно оказывается в самом центре дворцовых интриг. Никогда не задумывавшийся ни о чём, кроме женщин, войне и выпивке, он внезапно обретает смысл в своём существовании. Его порочная любовь и трудное возвращение к богу полностью меняют его, заодно меняя и будущее всего Ближнего Востока.

Глава 6

Пятьдесят дней воздержания — это, конечно, много, но не настолько, чтобы не заметить разницы между Кирам, так звали его новую подружку, и Иламой, на которую она была похожа и до которой ей было далеко. Принимая в расчёт все обстоятельства, Тарш был обходителен и заботлив, но несмотря на это, нашёл девушку чересчур застенчивой и скованной. Он заподозрил, что то был один из тех редких случаев, когда его обаяние не произвело должного впечатления.

Конечно, если бы он не торопил события и отложил плотские утехи на некоторое время, дав девушке возможность привыкнуть к нему, вероятно, всё было бы иначе, но уж как вышло. Слишком велик был соблазн немедленно воспользоваться подарком. В конце концов, она его рабыня, а он её хозяин.

Под утро господин нежно разбудил, свернувшуюся клубком Кирам, и ещё раз предпринял попытку зажечь в ней страсть, которая закончилась ещё большим разочарованием — девушка оставалась холодна. Даже на его поцелуи она почти не отвечала, но он, как все мужчины, списал на неопытность.

Всё же после долгой разлуки с женским телом это был пусть маленький, но праздник, и когда через два часа после восхода солнца, предварительно постучав, вошёл Касис с большим подносом полным еды, Тарш пребывал в благодушном настроении, чего нельзя было сказать о слуге, имевшего вид побитой собаки.

— Послушай, друг мой. За то серебро, которое вчера ты взял у меня с тобой обязаны были сделать такое, что ты должен был вернуться оттуда еле живой и с глупой, счастливой улыбкой на лице. А я что вижу?

Всё время, пока они с Кирам завтракали, Тарш посматривал на своего раба, размышляя, что же эдакого произошло ночью с Касисом, отчего тот пребывал в таком подавленном состоянии. За эти дни он успел так привыкнуть к своему слуге, и его интерес был вполне искренним.

Касис в течение всей трапезы стоял, понуро повесив голову, не смея поднять на хозяина глаз. Тарш заподозрил неладное.

— Спасибо за заботу обо мне, господин. — похоронным голосом поблагодарил слуга. — У меня всё хорошо.

Тарш сильно засомневался в искренности слов раба.

— Кирам, милая, ты не хочешь прогуляться по саду? Тебе ведь разрешено гулять в саду?

— Когда я была служанкой госпожи, да, но только с ней или по её поручению. Теперь я принадлежу тебе, господин, и не могу находиться там без тебя. — робко пояснила девушка.

— Возьми. — он снял с шеи шнурок с маленьким золотым ярлыком и протянул ей. — Наденешь, и если кто спросит, скажешь, что ждёшь меня. Мне дозволено там гулять. Нам надо, — он строго поглядел на Касиса, — поговорить. Наедине.

— Да, господин. — пискнула она, надев шнурок на себя и закутавшись в накидку, змейкой скользнула мимо застывшего Касиса к дверям.

— Рассказывай. — предложил поделиться печалью Тарш, едва дверь за ней закрылась. — Что не так?

— Вот. — немного помявшись, Касис развязал свой тощий кошель и выложил перед хозяином серебряную монету. Отошёл назад и виновато опустил голову.

— И что это значит?

— Прости, господин, я не смог.

— Не смог, в смысле не нашёл нужный дом?

— Я так не могу, господин. — сделав ударение на слове «так», оправдался Касис.

— А, — Тарш, кажется, начал догадываться в чём дело, — первый раз? Так и надо было объяснить хозяину дома и он подобрал тебе нужную девку. Что сложного?

— Господин, ты неправильно…

— Что ты заладил господин, да господин. — перебил Тарш. — Раздражает. Мы же вроде договорились? А ты опять через каждое слово. И эта, — он кивнул на дверь, в которую выпорхнула Кирам, — господин, господин. — он сделал недовольную мину и неожиданно для себя самого пожаловался. — А сама как горный ручей зимой. — и подмигнул.

Касис вспыхнул.

— Значит так. — Тарш сгрёб монету со стола. — Столько тебе не надо, кутить ты всё равно не умеешь. Будешь посещать девок через три дня на четвёртый. Никаких но, — он пресёк возражения в зародыше, — я сказал, будешь. И всё сделаешь как надо. Мне нужен здоровый помощник, — он старался не называть Касиса рабом, — а не изнывающий от похоти смерд. Да и мне так будет спокойней, зная, что ты спишь в своей комнате, а не подслушиваешь, как мы тут развлекаемся. Начнёшь сегодня же. Понял?

— Да. — обречённым голосом подтвердил Касис, впервые за время разговора подняв глаза на хозяина.

— Смотри, проверю. — Тарш шутливо погрозил ему пальцем. — Завидую я тебе. Мне вот запретили посещать такие дома. С удовольствием поменялся бы с тобой местами — тебе певичку, мне — шлюх, но не судьба. Я теперь такой же подневольный, как и ты. — и рассмеялся, завидев, как покраснел Касис. — Я сейчас уеду в лагерь. Ты остаёшься за главного.

— Хозяин, а как же… — слуга кивнул на дверь.

— Как-как. Будешь прислуживать моей женщине, как и мне. Я же могу тебе доверять?

— Да. — после некоторого молчания сурово поклялся Касис. — Да, хозяин, можешь.

*

— Раб он и в Парфии раб, чего здесь знать-то? Делай, что велят, кланяйся, да прибавляй господин.

В лагере Тарш занялся подготовкой выбранных им людей. Перво-наперво приказал перенести свою палатку на самый край лагеря, подальше от любопытных глаз, а главное — ушей. Сюда он и привёл Назима — десятника из своей сотни и двух из сотни Ману — Дайтуша и Маштуни. С самим Ману пришлось договариваться и по другому поводу. Ему требовались гонцы для связи с Пасаргадами. Сотник обещал посодействовать.

А с этими тремя предстоял серьёзный и долгий разговор, на тему их будущего поведения. По известным причинам эта троица имела весьма призрачное понятие, что значит быть рабом.

— Ну не скажи, Назим. — возразил Тарш. — Надо знать, как именно кланяться, каким голосом говорить. И надо знать, что может господин сделать с рабом, а что не может.

— Как это? Он же раб. Что хочу, то с ним и сделаю. — удивился Дайтуш.

— Тут ты неправ. Раб рабу рознь. Между твоим рабом и рабом того же Иштумегу большая разница. Твоего я могу убить и заплачу тебе его стоимость, ну ещё штраф, а с рабом царя так не выйдет.

— А чьими рабами мы были? — поинтересовался Маштуни.

— Об этом после, да и не вас дело. Вы должны знать обо всех особенностях владения рабами. Вот представь — ты хочешь убить своего раба.

— За что?

— Ну я не знаю. Украл он что-то у тебя и прогулял. Достаточный повод?

— Нет, он же денег стоит, зачем убивать? — рассудительно заметил Назим. — Поколотить — это да, а убивать… Так я в ещё большем убытке останусь.

— Вот, и я про это. У тебя он один и тебе его жалко.

— У меня три.

— Неважно. А у Иштумегу много. Он и его жалеть не будет. Представь — ты царь, и у тебя раб украл золото. Что ты с ним сделаешь?

— Кожу сдеру с живого.

— Правильно. А теперь другой случай. Вот у тебя дочь. И…

— У меня сын. — поправил Тарша десятник.

— Да неважно…

— Как это неважно? Сын — это сын, а дочь…

— Сейчас это неважно. У тебя дочь и твой раб снюхался с ней. Что будешь делать?

— Убью или выгоню из дома — я ей больше не отец.

— Да я не про неё. Я про раба.

— А-а. — понял Назим. — Рабу яйца отрежу и продам.

— И покроешь своё имя позором? — прищурился наставник в премудростях невольничей жизни.

— Что позорного в том, чтобы отрезать яйца рабу?

— А вдруг он расскажет новому хозяину о причинах потери столь нужного органа?

— Тогда язык отрежу. — выкрутился воин.

— Допустим. Но он и руками может всё объяснить. Или ты и руки отрубишь? Кому нужен безрукий раб. Такого ведь не продашь. Да и раб может удрать, если поймёт, что ему уготована такая участь. Или хуже того — бросится на тебя и придушит, храни тебя Ахура-Мазда.

— Раб? На меня? Да я его…

— Рабы бывают разные. — загадочно улыбнулся Тарш, памятуя, как пыхтел Акакис, боясь кинуться на него с кулаками. А ведь ему было только двенадцать.

***

— Я дам за него три монеты. В Экбатанах за него дадут в лучшем случае пять. А мне его ещё кормить в дороге.

Утро началось с верёвки. Акакис, едва проснувшись, отпер каморку раба и пнул ногой мальчика. Тот медленно поднялся, мысленно прощаясь с этим домом, готовясь сменить хозяина. О том, чтобы оставить его здесь, не могло быть и речи. Шутка ли — соблазнить дочь господина. За это можно было и висюлек лишиться. Но в этом случае никто не гарантировал возникновение ненужных сплетен. Им ещё выдавать дочь замуж. А убить раба, за которого заплачено серебром не позволяла жадность.

Тарш, спустя два года, снова оказался на базаре в качестве товара. Акакис долго водил мальчишку по рядам, разыскивая караванщиков и расспрашивая их о пути следования. Наконец, ему удалось выяснить, что один из караванов с рабами, идёт через Экбатаны в Аншан. Это было то, что нужно.

— Нет-нет. — испуганно замахал руками Акакис, опасаясь, что в столице империи узнают о его позоре, словно кому-то там было до этого дело. — Вези его дальше.

— Тогда две.

— Но он стоит восемь! — воскликнул ушлый продавец. — Ты хочешь остричь меня как барана.

— Хочешь восемь — вези сам. Хочешь в Экбатаны, хочешь в Лидию. Там и продавай. Я куплю его за две. Парень он вроде крепкий, да только глаза шустрые — того и гляди, сбежит. Сам-то на верёвке его привёл. Отчего так? Зачем продаёшь?

— Да… — Акакис судорожно придумывал причину продажи мальчика-раба, обещавшего стать хорошим помощником, — ест больно много. — в его глупую голову не пришло ничего лучшего. — А я человек бедный.

— Ну вот видишь. — рассмеялся хозяин каравана, уверенный, что продавец врёт и причина в другом. — А мне за три втюхиваешь. Две, и цена окончательная.

Акакис засопел по привычке, напоследок с ненавистью поглядев на раба, который и здесь ввёл его в убыток. Глубоко вздохнул и махнул в отчаянии рукой. Купец кивнул помощнику, который принял конец верёвки и Тарш обрёл нового хозяина.

— А торговец из тебя дрянь. — отчитывая монеты, оценил способности продавца караванщик.

— Ты должен обещать, что продашь его как можно дальше. — потребовал Акакис, не обратив внимание на едкое замечание купца. — Как можно дальше.

— Обещать? Тебе? — караванщик надменно усмехнулся. — Ладно, ладно. — успокоил он испугавшегося простолюдина. — Клянусь. Клянусь, — повторил он громко, — что продам этого мальчишку не раньше, чем покину Экбатаны. — и добавил тише, глядя на обомлевшего от ужаса Акакиса. — Да кому ты нужен со своим позором.

— Чем же ты так не угодил своему бывшему хозяину, что он сплавил тебя так далеко.

В этот же день они покинули Тейшебаини. Тарша определили к его сверстникам — в караване вместе с ним шло ещё девятеро подростков, двое из которых были младше его, пятеро почти одного возраста с ним и двое парней постарше.

Все они были куплены в Тейшебаини, куда свозили перекупщики скифский полон. Самих скифов в город бы не пустили, памятуя об их налёте, да они и сами сюда не совались и брали количеством, продавая живой товар за половину стоимости.

Предприимчивые купцы, в число которых входил и Урпатас, нынешний хозяин Тарша, зная это, скупали по дешёвке рабов и везли южнее — в Элам и Парсу, где за них можно было выручить и две, и три цены.

Лет двадцать назад, до войны Мидии с персами, на границе между ними частенько озоровали многочисленные шайки, в основном из Драгианы, но после того как ими занялся Увах¬шт¬ра, а затем и Куруш, разбойников сильно поубавилось, и караванщики могли здорово сэкономить на охране.

Бредя вместе со всеми, связанный одной верёвкой, от которой отходили концы, заканчивавшиеся петлями на шеях невольников, Тарш сильно скучал. Нет, поначалу ему всё нравилось — новые впечатления от путешествия, смена обстановки и ходьба налегке, вместо тяжёлого тюка шерсти на плечах. Но на седьмой день вид угрюмых и неразговорчивых рабов стал навевать на него лютую тоску.

И тут случилось чудо — Тарш открыл в себе талант к сочинению песен. Он так удачно складывал самые простые слова, что его тихое мурлыканье себе под нос начало привлекать всеобщее внимание, сперва рабов, а после и охранников, также изнывающих от скуки.

Вначале он по большей степени сочинял про своего бывшего хозяина, изображая его похождения в гильдию и его унизительные просьбы, а затем и вовсе стал приписывать всякие несуществующие у настоящего Акакиса пороки.

С каждой новой песней голос становился крепче, а содержание смешнее. Сторожа в открытую веселились над его шутками, и указывая друг другу на него пальцами, хлопали себя по ляжкам, чем нервировали лошадей.

Спустя пятнадцать дней, уже исчерпав темы для песен, он начал получать заказы от охранников, выслушивая их истории, умудряясь за пару часов, сочинить очередной шедевр, зачастую весьма похабного содержания.

В конце концов, и сам Урпатас, до той поры сдержанно воспринимая его творчество, снизошёл до разговора с забавным рабом.

— Тут ведь какое дело, господин, — он панибратски улыбнулся караванщику, — не всякому и расскажешь.

— Неужто и мне не поведаешь? — спустил дерзость Урпатас, также улыбнувшись в ответ. — Мне, своему хозяину?

Тарш сделал вид, что задумался.

— Так и быть. Но ты уж никому не рассказывай. — громко попросил маленький наглец. — Дело-то семейное.

— Клянусь. — Урпатас со смехом приложил ладонь к груди, решив подыграть рассказчику.

— Тогда слушай. Была, значит, у моего хозяина, он, к слову, шерстью занимался, любимая коза. Другой скотины у него не было, если не считать его старухи. Правда, была у него и дочка, но та ещё страшней. Вымя во! — Тарш показал. — Вечно вся в шерсти — отцу, значит, помогает. Ну там вычёсывает, прядёт. Оттого и в шерсти вся. И так на козу похожа, только рогов нет. А так мать родная не отличит. И стала эта коза, в смысле дочка, приставать ко мне. Прям проходу не давала. А девка-то на выданье, меня и купили, чтобы я кувшин, значит, жениху еёйному нёс. Я, понятное дело, ни в какую, а она ж настаивает. Ну как, думаю, можно с такой-то козой? И вот, лежу я как-то в коморке своей, без сна мучаюсь. Всякое разное непотребство в голову лезет, спасу нет. Дай, думаю, выйду, проветрюсь. А хозяин мой, надо сказать, повадился по ночам навещать свою козу. Чё уж там он с ней делал, не ведаю, может доил, может ещё что. Ну вот, вышел я и в кустики. Достал. Стою, журчу, струйкой балуюсь. Глянул за кусты, а там дочка хозяйская. Тоже видать до ветру вышла. И тут меня Ахриман попутал, не сдержался. Будь что будет, думаю, а осчастливлю-ка я козу эту. Всё равно не спиться. Пусть её папаша потом меня на куски рвёт. Ну я и пристроился. Стою, наяриваю, как вдруг слышу — дверь открылась и кто-то хвать меня за волосы. Всё, думаю, петь мне теперь тонким, как у ангела голосом всю оставшуюся жизнь. Лежу на земле, пинки хозяйские считаю. Тут невмоготу стало. Крикнул я, но тихо, чтобы старуху не разбудить. — Прости, говорю, хозяин, что дочку твою спортил. Да и не первый я у неё. А он возьми да и заплачь, жалостливо так, аж сердце у меня зашлось. — Ладно бы дочку мою, говорит — ей козе и так женихов не видать. Ласточку мою зачем обесчестил, паскудник ты этакий. Глянул я, а из кустов и впрямь коза вышла. В смысле коза, а не хозяйская дочка. Глаза такие довольные. — Бей, говорю, хозяин меня до смерти. Не смогу я после этого жить. Сел я рядом с ним и тоже плачу. В общем, договорились — он мне висюльки мои сохранит, а я никому не рассказываю о любимой, но обесчещенной козе.

— Что ж это, ты её… того? — утирая от еле сдерживаемого смеха слёзы, спросил Урпатас.

Уже с середины рассказа, включая рабов, что постарше, охранников и самого хозяина каравана, гоготали даже не над самой историей, сколько над рассказчиком, повествующим, словно это было с ним на самом деле. Тарш строил рожи, размахивал руками и пучил глаза, когда этого требовал сюжет. Развязка никого не удивила, но все дружно грохнули, едва он закончил.

— Да ты бы видел их, хозяин! — воскликнул враль, сделав невинные глаза. — Одно лицо, в смысле зад. И та, и эта в шерсти — как тут не спутать.

— Так ты у нас теперь стало быть… — Урпатас не рискнул озвучить прозвище, полагающееся за такой проступок, прикрыл рот, будто поправлял усы, давя новый приступ хохота.

— Ты обещал никому не рассказывать. — укорил его Тарш. — Ежели кто узнает, засмеют.

— Будь спокоен, не расскажу. Ведь мы никому не расскажем! — громко выкрикнул его господин, призывая всех хранить выдуманную тайну мальчишки. — Вот видишь, никто не скажет. — он обвёл всех присутствующих рукой, и подозвав к себе одного из охранников, пошептавшись с ним, тронул коня.

— Так что же всё-таки ты натворил?

Ближе к вечеру, на привале к нему подошёл тот самый охранник, и сняв с него петлю, потребовал идти с ним.

Урпатас, лёжа на толстой, войлочной подстилке, делил досуг с кувшином вина. Рядом, на маленьком столике, аппетитно пахнув, лежал в окружении овощей здоровый шмат мяса, при виде которого у Тарша, уже давно питавшегося в основном бобами, потекли слюнки.

В доме Акакиса ему практически не доставалось мясного — Таиса каждый раз тщательно выковыривала его из похлёбки, предназначенной для раба. Правда, иногда мальчишке удавалось стащить кусок-другой, но случалось это не часто. А мясо он любил.

Тарш замялся, не желая говорить правду, стараясь сохранить достоинство девушки, лишь по случайности не успевшей одарить его лаской. Но караванщику и не требовалось подтверждения его догадок. Видимо, подобное было ему не в диковинку.

— Значит, спортил таки хозяйскую козу? — он ухмыльнулся. — В смысле дочку?

— Не успел. — буркнул Тарш.

— Повезло тебе, что не успел. Успей ты, и голосок у тебя действительно был бы тоньше. Ты очень строптив для раба, и это плохо. Да ещё эта история. Я не смогу продать тебя в хороший дом, с меня потом могут спросить. Придётся тебя выставить на рынок, а жаль. Ты мне понравился. Я бы с удовольствием оставил тебя себе, но я дал слово, а слово я привык держать. Однако никто не может помешать мне дать тебе добрый совет.

Тарш молчал.

— Ты что ж, раб, не нуждаешься в советах своего хозяина? — усмехнулся Урпатас.

— Я раб по случайности, но я готов выслушать твой совет, господин.

— Об этом и речь. Совет мой — смирись. С таким голосом и крепким телом ты, думаю, сумеешь понравиться какому-нибудь любителю мальчиков, а там глядишь и выкупишь себя. Если согласен, я помогу. У меня есть такие на примете. Или на базар?

— На базар. — Тарша передёрнуло от такого предложения.

— Как знаешь. — Урпатас отрезал от мяса небольшой кусок и на ноже протянул мальчику. — Ешь.

Тарш посмотрел на хозяина с подозрением.

— Бери. — тот усмехнулся. — Я не из тех, о ком ты подумал. И возьми сладостей. Быть может, после продажи ты их и не увидишь больше. Бери, бери, не стесняйся.

***

— Был?

Тарш задержался в персидском лагере, приканчивать вместе с Ману бочонок вина, с остатками от прошлых посиделок, вернувшись во дворец лишь под вечер следующего дня и сразу завалился спать, отослав Кирам ночевать на женскую половину. Ему полагались покои с тремя комнатами — господской, рабской и ещё одной, где теперь хозяйничала наложница. Был также маленький закуток, в котором господин мог предаваться «размышлению», периодически требовавшегося организму.

Отчасти он не торопился возвращаться и по причине последней неудачи — его мужское самолюбие было слегка ущемлено, и он не успел ещё проголодаться по женскому обществу, отчего и не хотел лишний раз встречаться с девушкой. К тому же их с Ману гульба, продолжавшаяся всю ночь, давала о себе знать.

Проснувшись, Тарш ещё до завтрака, пока не вышла Кирам, поинтересовался выполнением его указания.

— Да, господин. — несколько суховато доложил Касис.

— Хорошо. Надеюсь, всё прошло как надо? — допытывался хозяин, но видя, как слуга засмущался, удовлетворился полученным ответом. — Тогда у меня к тебе сразу просьба. Надо отправиться со мной в лагерь и поговорить с нужными мне людьми. Ты должен им помочь.

— Как?

— Мне нужно, чтобы ты объяснил им, как это — быть рабом.

— Зачем? — удивился Касис.

Тарш строго поглядел на него.

— Прости, хозяин. Я понял. Наверно, им ещё понадобится знать дворцовые порядки?

— Ты догадлив. Всё-таки мне повезло с тобой. Да и тебе со мной тоже. Я прав? Тогда иди разбуди Кирам, пора завтракать.

— Но господин, мне нельзя заходить на женскую половину без дозволения. Я не евнух.

— Так ведь я разрешил.

— Без её разрешения. Вдруг она там неодета.

— Как всё трудно у вас. Ну тогда постучи и пригласи к столу.

— Не надо, господин, я уже проснулась. — в дверях своей комнаты стояла Кирам. — Ты звал меня?

— Да, отрада глаз моих. Я хочу разделить с тобой эту пищу. А после желаю прогуляться с тобой по саду

— Прости меня, Кирам. Я, наверно, тебя сильно обидел.

Тарш, как и любой перс, любил сады, но не оттого, что они красивы. В них женщины становились податливы к его обольстительным речам. Посреди цветов, в звуках журчавших фонтанов и в тени одурманивающе пахнувших яблонь и персиков это получалось как нельзя лучше. А уж когда он пел, они и вовсе теряли голову.

Но в случае с Кирам всё совсем иначе. Ей было безразлично. Не то чтобы она ему сильно нравилась — просто теперь ей уготовано место рядом с ним на долгий срок, и Таршу очень хотелось привычного внимания и ласки. К тому же его мужская гордость не могла смириться с её равнодушием. Это был вызов, не принять который он не мог. К этому примешивалось гадливое осознание, что она невольница, всецело принадлежавшая ему, проявляет такую холодность к своему хозяину, но Тарш гнал от себя эти мысли, не желая видеть в ней рабу. Ведь даже к шлюхам он относился если не с уважением, то хотя бы как к женщинам, достойным его любви.

— Нет, господин, ты ничем не можешь меня обидеть, ведь я принадлежу тебе и готова исполнять все твои желания.

— Послушай, Кирам. Я так не хочу. — Тарш сам начинал запутываться. — Хорошо, давай так — забудем всё, что с нами было, и ты мне позволишь попробовать заново.

— Как будет угодно господину. — всё так же не поднимая глаз, ответила девушка.

Тарш снова наткнулся на стену, отказываясь понимать, что происходит, заключив, что лучше обождать, пока всё как-нибудь само получиться и не торопить её. Его поспешность и так сыграла с ним недобрую шутку, заставив сомневаться в себе. Отложив на время попытки до неё достучаться, он решил попросить её о помощи.

— Ладно, давай оставим это. Хорошо? Тогда у меня будет просьба.

— Что прикажешь, господин.

— Передай своей прежней госпоже, что я хочу говорить с ней.