Холодное блюдо

Крейг Джонсон, 2004

Уолт Лонгмайр уже двадцать пять лет служит шерифом в одном из округов штата Вайоминг. Его мечты о мирной жизни в отставке разбиваются, когда неподалеку от индейской резервации находят труп. Убитого зовут Коди Притчард, и два года назад он и его приятели получили условные сроки за изнасилование школьницы из племени шайеннов. И теперь кто-то открыл на них охоту. Говорят, что месть – это блюдо, которое подают холодным, но мало что может унять ярость человека, вышедшего на тропу войны. И в попытках остановить его шериф вместе со своими помощниками может и сам стать жертвой.

Месть — это блюдо, которое подается холодным.

Пьер Амбруаз Франсуа Шодерло де Лакло. Опасные связи

1

— Боб Барнс сказал, что у БЗР нашли труп. Боб на первой линии.

Может, она и стучала, но я не слышал, потому что наблюдал за гусями. Я часто смотрю осенью на гусей, когда дни становятся короче, а скалистые берега реки Клир-Крик покрываются льдом. В нашем округе офис шерифа находится в старом здании Карнеги. Мой отдел переехал сюда, когда в библиотеку округа Абсарока привезли столько книг, что тем пришлось искать новое помещение. Портрет Энди до сих пор висит у главной лестницы. Предыдущий шериф отдавал честь старому барону-разбойнику^[1] каждый раз, как выходил на улицу. У меня большой кабинет со стороны южного залива, справа от которого открывается прямой вид на горы Бигхорн, а слева — на долину у реки Паудер. Именно через эту долину гуси летят на юг, спиной ко мне, и обычно я тоже сижу спиной к окну, но иногда все-таки поворачиваюсь на стуле — последнее время это происходит все чаще.

Я уставился на нее, это один из моих излюбленных приемов на работе. Руби — высокая, стройная женщина с твердым характером и ясно-голубыми глазами, которые заставляют людей нервничать. Мне нравятся такие черты у секретарей — это помогает отгонять от офиса всякий сброд. Руби прислонилась к дверному проему и перешла на стенографию:

— Боб Барнс, труп, первая линия.

Я перевел взгляд на мигающий красный огонек на столе и отстраненно попытался придумать способ отделаться от этой проблемы.

— Он казался пьяным?

— На моей памяти он ни разу не казался трезвым.

Я положил на грудь папку с документами и фотографиями, которые изучал, принял звонок и включил громкую связь.

— Привет, Боб. В чем дело?

— Привет, Уолт. Ты в эту хрень просто не поверишь… — Не то чтобы он казался пьяным, но Боб — профессионал, так что сразу и не поймешь. На какое-то время он замолчал. — Я не шучу, у нас тут жмурик.

— Всего один? — подмигнул я Руби.

— Да я же серьезно. Билли перегонял овец Тома Чатэма по БЗР на зимнее пастбище, и эти паршивцы столпились вокруг чего-то… Там жмурик.

— Ты его не видел?

— Нет. Его нашел Билли.

— Передай ему трубку.

Послышалось мимолетное шуршание, а потом прозвучала молодая версия голоса Боба.

— Ал-л-ло, шер-р-риф?

Невнятная речь. Супер.

— Билли, ты сказал, что видел труп?

— Да, видел.

— И как он выглядел?

Тишина.

— Как труп.

Мне сразу захотелось побиться головой о стол.

— Это кто-то знакомый?

— А, да я не подходил близко.

Вместо этого я просто натянул шляпу на лоб и вздохнул.

— И насколько близко ты подходил?

— Метров на двести. Через долину течет ручей, и там крутой склон. У него овцы и собрались вокруг чего-то. Я не хотел ехать туда, потому что недавно помыл машину.

Я смотрел на красный огонек до тех пор, пока не понял, что это был конец фразы.

— Может, это была мертвая овца или ягненок? — Вряд ли койот, раз другие овцы не побоялись подойти. — Где вы находитесь?

— Где-то в километре от старого моста Хадсон на 137-й.

— Ладно, оставайтесь там. Кто-нибудь приедет через полчаса.

— Есть, сэр… Шер-р-риф? — Я подождал. — Папа просит привезти пиво, наше почти закончилось.

— Еще бы. — Я нажал кнопку и взглянул на Руби. — Где Вик?

— Ну, она точно не сидит в кабинете и не смотрит на старые рапорты.

— Пожалуйста, скажи, где она.

На этот раз вздохнула Руби, а потом, так и не взглянув мне в глаза, подошла ближе, подняла потертую папку с моей груди и поставила обратно в шкаф с картотекой — как и всегда, когда заставала меня за чтением этого рапорта.

— Тебе не кажется, что надо сегодня выйти из кабинета? — Руби не отвела взгляд от окна.

Я задумался.

— Я не потащусь к 137-й, чтобы посмотреть на мертвую овцу.

— Вик на улице, регулирует движение.

— У нас всего одна дорога. Зачем ей это?

— Вешает огоньки на Рождество.

— Еще даже не День благодарения.

— Это решение городского совета.

Я отправил ее вчера на собрание и благополучно забыл об этом. У меня два выбора: поехать на 137-ю, выпить пива и поглазеть на мертвую овцу с пьяным Бобом Барнсом и его сыном-недоумком или позволить Вик высказать все, что она обо мне думает.

— В холодильнике есть пиво?

— Нет.

Я поправил шляпу и попросил Руби приказать всем, кто будет обращаться по поводу трупов, перезвонить на следующей неделе, потому что на пятницу больше мест нет. Она привлекла мое внимание упоминанием моей дочери, единственном лучике солнца в моей жизни.

— Передавай Кади привет и попроси, чтобы она мне позвонила.

Как подозрительно.

— Зачем?

Руби просто махнула рукой. Мои отточенные навыки детектива сочли это странным, но у меня не было ни времени, ни энергии разбираться.

Я запрыгнул в Серебряную Пулю^[2] и покатил в магазин Дюрана за упаковкой пива из шести бутылок. Официальные лица не должны полностью потакать вредным привычкам Боба Барнса, поэтому я открыл одну и сделал глоток. Ах, горная свежесть. Мне придется проехать мимо Вик и выслушать, насколько сильно она на меня злится, и вот я вырулил на главную дорогу, встроился в ряд из трех машин и уставился на вытянутую ладонь заместителя шерифа Виктории Мориетти.

Вик родилась в большой семье профессиональных патрульных из Южной Филадельфии. Ее отец был копом, ее дяди были копами, ее братья были копами. Проблема только в том, что ее муж не был копом. Он был полевым инженером в корпорации «Консолидейтед Коул», и его перевели в Вайоминг, чтобы он работал на шахте примерно на полпути отсюда до границы с Монтаной. Когда он согласился на новую должность чуть меньше двух лет назад, Вик все бросила и уехала с ним. Около двух недель она сидела дома и строила из себя домохозяйку, а потом приехала в офис, чтобы подать заявление.

Вик не была похожа на полицейского, по крайней мере, на здешних — точно. Я решил, что она одна из тех ребятишек, что получили гранты от Фонда Кроссроудс и скачут по окружным дорогам в кроссовках за 150 баксов и бейсболках «Янки Нью-Йорка». Дорожный патруль забрал у меня одного из постоянных помощников, Ленни Роуэлла. Я мог бы вернуть Терка из Паудера, но хуже этой идеи было только бриться тупым лезвием. Дело не в том, что Терк плохой помощник; просто вся эта ковбойская чушь меня выматывает, как и его подростковый нрав. Никто другой не просился на эту работу, поэтому я и позволил Вик заполнить заявление.

Я читал «Дюран Курант», пока она сидела в приемной и полчаса царапала что-то на этой чертовой бумажке. Рука с ручкой начала дрожать, и под конец лицо Вик стало веселого цвета асфальта. Она бросила листок на стол Руби, прошипела «Ну на хрен» и ушла. Кому мы только не звонили, чтобы получить рекомендации — от следователей по баллистике до начальника полиции Филадельфии. С такими успехами пришлось считаться: одна из лучших выпускниц академии, степень бакалавра в области правоохранительных органов в университете Темпл, отсидела курс в магистратуре по баллистике, две благодарности и четыре года службы. Она быстро продвигалась по карьерной лестнице и в следующем году уже стала бы детективом. Я бы тоже психанул.

Я приехал по адресу, который оставила Вик, — к маленькому домику на колесах рядом с пересечением шоссе, вокруг которого не было ничего кроме грязи и голых кустов полыни. У домика стояла «субару» с пенсильванским номерным знаком и наклейкой флоридской футбольной команды, так что ошибки быть не могло. Когда я поднимался по ступенькам, Вик уже открыла дверь и смотрела на меня через сетку.

— Что?

Я был женат четверть века, а еще у меня есть дочь, так что я знаю, как вести себя в таких ситуациях: не отходить от сути, говорить только по фактам. Я скрестил руки, прислонился к перилам и слушал, как они скрипят, пока металлические винты силились вырваться из обшивки.

— Тебе нужна эта работа?

— Нет.

Вик смотрела сквозь меня в сторону шоссе. На ней не было обуви, и пальцы ее ног словно кошачьи когти цеплялись за старый ковер, чтобы Вик не растворилась в эфире. Она была немного ниже и тоньше среднего, с оливковой кожей и короткими черными волосами, которые будто встали дыбом от унижения. Вик явно плакала, ее глаза были цвета потертого золота, и мне так хотелось открыть сетчатую дверь и обнять ее. В последнее время на меня тоже навалилась куча проблем, так что мы оба могли бы просто постоять и вместе поплакать.

Я опустил глаза на свои коричневые ботинки и наблюдал, как на крыльце появляются полоски грязи.

— Сегодня хорошая погода. — Она не ответила. — А моя работа тебе нужна?

Вик рассмеялась.

— Возможно.

Мы оба улыбнулись.

— Она будет твоей где-то через четыре года, но сейчас мне нужен заместитель. — Вик снова перевела взгляд на шоссе. — Причем такой, который не убежит в Питтсбург через две недели.

Это сразу же привлекло ее внимание.

— В Филадельфию.

— Да пофиг. — После этого потемневшее золото одарило меня всем вниманием, с которым я едва мог справиться.

— А мне придется носить такую же дурацкую шляпу, как у тебя?

Я нарочито поднял взгляд на края шляпы, а потом снова опустил.

— Только если захочешь.

Вик посмотрела мне за спину и кивнула в сторону Пули.

— А мне дадут такой же Бэтмобиль?

— Еще бы.

С тех пор я врал еще не раз.

Я сделал большой глоток, допил первую бутылку и засунул ее обратно в упаковку. Желваки Вик заиграли, как бицепсы. Ей пришлось постучать по моему окну перед тем, как я его опустил.

— Какие-то проблемы, патрульный?

Она наигранно опустила взгляд на часы.

— Сейчас 16:37, куда, черт возьми, ты собрался?

Я откинулся на широкую спинку сиденья.

— Черт меня не взял, но ты близка. Я еду домой. — Вик просто стояла и ждала. У нее это отлично получалось — спрашивать и просто стоять и ждать, пока ей ответят. — Ну ладно, позвонил Боб Барнс, говорит, они нашли труп между участком Джима Келлера и Бюро по управлению земельными ресурсами.

Она откинула голову назад и оскалилась.

— Труп они нашли. Тогда я хренов камикадзе.

— Ага, похоже, это тот самый овцецид, которого мы все боялись.

День подходил к концу, и бутылка пива помогла поднять мне настроение. Небо было все еще идеально голубым, но с северо-запада шел целый ряд облаков, который только начал заслонять горы. Ближайшие облака были белыми и пушистыми, но сзади виднелись более темные, от которых на большой высоте точно появится рассеянный снег.

— Выглядишь отстойно.

Я искоса на нее посмотрел.

— Хочешь сама поехать?

— Тебе же по пути.

— Нет, еще дальше, на 137-ю.

— Все равно тебе ближе, тем более, раз уж ты ушел пораньше…

Ветер становился все сильнее. А разговор все затягивался.

— Ну, раз ты не хочешь…

Вик снова на меня зыркнула.

— Ты весь день протирал штаны в кабинете.

— Мне нехорошо, кажется, у меня грипп или типа того.

— Может, иногда надо выходить и заниматься? Сколько ты уже весишь? Сто двадцать?

— Какая ты злая. — Она продолжала на меня смотреть. — Сто тринадцать.

Звучало намного лучше, чем сто пятнадцать.

Вик сосредоточенно уставилась на мое левое плечо, видимо, обдумывая планы на вечер.

— Глен приедет домой поздно. — Она взглянула на себя в зеркало заднего вида и сразу же отвернулась. — Где они?

— 137-я, где-то в километре от старого моста Хадсон, — кажется, разговор налаживался. — В машине Билли.

Вик уже собиралась уходить, но я добавил:

— Они просили захватить с собой пиво.

Она повернулась и постучала по моему пассажирскому окну.

— Если бы я повезла ему пиво, то захватила бы вашу вскрытую упаковку, мистер. Вообще-то у нас в штате действует закон об открытой таре.

Я наблюдал, как от ее размашистой походки от бедра отскакивал пистолет шестнадцатого калибра.

— У меня почти всегда с собой открытый контейнер, независимо от моего состояния.

Она улыбалась, когда захлопывала дверь своей пятилетней патрульной машины. Приятно, когда ты можешь осчастливить коллегу. Я направил свою огромную машину к западной части города, но Вик обогнала с сиреной и мигалками. Она показала мне средний палец, когда проезжала мимо.

Я не мог не улыбнуться. Сегодня пятница, у меня с собой пять бутылок пива, и вечером мне позвонит дочь. Я проехал мимо долины Волф, не обращая внимание на незаконно припаркованные у дороги машины с номерными знаками других штатов. Под конец охотничьего сезона эта сторона равнин превращается в Диснейленд для всех мальчиков с большими игрушками. Но я просто наблюдал, как облака медленно закрывали горы Бигхорн. На верхушках лежал первый снег, и заходящее солнце окрашивало его в лиловый вместо ледяного голубого. Я прожил здесь всю жизнь, не считая учебы в Калифорнии и службы во флоте во Вьетнаме. Во время отъезда я постоянно думал об этих горах и поклялся, что буду смотреть на них каждый день, когда вернусь. По большей части так и происходило.

К тому времени, как я выехал на перекресток, дорогу уже слегка припорошило снегом, он кружился вокруг полыни и пастбища. Когда я остановился у почтового ящика, тени уже были длинными. Там лежало только объявление о распродаже у «Доктора Леонарда», и меня испугало то, что я этим заинтересовался. Я подъехал к дому, минуя оросительную канаву.

Марта выросла на небольшом семейном ранчо недалеко от Паудера и ненавидела жить в городе. Поэтому три года назад мы купили небольшой участок Фонда, а также кучу бревен, которые называют набором, пробурили колодец и установили септик. Мы продали дом в городе, потому что Марта настолько не хотела там жить, что переехала в трейлер, который я одолжил у Генри Стоящего Медведя, владельца «Рыжего пони» и по совместительству моего самого старого друга. К осени мы закончили стройку и подключили отопление. А потом Марта умерла.

Я припарковал машину на гравийной дорожке, достал пиво и прошел по участку грязи, ведущему к двери. Все хотел посадить траву, но снег мешал. Я толкнул дверь и переступил со шлакоблока на фанеру. Здесь еще есть над чем поработать. В доме были стены, но в основном просто каркасы. Если включить свет — висящие голые лампочки, — то освещение лилось сквозь деревянные прутья и рисовало на полу узоры. Электричество еще не провели, поэтому у меня были восемь розеток, подключенных к генератору, и работало все от него. Вода была, но вместо двери в ванной висела занавеска для душа — соответственно, гости у меня появлялись нечасто. Еще в доме стояло пианино моей свекрови, «Генри Ф. Миллер» довоенных времен, на котором я иногда мог что-то забацать, но со смерти Марты я к нему не притрагивался. Все книги были сложены в коробках из-под пива у задней стены, и в позапрошлое Рождество мы с Кади в порыве праздничного оптимизма купили торшер, кресло и цветной телевизор «Сони Тринитрон». Торшер и кресло служили исправно, а вот телевизор — нет. Без тарелки можно было поймать лишь 12-й канал, по которому показывают только черно-белые точки под успокаивающее шипение. Я смотрел его каждый день.

Я опустил телефон на картонную коробку рядом с креслом, чтобы не пришлось вставать, когда он зазвонит. С другой стороны находился переносной холодильник для пива. Затем бросил пальто и шляпу на коробки, включил торшер и сел в кресло с «Доктором Леонардом» на коленях. Я открыл каталог на третьей странице и раздумывал над покупкой чехла из искусственной овчины для всех стандартных кресел. Я взглянул на сложенные бревенчатые стены и попытался выбрать между цветом слоновой кости и каштановым. На самом деле все это не важно. За четыре года мне так и не удалось по-настоящему продвинуться в области декора интерьера. Возможно, мне судьбой предназначено обходиться обычным полиэстеровым акриловым флисом «Доктора Леонарда». Эта мысль была достаточно тревожной, чтобы открыть четвертую бутылку пива, которая была чуть теплее, чем первые три. Я отвинтил крышку, зажав ее между большим и указательным пальцами, и бросил в ведро из гипсокартона — единственную мусорку в этом доме. Я хотел было позвонить Доку по номеру 1-800, но боялся помешать звонку Кади. Она пыталась уговорить меня установить перенаправление вызовов, но я решил, что этого добра мне хватает и на работе, незачем платить за такую же привилегию дома. Я нажал на пульт и переключился с основного четвертого на двенадцатый канал: призрачное шоу. Моя любимая программа — черные капли разного размера передвигались сквозь метель, не производя при этом слишком много шума. Самое оно, чтобы хорошенько подумать.

Я вернулся по проторенной мысленной дорожке к отчету, который лежал у меня на груди, когда Руби вошла в кабинет. Мне даже не нужна была сама папка. Я помнил в ней каждый клочок бумаги. Там есть черно-белая обрезанная фотография — такая же, как и многие другие. С их помощью мы наделяем человека определенным клеймом страдания. «Место для фотографии». Пустой белый фон, нарушенный только тенью электрошнура, потому в нашем округе профессиональных фотографий не делали. В другой ситуации такие портреты могли бы смотреться не так уныло.

Мелисса была северной шайеннкой. На фотографии у нее темная копна густых волос, завивающихся к плечам, но внизу они слегка потускнели, на шее виднелись несколько синяков, а на скуле — ушиб. Я прямо слышу, как появлялись эти травмы. Натренированному глазу ее черты могут показаться слишком мелкими, как лепестки еще не раскрытого бутона. Миндалевидные глаза непроницаемо смотрят в камеру. Я все время вспоминаю эти глаза и эпикантус во внутренних уголках. Никаких слез. Она могла бы стать азиатской моделью в одном из этих до смешного надушенных гламурных журналов, но вместо этого была бедной девочкой, которую притащили в подвал и изнасиловали четверо подростков, наплевавших на то, что у нее фетальный алкогольный синдром.

Три года назад. После бесконечных разбирательств, переразбирательств, подачи и передачи заявлений дело поступило в суд в мае. Я запомнил, потому что начала цвести полынь, и этот запах раздирал мне слизистую носа. Девочка с фотографии ерзала и суетилась на стуле, вздыхала, закрывала глаза руками и пропускала волосы через пальцы. Она скрещивала ноги, садилась на разные стороны и опускала голову лицом вниз на трибуну свидетеля.

— Я запуталась… — это все, что она говорила. — Я запуталась…

В папке есть и другие фотографии, цветные, которые я вырезал из школьного ежегодника Дюран. Я оставил описания, прикрепленные к фотографиям, в качестве глупой шутки: Коди Притчард, футболист, бегун; Джейкоб и Джордж Эсперу, близнецы как по крови, так и по футболу, члены охотничьего клуба и будущие фермеры Америки; Брайан Келлер, футболист, гольфист, член студенческого совета, почетный ученик школы.

Они вставили в девушку метлу, бутылку и бейсбольную биту.

Меня назначили следователем по этому делу, и я знал Мэри Реблинг еще с детства. Мэри — учительница английского в средней школе Дюран, а также тренер женской баскетбольной команды. Она сказала, что спросила Мелиссу Маленькую Птичку об отметинах на лице и руках, но не смогла получить внятного ответа. Позже Мелисса пожаловалась на боли в животе и кровь в моче. Когда Мэри потребовала рассказать, что произошло, Мелисса ответила, что поклялась никому не рассказывать. Она боялась, что мальчиков может это обидеть.

Руби говорит, что со дня суда я достаю эту папку раз в неделю. Она считает, что это ненормально.

По просьбе Мэри Реблинг я пришел в школу во время тренировки по баскетболу. Пока девушки бегали, я снял значок, вытащил наручники и пистолет и спрятал их в свою шляпу за столом. Я сидел в кабинете и играл с карандашами, пока не заметил двух девушек в дверях. В Мэри было сто восемьдесят два сантиметра, и она прямо сказала мне, что пошла со мной на выпускной только потому, что я был одним из немногих мальчиков в классе выше ее. Мэри возвышалась над Маленькой Птичкой и не давала ей отступить, положив руки на плечи Мелиссы. На молодой индианке блестел юношеский пот, и, если бы не синяки на лице и плечах и признаки фетального алкогольного синдрома, она смотрелась бы просто идеально. Я поднял один из карандашей и сказал:

— Не понимаю, как им удается засовывать грифель внутрь.

К моему удивлению, ее лицо помрачнело, когда она задумалась над этим вопросом.

— Наверное, есть такие деревья, которые уже растут с грифелем.

Ее лицо просияло от облегчения, что она смогла разгадать загадку.

— Вы шериф. — Ее голос был таким детским и концентрировал в себе все доверие мира. Меня словно отбросило на двадцать пять лет назад, когда Кади по субботам смотрела «Полицейские — наши друзья» в «Улице Сезам».

— Да, он самый. — Она обвела меня взглядом от ботинок с закругленными носками до спутанных серебристых волос, которые точно торчали во все стороны.

— Синие джинсы.

Мы были третьим округом в Вайоминге, где синие джинсы считались за униформу, но у нас правоохранительные органы обычно сидели в транспорте, так что городское население редко видело нас ниже пояса.

— Да, в ширину такие же, как и в длину.

Мэри попыталась подавить смех, и Мелисса посмотрела на нее, а потом снова на меня. Такие проблески чистой любви увидишь нечасто, ведь умные люди хранят ее в себе на черный день. Я начал вставать, но потом передумал.

— Мелисса, твой дядя — Генри Стоящий Медведь? — я решил, что лучше начать с какой-то личной связи.

— Дядя Медведь. — Улыбка на ее лице была просто огромной. Генри был одним из самых недооцененных пророков и лично заинтересованных людей, которых я когда-либо знал.

Я жестом попросил ее сесть напротив и закатал левый рукав рубашки, чтобы показать едва заметные перекрестные шрамы на левой руке.

— Однажды я играл в бильярд с твоим дядей Медведем в Джимтауне и поранился…

Девушка округлила глаза, когда села на стул напротив меня, и инстинктивно потянулась, чтобы дотронуться указательным пальцем до мраморной плоти моего предплечья. Ее пальцы были прохладными, а ладони до странности лишены всяких линий, будто ее судьба еще не была определена. Я медленно потянулся через стол, скользнул ладонью под подбородок девушки и приподнял, чтобы подчеркнуть сильный ушиб на линии скулы.

— У тебя тоже есть ранения. — Она коротко кивнула, тем самым освободив лицо, и опустила глаза на рабочий стол, где лежало письмо о президентской награде за физическую подготовку. — Как это произошло?

Маленькая Птичка прикрыла ушибленную челюсть, быстро повернувшись в сторону, а потом бросила косой взгляд на Мэри.

— Мелисса, я не хочу никому причинять вред, но еще хочу, чтобы никто не причинял вред тебе. — Она кивнула и начала мягко раскачиваться взад-вперед, крепко зажав руки между ногами. — Тебя кто-то обидел?

Девушка не отводила взгляд от стеклянной поверхности стола Мэри.

— Нет.

Я изучал отражение Мелиссы и пытался представить ее такой, какой она должна была быть. Мелисса относилась к сильным, ясноглазым шайеннам из северной резервации, а предки ее матери были кроу. Я силился вообразить, как выглядела бы Мелисса, если бы мать не отняла у нее искру любопытства из глаз, когда употребляла слишком много коктейлей из дезинфицирующего «Лизола» и дешевого спирта во время беременности. Мелисса должна была быть прекрасной индианкой, стоящей на холмистых, поросших травой холмах Литтл-Бигхорна, протянув руки к свободному, безопасному будущему. Когда я поднял глаза, то подумал, что девушка прочитала мои мысли, увидела ту же картину. Она перестала раскачиваться и смотрела на бриллиантовые застежки моей рубашки.

— Было романтично, — спокойно сказала Мелисса, будто эмоции сделают ее заявление менее важным. Она снова перевела глаза на стол.

Я откинулся на спинку стула, позволив кончикам пальцев оставаться на краю срезанного стекла.

— Что было романтичным, Мелисса?

— Прогулка, — ответила она столу.

Пиво кончилось, Кади так и не позвонила, и я отказался от чехла «Доктора Леонарда», который мог бы спасти будущий продуманный интерьер дома. Мне нужны еще пиво и какая-нибудь компания, поэтому я с силой надел шляпу, плотно застегнул куртку из овчины и шагнул в горизонтальные снежные вихри, вылетающие из-за угла дома. Самое время проехать километр по мощеной дороге до «Рыжего пони». Я немного постоял на досках, прислушиваясь к чему-то выше ветра — всего в десяти метрах от земли хлопали крылья, и гуси предупреждающе кричали друг другу, пока летели на юг. Может, они отправлялись слишком поздно. И, может, не они одни.

Вдалеке виднелись очертания скачущего неонового пони в темноте и нескольких грузовиков, припаркованных на гравийной стоянке. Подъехав ближе, я заметил, что в самом баре не горит свет, и меня накрыла паника при мысли о том, что за пивом придется ехать обратно в город. Я припарковался и разглядел в затемненном окне движение нескольких фигур. Пробки выбить не могло, ведь красный неоновый пони все еще скакал на моем капоте и лобовом стекле. Я пробивался сквозь ветер, чтобы дойти до стеклянной двери бара, и только чудом не столкнулся с владельцем и директором «Рыжего пони» — Генри Стоящим Медведем.

Мы с Генри знали друг друга с начальной школы, когда подрались у питьевого фонтана, и он расшатал два моих зуба хуком слева, которому научился на Блэк-Хиллс. Мы постоянно соревновались в силе с самого детства и до старшей школы, а потом я закончил университет Калифорнии, из-за чего снова стал годен, попал в армию и уехал во Вьетнам. Генри незаинтересованно попытался оценить образовательную систему белых в Беркли и успел понять, что она ему не нужна еще до того, как КОВПВ наградило его оплаченным четырехлетним отпуском в Анкхе. Именно там Генри признал, что окончательно понял суть белых — они способны убивать как можно больше людей самыми эффективными способами.

По возвращении в Штаты Генри пытался поступить в колледж, но быстро понял, что больше не может слушать лекции. В семидесятых он вернулся к политике и следующие десять лет был в сердце каждого движения коренных американцев. Но придя к выводу, что революция — это дело молодых людей, Генри вернулся в округ Абсарока на похороны бабушки, которая его вырастила, и раздобыл где-то деньги, чтобы вместе с Фондом превратить старую станцию Синклер, единственное общественное здание Кроссроудс, в своеобразный бар, который потом назвал «Рыжий пони». Генри просто обожал Стейнбека. Фонду было выгодно открыть бар — хотя бы для того, чтобы уберечь конференц-залы с восточными коврами от заляпанных дерьмом резиновых сапог местных жителей.

Мы посмотрели друг на друга, и на его лице отразилась тень самоуничижения, которая обычно таила за собой какой-то скрытый смысл.

— Пива, Тонто? — спросил он, протягивая мне открытую бутылку и проходя мимо с чем-то вроде монтировки в другой руке. Я заглянул через бильярдную в сам бар и разглядел около восьми человек на табуретах, очерченных флуоресцентным светом пивных холодильников. Это много. Я сделал глоток и последовал за ним в дальний конец комнаты, где Генри, видимо, собирался уродовать стену. Прислонившись к ней, Генри просунул плоский конец монтировки за деревянную панель, из которой состояла внутренняя отделка бара.

— Ты опять забыл оплатить счета? — он на мгновение замер, чтобы бросить на меня презрительный взгляд, а потом навалился всеми ста килограммами на монтировку, чтобы вырвать панель вместе с гвоздями, и вскоре та с грохотом свалилась у наших ног. Я наклонился, чтобы осмотреть кольцевые отверстия в штукатурке, которые раньше прятались за панелью. Лицо Генри оставалось бесстрастным, как и всегда.

— Черт. — Он без слов просунул монтировку под следующую панель и сорвал ее на пол. То же самое. — Черт.

Я решил, что самое время спросить.

— У тебя ремонт, или мы ищем что-то определенное?

Генри махнул на стену рукой одновременно спокойно и угрожающе.

— Блок предохранителей.

— Ты заделал его панелью?

Очередной взгляд исподлобья.

— У меня хотя бы есть стены.

Генри был одним из избранных, кому довелось побывать у меня дома. С его заявлением сложно было спорить.

— Я тут подумал купить чехол для кресла из искусственной овчины.

За это я получил долгий взгляд.

— Ты пьян?

Я обдумал вопрос.

— Нет, но я над этим работаю. — Он хрипло хохотнул и отодрал новую панель; у наших ног уже образовывалась кучка.

— Черт. — Генри сунул монтировку под следующую панель. — Кади звонила?

— Нет, чертовка.

— Хм… Она звонила мне. — Он снял панель, за которой скрывался старинный блок предохранителей. — Есть.

— Что? — повернулся я к Генри.

Он постучал по маленькой металлической дверце и глянул на меня.

— Блок предохранителей.

— Кади тебе звонила? — Его глаза были темными и ясными, и дальний от меня частично скрывался за большим носом, который был сломан как минимум трижды, и один раз мной.

— Да.

Я попытался сдержаться и казаться небрежным, но Генри застал меня врасплох и прекрасно это понимал.

— Когда она звонила?

— Ну, не так давно… — У него небрежность получалась гораздо лучше.

Он указательным пальцем открыл маленькую металлическую коробочку с четырьмя предохранителями, которые выглядели так, будто застали Эдисона еще ребенком. Металл сзади проржавел, став жертвой давней протечки крыши. Провода вокруг прогнили, раскрывая потрепанные черно-зеленые завитки также проржавевшего кабеля. Четыре предохранителя были покрыты толстым слоем пыли и окружены гнездами со странным налетом из белых и зеленых кристаллов. Было похоже на две пары сердитых глаз в стене, которые только и ждали, как бы пустить 220 вольт во все, что к ним приблизится.

Генри положил руку на неровную поверхность штукатурки в том месте, где разобрал бо́льшую часть стены, и навалился на нее всем весом. Другой рукой он откинул через плечо волосы цвета воронова крыла, слегка тронутые серебром, которые доставали до поясницы.

— Один из четырех, шансы неплохие.

— Она не говорила, что позвонит мне?

— Нет. И вообще… — Он ощетинился, изображая негодование, и показал на блок. — У меня тут серьезное дело.

Я попытался помочь.

— Там есть маленькие щитки, по ним понятно, что выбило.

Генри наклонился, заглядывая в блок.

— Не то чтобы я не доверял твоим ремонтным навыкам, хоть я и знаю, что у тебя их нет, — он аккуратно стер пыль с четырех предохранителей, — но они все черные.

— А запасных у тебя нет?

— Конечно же нет. — Он достал пачку пенни, спрятанную в нагрудном кармане рубашки. — Зато есть это.

Генри улыбнулся, как койот — эта самая улыбка могла приструнить задиристых рядовых, вызвать холодок по спине у офицеров во Вьетнаме, а обычно умных женщин — заставляла сесть поближе, за бар. Ему дашь палец — откусит руку.

Я с большим опасением наблюдал, как его пальцы начали выкручивать один из ржавых предохранителей из проржавевшего зеленого отверстия. Мышцы на его предплечье извивались, как змеи под обожженной солнцем землей. Насколько мне известно, Генри никогда в жизни не приходилось таскать тяжести, но в нем все равно чувствовался дух воина, и его выдавали лишь ненатренированные бицепсы. Когда его усилия возымели плоды, а стеклянная ручка повернулась, остальная часть здания погрузилась во тьму.

— Черт.

Из бара донесся хохот, пока мы пытались разглядеть друг друга во тьме.

— Видимо, это был не тот.

Генри вздохнул, вернул предохранитель на место, и свет от холодильников снова озарил дальнюю комнату. Посетители вяло захлопали.

— Она ничего не говорила о звонке. — Он все еще смотрел на блок; теперь его шансы значительно выросли.

— А о чем говорила?

— Да ни о чем особенном. Мы обсуждали тебя.

— Что именно?

На протяжении всего разговора Генри не прекращал изучать блок предохранителей с полуулыбкой, которая свидетельствовала о том, что он не воспринимал серьезно ни электрический кризис, ни мою семейную жизнь. У Кади и Генри были симбиотические, дружеские отношения, благодаря которым она начала вести квази-богемный образ жизни. Кади профессионально играла в бильярд и дартс, изучала историю коренных американцев в Беркли, несостоявшейся альма матер Генри, потом поступила на юридический факультет Вашингтонского университета и теперь работала адвокатом в Филадельфии. Большую часть времени вместе они перешептывались, показывали на меня пальцем и хихикали. Меня тревожила сама мысль о том, что они сговорились на расстоянии, но раз в этом замешана еще и Руби, что-то точно не так.

Выбрав предохранитель по диагонали от первого, Генри протянул руку и смело повернул. Красные неоновые лошадки, радостно скачущие по припаркованным снаружи машинам, исчезли под одобрительные возгласы из обители арахиса. Генри не отреагировал, и я не понял, заметил ли он.

— Там пони…

— Черт.

Он снова ввинтил предохранитель. Неоновый скакун замер, а затем запрыгал по капоту Пули. Шквалы ветра стихали, плохая погода решила отправиться дальше по тропе Бозмен к железнодорожным путям. В баре царил какой-то необъяснимый уют благодаря приглушенному свету холодильников, просачивающемуся сквозь щели в перегородке. Отголоски бесед служили фоном для пейзажа, который теперь покрылся снежинками.

— Так что вы обсуждали?

Генри сердито постучал указательным пальцем по одному из предохранителей.

— Она переживает, что ты до сих пор в депрессии.

— Из-за чего?

Он посмотрел на меня, но потом передумал и снова повернулся к блоку. Я оттолкнулся от стены и аккуратно зашагал через панели, разбросанные по полу.

— Мне нужно еще пиво.

— Ты знаешь, где оно. — Я уже начал поворачиваться, но Генри задержал меня, снова постучав по одному из оставшихся двух предохранителей. — Ты ведь прямо убиваешься в неизвестности, да?

Я скорчил гримасу, поставил пустую бутылку на край бильярдного стола и нагнулся, чтобы поднять одну панель. Затем расставил широко ноги и схватился двумя руками за деревяшку на плече. После такой выходки на меня недоверчиво уставились.

— Ты мне врежешь, если меня тряхнет током?

Я пожал плечами.

— Для этого и нужны друзья. К тому же, я хочу узнать, есть ли в этом округе человек, которому не везет еще больше, чем мне.

— Пока что нет.

Генри открутил предпоследний предохранитель, и, к нашему удивлению, ничего не произошло. Мы оба огляделись в поисках пропавшего света и прислушались, не затихли ли холодильники, обогреватели или вентиляторы. Генри задумчиво уставился в потолок.

— Ну, мне хотя бы не пришлось бить тебя панелью.

— Да, но теперь нужно провернуть трюк с пенни. — Он вытащил монетку из бумажной упаковки и поднял ее так, чтобы я увидел.

— Где ты нахватался этой фигни, Кемосабе?

— Ты ни разу так не делал?

Я осторожно опустил панель с плеча, чтобы не задеть гвозди.

— Нет. — Теперь наступила теоретическая часть проекта, поэтому Генри подошел ко мне и тоже оперся на бильярдный стол. — А ты?

Он скрестил руки на груди и задумался о платежном средстве с самым низким показателем.

— Нет, но я слышал, что так можно.

— От кого?

— От стариков вроде тебя.

— Я даже не на год старше тебя.

Генри пожал плечами и прочел надпись:

— «На Бога уповаем». Я хотел использовать старые добрые пять центов, но ток проводится через медь, это я точно знаю.

Я со стуком кинул панель на пол.

— Я знаю ровно столько, чтобы охренеть как этого бояться. Что, обязательно заниматься этим сегодня? — Он скорчил рожицу. — В смысле, холодильники работают, обогреватели — тоже, даже лошадь горит…

— Пони.

— Да пофиг.

Генри вздохнул и заглянул в бар.

— Только если кто-то захочет сыграть в бильярд.

— Твоя жизнь стоит игры в бильярд? — пихнул его плечом я.

Он на мгновение задумался.

— Видимо, так и есть, — Генри положил пенни на выставленный ноготь большого пальца. — Орел — рискнем, решка — идем к остальным в темноту.

Я кивнул, и он подбросил монетку в мою сторону — я не поймал, поэтому она свалилась в кучу с панелями. Мы уставились друг на друга.

— Я не знал, что надо было ловить.

Он вытащил вторую монетку из пачки.

— Не переживай, их тут еще сорок девять штук. Уж одну ты точно поймаешь.

Генри подкинул следующую монетку, и я выхватил ее в воздухе и положил на тыльную сторону ладони. Вторая ладонь какое-то время продолжала накрывать пенни, пока я накалял напряжение.

— Убиваешься в неизвестности?

— Не совсем, потом мы будем подкидывать монетку, чтобы решить, кто будет засовывать пенни в блок. — Я раскрыл монетку и поблагодарил Бога, на которого мы уповаем, что там была решка.

— Идем, куплю тебе колу.

Я неторопливо последовал за Генри, пока тот шел к остальным у бара. Стены были увешаны работами разных художников, которым Фонд давал место жительства. Картины были очень разными, но каждая напоминала мне о человеке, занимавшем соседний стул, а с художниками всегда интересно разговаривать, если ты готов обсуждать их искусство.

В углу бара собралась небольшая группа, лишь слегка озаряемая единственным источником тусклого света. Пара бродячих охотников, все еще облаченные в камуфляж и оранжевые жилеты; видимо, олени в этом году носили синее. Я узнал Бака Морриса, одного из местных ковбоев, который отвечал за крупный рогатый скот Фонда. Его было легко заметить из-за шляпы — потертый от непогоды «Резистол», который какой-то нефтяной чиновник предложил купить за 250$. Все говорили, что тогда Бак опоздал на пароход. Молодой человек рядом с Баком был одет в потрепанную джинсовую куртку, а черты лица сразу же выдавали в нем шайенна. Видимо, он из другого округа, потому что я его не знал.

Следующим был Роджер Рассел, электрик из Паудера в южной части округа, который приехал сюда, чтобы расширить бизнес. Терк сказал, что Роджер был паршивой овцой в семье и расклеил листовки по всей округе: «Радуйся, Паудер, мы решим все твои проблемы». Я задумался, почему мы с Генри ставили на кон свои жизни, когда в соседней комнате находился эксперт.

Напротив него сидела та, что, наверное, и привела сюда Роджера. Вайоминг был у Вонни Хайес в крови; ее дед владел двенадцатью тысячами гектаров земли. Мы с Вонни общались в детстве, но потом ее отец совершил самоубийство, Вонни отправили в интернат, а затем искусство перетянуло ее на восток на несколько лет, где она стала профессиональным скульптором. Уже позднее Вонни вернулась, чтобы заботиться о пожилой матери. Они с Мартой заведовали библиотекой и участвовали в нескольких общественных проектах округа, и одним летом моя дочь помогала Вонни по дому. После смерти Марты Кади пыталась свести нас с Вонни, к чему мы оба отнеслись с юмором и откровенным флиртом. Я мог разглядеть Вонни даже в тусклом свете — резкие черты лица, волчьи глаза и волосы цвета песка, как всегда забранные в пучок.

Я облокотился на барную стойку рядом с Вонни и слегка пихнул Роджера, выставляя свой солидный зад.

— Господи, Родж, — я оглянулся в темноте, — ты что, не понял, что у нас проблемы с электричеством?

Он медленно поставил свою выпивку на стойку и отодвинул ее кончиками пальцев.

— Я… на пенсии.

Генри встал по ту сторону стойки, протянул мне пиво и наклонился к Роджеру.

— А что насчет этой фишки с пенни?

Роджер перевел взгляд на него, задумавшись над ответом. А я же повернулся к Вонни.

— Боже, какие люди сидят тут в темноте.

Она сделала глоток своего шенен блан. Генри всегда хранил для нее в холодильнике бутылку белого вина. Я давно хотел попросить у нее попробовать, но так и не набрался смелости. Ее глаза мягко замерцали, а уголки губ образовали теплую, но грустную улыбку.

— Привет, Уолтер.

Генри уже давно научился разговаривать с пьяницами, поэтому продолжил:

— Есть такие старые большие предохранители; если засунуть туда пенни, то они проведут ток?

Роджер рассмеялся.

— Да, это возможно, как возможно и то, что так ты расплавишь всю дешевую проводку в этой дыре и сожжешь нас всех заживо.

Я почти что прислонил Роджера к стойке, чтобы он не потерял равновесие во время разговора, взял свободный стул у края бара и сел между Роджером и Вонни.

— Вонни… — Ее глаза раскрывались немного шире, если ты обращался к ней напрямую, а потом прикрывались, будто она запоминала то, что ей говорили, и обдумывала это.

Я уже начал вспоминать, почему она мне нравилась, и продолжил:

— Видишь этого языческого красного дьявола за стойкой? — Ее взгляд на мгновение упал на Генри, а затем вернулся ко мне. — Они с Кади плетут какой-то заговор против меня.

Ее глаза снова округлились, и она второй раз повернулась к Генри.

— Это правда, Медведь? — Меня раздражало, что все местные женщины спокойно обращались к нему по имени.

— Этот белый несет какую-то хрень, — кивнул он в мою сторону.

Теперь мы словно в сериале. Я был Рэндольфом Скоттом, а он… не знаю, таким громадным индейцем, которого либо избили, либо убили к концу третьей серии.

— Это правда, он прошел государственную подготовку для участия в подобных тайных операциях.

Я указал на рамки на стене за баром, среди которых была обгоревшая карта Северного и Южного Вьетнама, Лаоса и Камбоджи. На этой карте были медали Генри из спецназа, «Пурпурное сердце», «За выдающуюся службу», «За храбрость» из Вьетнама и еще за несколько кампаний. Еще там висели черно-белые фотографии Генри с командирами пехотных взводов и его товарищем по службе Ло Чи, которого он перевез в Лос-Анджелес. Там даже была фотография со мной — мы были одеты в самые уродливые на свете гавайские рубашки в Сайгоне, во время трехдневной увольнительной в 1968 году.

— Видишь все эти медали на стене? На войне его обучили действовать всем на нервы. Обычный солдат вроде меня ни за что не сможет противостоять такой закаленной в боях занозе в заднице.

Мало кто знал темную историю группы спецназа, действовавшей за пределами Лаоса, но цифры говорили сами за себя: на каждого погибшего американского солдата приходилось по 100–150 вьетнамских военных. Медведь был деталью в одной из самых эффективных машин для убийства по обе стороны войны.

Лицо Генри приподнялось и наклонилось в сторону, когда выставленная рука приняла на себя вес его головы.

— Простой солдат? За время войны он всего лишь раз был близок к настоящей драке — когда проводил со мной три дня в Сайгоне. — Потом он заговорил шепотом, но я был почти уверен, что кроме меня этого никто не услышал. — Кроме Тета…

Я позволил Генри выбивать из Роджера бесплатную консультацию по починке электричества, а сам снова переключился на Вонни. Она смотрела в стеклянные глаза одной из антилоп за стойкой бара.

— Они красивые, — сказала она, не отводя взгляд. — Как думаешь, они чувствуют боль так же, как и мы?

— Нет.

— Правда? — повернулась она ко мне с явным раздражением.

— Правда.

На секунду Вонни продолжила смотреть на меня, а потом перевела разочарованный взгляд на бокал с вином.

— Значит, ты считаешь, что они не чувствуют боль.

— Нет, я сказал, что они не чувствуют боль так, как мы.

— А. — Улыбка медленно вернулась на место. — Я уж подумала, что ты стал идиотом.

— Нет, сыном кузнеца.

Улыбка так и не спа́ла, и Вонни кивнула.

— Раньше ты приходил к нам со своим отцом… Ллойдом.

— Его имени уже никто не помнит. — Я внимательно следил за ней.

— Мне кажется, он нравился моей маме.

— Очередной Лонгмайр на поприще обольщения. Иногда я помогал ему подковывать лошадей, когда был совсем маленьким. Мне казалось, что это больно, поэтому я спросил.

— И что он ответил?

— Папа часто сыпал библейскими изречениями, но тогда он сказал, что скот не чувствует боль так, как люди. Это цена за то, что мы можем думать.

Вонни снова глотнула вина.

— Приятно осознавать, что из всех животных мы чувствуем боль сильнее всех.

Я прикрыл глаза и посмотрел на нее.

— Это что, сарказм с Восточного побережья?

— Нет, это восточная жалость к себе.

— А. — Мне уже приходилось наступать себе на горло. Я умело и с ходу заводил подобные беседы, но они очень быстро меня утомляли. Сначала я их поддерживаю, но потом становится все труднее.

Вонни накрыла мою руку своей, и мне показалось, что я никогда в жизни не ощущал таких горячих ладоней.

— Уолтер, у тебя все хорошо?

Начиналось всегда с этого — с прикосновения и добрых слов. Раньше я чувствовал жар в области глаз и спертость дыхания, но теперь осталась только пустота. Предохранители желаний давно сгорели, и их не спасут никакие пенни.

— Так ты правда хочешь поговорить?

— Ну да, нам все равно больше нечем заняться.

Ее глаза были такими грустными, такими открытыми, поэтому я наклонился ближе и сказал правду:

— Я… почти никогда ничего не чувствую.

Она моргнула.

— Я тоже.

Картина словно в кино — я поворачиваюсь к другу в окопе и спрашиваю, сколько у него осталось патронов. У меня еще две обоймы, а у тебя?

— Я знаю, что у меня есть дела, но мне просто не хватает энергии. В смысле, я уже три недели хочу перевернуть подушку.

— Понимаю… — Вонни отвернулась. — Как Кади?

Вот он я, плыву по Тихому океану жалости к себе, и Вонни кидает мне спасательный круг, чтобы я не опозорился. А все из-за тебя, бармен…

— Отлично. — Я перевел взгляд на Вонни, чтобы убедиться, что ей действительно интересно. Так и было. — Уже освоилась в Филадельфии.

— Она всегда была особенной.

— Да, это правда. — Какое-то время мы сидели молча, пока мой пожар родительского самодовольства медленно успокаивался до мягкого свечения дружеской беседы. Рука Вонни до сих пор покоилась на моей, когда зазвонил телефон.

— Похоже, она тебя нашла. — И рука пропала.

Я наблюдал за тем, как Генри дождался второго звонка — его телефонная фишка — и схватил трубку.

— В «Рыжем пони» очередной прекрасный вечер и непрерывная светская беседа, чем могу помочь? — Его лицо скривилось в одну сторону, будто говоривший только что ему врезал. — Да, он здесь.

Генри протянул провод через весь бар и передал мне телефон. Его взгляд не отпускал мой.

Одной рукой я уложил трубку между подбородком и плечом, а другой поднес бутылку к губам, чтобы сделать глоток.

— Привет, цветочек…

— Привет, идиотина, — сказал голос на другом конце. — Это не дохлая овца.

Я замер, чувствуя, как мир слегка накренился, но затем взял себя в руки и понизил голос:

— Что у нас?

Все посетители бара уставились на меня.

В голосе Вик звучали неведомые для меня ранее нотки — что-то похожее на возбуждение, скрываемое за деловой скукой.

— Мужчина, белый, около двадцати одного года… одно входное отверстие, похоже на 7,62×63.

Я потянулся, чтобы потереть глаза, заметил, как дрожит моя рука, и убрал ее в карман.

— Ладно… позвони в магазин, пусть пришлют Маленькую леди.

Последовала короткая пауза, и я прислушался к помехам на 137-й линии, подключенной к телефону в Дюране.

— А кассиров не надо?

— Нет, только упаковщиков. У меня надежный персонал.

Вик рассмеялась.

— Это ты еще ничего не видел. Сраные овцы тут по всему прошлись; думаю, некоторые даже съели часть его одежды. А еще он весь в дерьме.

— Класс… У моста Хадсон. Мигалки включены?

— Да. — Она ненадолго замолчала, и я снова слушал помехи. — Уолт?

Я уже начал убирать телефон.

— Да?

— Привези пива тихому Бобу и Билли.

Такое я услышал впервые.

— Обязательно. — Я снова начал опускать трубку.

— Уолт?

— Что?

— Это Коди Притчард.

Примечания

1

Баронами-разбойниками называли американских капиталистов XIX века периода «дикого капитализма», олигархов, пути обогащения которых были не всегда полностью законными. В тексте имеется в виду Эндрю Карнеги (1835–1919), крупный промышленник, мультимиллионер и филантроп (здесь и далее примечания редактора).

2

Судя по всему, Лонгмайр ездит на машине Plymouth GTX Silver Bullet, знаменитом американском автомобиле, вид которого стал одним из определяющих для автопрома США.