Пленник порока

Марина Александрова, 2019

Перстень судьбы продолжает свое странствие по разных странам и эпохам. На этот раз он попадает в XIX век, жестоко расправляясь с судьбами и жизнями тех, кому довелось соприкоснуться с его страшной силой. Кто сможет противостоять его дьявольскому могуществу?

Глава 1

Не единым разумом жив человек. Если вдуматься, в жизни, в обычаях, в вере, в привязанностях и страстях людей — разуму принадлежит далеко не первостепенная роль. Человека человеком делает страдание…

Альберто Моравиа

1850 год. Осень. Подмосковье

Опять вспомнились Сергею эти глаза. Боже! Разве может быть девушка такой красивой?

«Конечно! — отвечал ему внутренний голос. — Если есть такие идиоты, как ты, почему бы не рождаться на земле таким богиням, как Екатерина!»

Он безотчетно верил снам, предсказаниям и гадалкам. Одна из них предрекла ему богатую жизнь после многолетних лишений и бед. Ему было восемнадцать лет, самый опасный возраст для любовной болезни, раны и шрамы от которой остаются на всю оставшуюся жизнь.

— Это с отцом, что ли, я ее заработаю? — недоверчиво спросил он у гадалки.

— Да нет, милый. Случай тебе будет, не упускай его, — ответила та, глядя на Сергея жгучими черными глазами.

— Да, плохи мои дела! — сказал сам себе Сергей Юзов. Он надеялся на быстрое и ошеломляющее богатство, но ему предлагают ждать. А тут еще он, выходец из захудалого дворянского рода, давно потерявшего свой статус и превратившегося в обычных ремесленников, не на шутку влюбился в богатую аристократку Екатерину Лиговскую.

Сергея не так восхищали красота и утонченность Екатерины, как случай, который свел его с ней. Еще совсем недавно он и подумать не мог, что окажется во дворце, на балу, устроенном императором Николаем Павловичем.

* * *

…Никто и никогда так и не узнал бы, что мать Сергея, Евдокима и Вероники была родом из знаменитого рода Перстневых, чье положение в свете с десяток-полтора лет назад играло немалую роль. Но случилась в семье, некогда большой и славной своими делами, какая-то драма, и стали родные люди в одночасье врагами. А веник разломать по пруту проще, чем если он крепко связан. Вот и покосило время всех Перстневых: кто погиб на поле брани, кто впал в немилость, кто так сгинул. Смутно с детских лет помнила Варвара, что проклял и изгнал ее родителей из дома родной ее дед, а за что? И следа в памяти не осталось, а родители ее крепко берегли тайну и так и унесли ее с собой в могилу. Рано они померли, и Варе пришлось совсем забыть о былом величии рода и о своем происхождении. Жила в нищете и вечной работе за кусок хлеба, пока не встретила Гаврилу. И, как оказалось, на счастье.

Полгода назад к ним приехал поверенный семьи Перстневых Николай Ильич Прокопов и, к немалому удивлению семьи Юзовых, оповестил о том, что их мать, Варвара, стала единственной владелицей солидного по своему значению наследства.

Гаврила не знал, как поступить. Ведь он встретил ее, совершенно не зная, из какой она семьи, да и не интересовала его вовсе родословная жены, а теперь…

Дети же отнеслись к неожиданному наследству с превеликою радостью, и месяц спустя Гаврила со старшим с сыном Евдокимом отправились к последнему умирающему родственнику Варвары, чтобы высказать благодарность и принять завещанное наследство.

О неожиданном счастье Юзовых вскоре узнали многие в Снегирях и старались более приблизиться к их семье, так как эта история обросла невероятными по своему масштабу слухами о происхождении Варвары.

* * *

Вспомнили о Варваре и в свете, и некоторые родовитые семейства не преминули явиться к ней в дом с визитом и выказать свое уважение. Семью Перстневых знали в высших кругах многие, и ее былые заслуги перед отечеством у многих оставались в памяти.

Но вскоре интерес схлынул. Проходило время, но оно почти ничего не изменило в жизни простой купеческой семьи. Да, они стали богаче, но не на столько, чтобы занять подобающее происхождению Варвары место при дворе, и тогда Гаврила решился на шаг, вполне приемлемый по тому времени. Кроме небольшого недвижимого имущества и некоторой суммы денег, Юзовы получили в наследство большую и очень дорогую коллекцию картин, среди которых солидное место занимали полотна западных художников, но с одним условием — не продавать их.

Но, как оказалось, на эти картины уже давно положил глаз богатый аристократ Тобольский Леонид Павлович, пользовавшийся славой влиятельного человека при дворе. Когда последний Перстнев уже был тяжело болен, он хотел было выкупить у него картины, но умирающий категорически ему отказал и не менее строго предупредил Гаврилу, что ему надлежит хранить наследственный раритет как зеницу ока, и под страхом смерти приказал не продавать ничего, что Гаврила клятвенно пообещал ему. Такое же требование было записано и в завещании.

— Я не могу нарушить клятву, которую дал родственнику моей жены, — сказал Гаврила Леониду Павловичу, когда тот уговаривал его продать картины за большую сумму.

Но этот человек не для того приехал из такой дали, чтобы возвратиться ни с чем.

— Ладно, Гаврила, я прекрасно знаю, о чем ты думаешь. Давай серьезно, по-мужски обсудим все, — Леонид Павлович встал и, прохаживаясь по маленькой комнате тяжелыми шагами, обдумывал, с чего начать.

Гаврила чувствовал себя не совсем уютно. Терзали его смутные подозрения, что Тобольский действительно знает о тайном желании Гаврилы попасть ко двору, потихоньку утвердиться при нем и стать продолжателем знаменитого рода своей жены.

— Ну, говори, — наконец выдавил из себя Гаврила.

Леонид Павлович будто сейчас заметил, в каком жилище он находится. Он оглянулся вокруг, внимательно рассматривая нехитрую обстановку купеческого дома, хозяин которого совсем недавно выбился из мастеровых-краснодеревщиков во владельца мастерских и торговца своими же собственными изделиями, и с некоторой брезгливостью и недовольством обошел стол, придвинул крепкую, искусно сделанную лавку к столу и сел.

— Как ты знаешь, Гаврила, человек я при дворе не последний, и могу тебе и семейству твоему помочь в восстановлении доброй фамилии твоей супруги, так что дети твои будут уважаемыми и почитаемыми людьми в свете. А более того — у меня остановился посол Вюртемберга. Так вот в чем дело-то. Посол этот, Фредерик фон Барнет, ищет мастеровых для перенятия, так сказать, опыта. Но! Но все это, я тебя предупреждаю, очень конфиденциально. И если ты согласишься оказать ему эту услугу, поверь, в долгу он не останется.

— А что ж мне проку от посла этого?! — спросил Гаврила.

— Польза тебе будет от меня! Коли с картинами договоримся, так и с послом тебя познакомлю, а уж у него тебе и твоим детям есть чему поучиться!

— О картинах речи не может быть! — властно заявил Гаврила.

— А ты не торопись с ответом, я ж тебя не продавать их прошу, — заметно лукавя, ответствовал Леонид Павлович.

— А что ж?! — удивился Гаврила.

Тобольский присел и, подвинувшись поближе, заглянул Гавриле прямо в глаза, потом оглянулся и, убедившись, что никто за ними не подсматривает, произнес:

— Ты их подари музею моему… Не торопись, не торопись, — предупредил он Гаврилу, видя как тот встрепенулся, услышав такое. — Во-первых, ты сделаешь благородный жест, о котором узнают многие, во-вторых, я познакомлю тебя с нужными людьми, а в третьих, мы подпишем бумагу, где сказано, что ежели я не выполню таких-то и таких-то условий, ты вернешь картины себе, — теряя терпение объяснял Тобольский.

— Да уж, у вас возьмешь обратно! — недоверчиво произнес Гаврила.

— Слово дворянина! — хлопнул себя кулаком в грудь Тобольский.

— Я подумаю, — вздохнув, посулил Гаврила. Им обоим уже достаточно надоел этот разговор. Они разошлись, пообещав друг другу встретиться через неделю.

В порядочности слов и поступков Тобольского еще никому не приходилось сомневаться, и наутро следующего дня, поговорив о сделке с семьей, Гаврила решился.

— О детях надо думать, — сказала Варвара, перемывая посуду после ужина.

— Да-а, — протянул Гаврила. О клятве, которую он дал умирающему, никто не хотел вспоминать.

— Но, как же… — начал было Гаврила, но жена его остановила:

— Они обо мне столько лет не вспоминали, отец с матерью в немилости из-за них сгинули, а теперь хотят, чтобы я их требования безумные выполняла! Ну уж нет! Думаю, Бог на меня не обидится, а больше мне не перед кем оправдываться! Тем более, что не продаем мы их, а по необходимости…

— И по доброте душевной дарите музею Тобольского! — закончила Вероника, услышавшая разговор родителей и решившая тоже принять участие в этом нелегком для них выборе.

За ней пришел Сергей и молча уселся на лавку в ожидании дальнейшего развития событий.

— А тебе чего? — буркнул Гаврила, насупив брови.

— Умный человек этот Тобольский. И ты себя обманутым не чувствуешь, и его не обидишь. У него, похоже, большая своя выгода во всем этом есть. Думаю, отец, тебе надо прислушаться к его советам и поступить именно так, как он предложил. Вот видишь, как он все обставил: ему выгода, а нам польза, да уже хотя бы от того же посла… — сказал Сергей.

Гаврила лишь вздохнул и ничего не ответил. Отрицать — значит врать самому себе, согласиться с Сергеем — изменить своему уже сложившемуся мнению о нем. Недоволен он был средним сыном, считал его бездельником, пустоголовым, так как не лежали у парня руки к тому делу, каким из поколения в поколение занимались мужчины-Юзовы. Теперь-то он начал понимать, что, видимо, в материнскую ветвь Сережка пошел. Поговорить-то он любит, и все у него так уж складно получается…

Все так и произошло, как уговаривались. Тобольский устроил выставку картин, на которой восхвалял семью Юзовых, где к месту представил и Перстневых, о которых знало общество. Недвусмысленно дал понять, что отныне он им покровительствует.

Юзовы держались на выставке сдержанно и с достоинством, отчего многие прониклись к ним уважением.

— А это князь Белгородов, — познакомил Тобольский Гаврилу еще с одним нужным человеком.

— Очень приятно, — отозвался князь.

— Вдвойне, — пожав сухую руку князя, ответил Гаврила.

— Я слышал, что вы выставили не всю коллекцию картин вашего родственника, — как бы между прочим поинтересовался Белгородов. Он тоже, как и Тобольский, был крайне заинтересован в приобретении картин.

— Да, это так. Некоторые из них я хочу продать, — ответил Гаврила и отошел к сыну, который был занят разговором с Тобольским.

— Ну что ж, вы все правильно делаете, некоторые семьи уже хотят знакомство с вами тесное иметь, и это, честно говоря, из-за моего благорасположения к вам. Вот уж и князь заинтересовался, — заметил Тобольский.

Позже, когда устраивался прием во дворце, именно здесь и познакомился Сергей с Екатериной Лиговской. Тобольский с помощью посла Вюртемберга Фредерика фон Барнета устроил выставку в одном из малых дворцовых залов, где и столкнулись двое молодых людей в первый раз.

* * *

…Раньше ему никогда не встречались такие женщины. Это и не удивительно. В семье на первом месте было ремесло. И старший брат Евдоким, и маленькая сестрица Вероника уже с малых лет были привязаны к делу.

Евдоким, получив ранние уроки плотничества в семейной артели, уже был опытным мастером, а сестрица, с детства не выпускавшая из рук кисти, умело разукрашивала деревянные изделия, изготавливаемые плотниками.

Одному только Сергею это занятие было чуждо. Он жил, развлекаясь за счет матери, которая, пряча и собирая деньги, отдавала их среднему сыну.

— Не хочу я, отец, всю жизнь спину гнуть, как вы! — резко ответил он как-то на гневные расспросы отца. — Я богатым буду и так.

— Что? Ах ты, щенок, сучий сын! — изливая праведный гнев, кричал Гаврила Юзов, — Это как же ты богатеем-то станешь? Отвечай! Или что недоброе задумал?

Среднего сына не задел отцовский строгий выговор.

— Узнаешь вскорости, — бросил он и вышел.

С того дня прошло много времени. Дело Юзовых процветало благодаря послу фон Барнету и иноземным купцам, которые оценили умельцев и стали потихоньку скупать у мастеров деревянные ложки, стулья, посуду и другие изделия.

Вскоре Юзовы были завалены заказной работой, и не только от иноземцев, но и от двора Его Императорского Величества.

— Не ценили нас раньше-то, а теперь, гляди, чего деется, — качал головой довольный Гаврила, разглядывая огромную мастерскую, где работали больше трех десятков человек.

Пусть они пока выполняют заказы на изготовление мебели и посуды для дворцовой кухни и построек, где селится челядь. У Гаврилы была надежда, что увидит однажды император работу прославленного ремесленника и тогда…

За такими мыслями и занятостью Гаврила совсем потерял из виду среднего сына. Мать, Варвара, на вопросы о нем лишь испуганно кивала головой и всячески защищала его от нападок отца.

— Да, оставь в покое мальца! Что прикипел? Не хочет он, дак не заставишь, мало тебе, что Евдоким и Вероника наравне с тобой работают?

Гаврила лишь кряхтел, но спорить с женой не собирался. Любил он ее и многое позволял решать по-своему. Сколько лет уж прошло, а до сих пор душа заходилась от нежности к ней.

«Как ее балую, так и она с этим стервецом нянькается! Ну, ничего, погодите у меня!» — мысленно угрожал он и сразу же забывал. Усталость, занятость и забота о ремесле не давали ему времени думать о Сергее.

И мечта Гаврилы сбылась. Месяц назад прискакал гонец от канцлера и объявил, что его лучшие изделия должны быть вскорости представлены для показа, и если они понравятся, он получит солидный заказ на изготовление мебели и прочих поделок для императорского двора.

— Наслышан император о твоем мастерстве и решил иноземных мастеров отбить, а нашим почет и уважение высказать, дабы всем показать, как ценятся свои мастера в родном отечестве, — доложил гонец Никита Коровин.

— Ах! — только и промолвила Варвара.

«Господи, вот удача-то! Тьфу, тьфу, тьфу», — подумал про себя Гаврила и постучал пальцем по дереву, боясь сглазить свои радости, повалившие одна за другой.

Какие чувства в эти дни переполняли сердце старого Гаврилы! Его признали! И кто? Император, ставший провозвестником грядущих перемен! Люди все больше и больше проникались к нему симпатией и радушием, и тому было множество причин.

Император Николай Павлович производил благоприятное впечатление и во дворце, и на улицах столицы, где его часто видели гуляющим без свиты, пешком, без всяких церемоний. Он здоровался с проходящими и вел себя естественно, и это, конечно, не могло никого оставить равнодушными.

— Конечно! А когда изволит его Величество?.. — заглядывая в глаза гонцу, спросил Гаврила.

— Да ты не суетись! — успокоил его дюжий молодец, слезая с коня. — Ты сначала изготовь все как следует, а потом мне весточку дай. Прослышали о тебе через немецких купцов и заинтересовались, сами Его Величество спрашивали о вас. Но не к спеху это. Так, для развлечения, — договорил гонец и вошел в дом Юзовых.

— Варвара! — крикнул Гаврила во всю глотку. — Варвара! На стол накрывай, от императора гонец прибыл! — огласил он дом таким зычным голосом, что и на улице люди вздрогнули.

На крик отца из светелки вышел Сергей.

— Сгинь! Уйди с глаз моих, — шепнул ему отец и, повернувшись к гонцу, ласково проговорил:

— Вы садитесь, садитесь! Устали, небось, с дороги-то, сейчас баба моя и на стол соберет.

Сергей стоял, облокотившись о дверной косяк, и смотрел на гонца, который в свою очередь уставился на стол, накрываемый шустрыми руками Варвары.

— Да, вот еще, — прожевывая индюшачью ножку, осведомил он, — в следующую седьмицу бал у императора во дворе, и он приказал быть вам с детьми и привести своих лучших работников. То есть, конечно, не всю артель тащи, а человек пять. А детей своих можешь взять всех, — он вытер руки о чистый рушник и, запив еду крепким вином, поблагодарил хозяев за хлеб-соль:

— Ну, спасибо, уважили. Так и передам, — он отвесил поклон и вышел. Сергей от радости чуть косяк дверной не сломал. Еле дождавшись ухода гонца, он полетел вихрем в мастерские и объявил о новости Евдокиму.

«Это, наверное, тот случай и есть, о котором гадалка сообщила», — радостно думал Сергей.

— В следующую седьмицу, говоришь? — равнодушно спросил брат.

— Ага, — ответил Сергей, развалясь на душистых деревянных опилках.

— Что ж, Бог даст, пойдут теперь наши дела в гору, — спокойно протянул Евдоким.

— Как это, Бог даст? Ты чего? Даст не даст, а во дворец на бал не каждый попадает! — Сергей обиженно отвернулся.

— Посмотрим. А Вероника как? — спросил тем же тягучим голосом Евдоким.

— Не знаю. Ей-то что, пятнадцать лет девчонке, какие ей балы!

— Эка, ты шустрый на распредел! Вперед батьки решил уже, кому пойти, а кому дома сидеть? — возразил Евдоким, и Сергей услышал в его голосе железные нотки. Тревожный сигнал. Чувствуя себя немного обескураженно от такого поворота, он отвернулся.

— Знаю, что ты думаешь! — вздохнув, ответил он. — Это я недостоин на бал пойти. Не работаю, науку не постигаю. Не как вы, примерные и хорошие. А может, судьба моя там, на балу-то этом? Э-эх! Ты не поймешь! Куда тебе, таким, как ты, — только работать, да вина на праздник побольше, — высказывался Сергей, но, повернувшись, понял, что разговаривает сам с собой.

— Даже слушать им меня противно! Вон оно что! Ну, ладно, я вам всем покажу! Всех богаче буду и к дому своему не подпущу! Ишь, все им не так, — и начал Сергей в уме перебирать все невзгоды и несчастья, им самим же придуманные. Любил он себя жалеть, а потом матери рассказывать о своей печали и доле несчастной.

— Ничего сынок, крепись! Авось, и вправду судьбу свою изменишь, так лучше во дворце попытаться…

— И найду, мама, сердцем чую, что изменится скоро жизнь моя, — тыча себя в грудь кулаком, доказывал он матери.

А мать все про кольцо семейное думала, что Гавриле принесло немало пользы. Хотя не верил муж, что от кольца в его судьбе что-то зависит, Варвара помнила слова свекра, который передал по наследству колечко старшему сыну, несколько раз повторив:

— Берегите его, и сыновьям передайте. И скажите, чтоб хранили, ибо семейная эта вещица, наша. Будут добро сеять — поможет, а коли недоброе задумают — приведет к скорой расплате.

Слова-то помнила, но давно уже похоронила надежду, что увидит еще когда-нибудь колечко заветное.

— Замуж когда выходила за Гаврилу, он и показал мне один раз его, а потом старший брат Гаврилы Петр забрал перстенек. Благодаря ему мы жили не в нищете, как было много лет назад, но и не в роскоши, как хотелось бы. А Петр, прослышав, что дела у брата на поправку пошли, затребовал кольцо и сгинул с ним на веки вечные. Ни слуху ни духу от него, — рассказывала Варвара детям.

— Это наказание ему свыше, — говаривал Гаврила, — и наследство у меня отцово увел, и колечко родовое забрал. Вот и карает его Боженька. А колечко то недоброе. Нельзя его хорошим людям носить, бес, что в камне живет, разум туманит и на грехи толкает, — он рассказывал эту историю своим детям много раз, а теперь и она позабылась.

Два дня осталось до бала, и Сергей ходил в бесконечной тревоге.

«Позволит отец пойти, али нет?» — он даже за едой об этом думал. А Гаврила смотрел на него и продолжал жалеть сына.

«Ведь вырос парень, и красив, и сложен хорошо, а мастерством да трудолюбием вот Господь обделил его! И за что мне наказание такое?»

С ним согласились бы многие. В семье Юзовых Сергей был красивее всех. Высок, белолиц, чернобров, девки так и крутились вокруг, но стоило ему открыть рот, как приходили в смущение от его слов. Уж больно они казались заумными, ничего спроста не скажет. Но парня такое отношение особо не огорчало.

Он поклялся себе, что женится только на богатой и умной девице дворянского сословия, но прежде сам станет состоятельным, чтоб соседей и родню зависть жгла синим пламенем, а особенно дядьку его проклятого, что перстень у отца забрал.

Ох, как порой торопил он миг своего превращения из ремесленника в зажиточного купца, богатого, с красивой женой и кучей ребятишек. Он бы первым делом нашел дядю и плюнул ему в лицо, сказав, что они и без этого перстня разбогатели, а Петр пусть так и остается с этой безделушкой!

С такими думами Сергей уже довольно далеко вышел за речку Беглянку, протекавшую вдоль их села Снегири, и приближался к большой объездной дороге, что вела в Петербург.

«Столица! Петербург! Жди, я скоро буду!» — мысленно пообещал он и повернул обратно. Мысли его успокоились, и он, уже ни о чем не думая, повернул было домой, как услышал позади себя тяжелое дыхание.

«Господи! Господи Иисусе! Прости мне мою гордыню и думы нечистые! Прости меня, Господи! Ни о чем более не попрошу, только спаси и сохрани!» — неистово взмолился Сергей, боясь повернуться.

Тяжелое дыхание стало медленно затихать, изредка доносились только хриплые звуки.

«Похоже, лошадь, но как она оказалась тут? Может, заплутала? Или сломала себе шею и сдыхает недалече? Да, точно лошадь! Пойду, погляжу», — догадался Сергей и повернулся. Пройдя несколько десятков шагов в густой непроглядной тьме, он увидел, что в расщелине меж двух скатившихся недавно огромных булыжников лежит почтовая карета.

* * *

Уже полностью стемнело. Варвара давно накрыла на стол и ждала своих работников. Вот показалась чернявая голова Евдокима, который докучал Веронике — ангелу с голубыми глазами и пшеничной косой, а следом, тяжело ступая, словно медведь-шатун, шел Гаврила.

— Сереньку не видали? — пряча тревогу, спросила мать.

— Он, мама, нам давно не компаньон, — ответила Вероника.

Отец и Евдоким лишь хмуро взглянули на стоящую с озабоченным выражением на лице Варвару и вошли в дом. Но не теряла надежды мать, что станет ее сыночек лучше всех.

«Как вы не смотрите, что ни говорите, никогда не откажусь от него, верю в него!» — упрямо думала она.

Сели ужинать.

— Ох и сон мне нынче плохой привиделся, — сказал Гаврила и, заметив, как жена судорожно сжала платок, взглянул в окно и закричал:

— Да не про Сережку твоего окаянного! Я скоро, того гляди, в могилу лягу, уж и к земле привыкаю, а она все об этом змееныше думает! Что ему будет? Живет себе, словно у Христа за пазухой!

Варвара опустила взгляд в пол и молча выслушала отповедь мужа.

— И не гневи меня больше, Варенька, заботой своей и опекой этого недоросля! Не то ему же и достанется от меня по полному ведру на каждое ухо! Ты знаешь, я терпелив, но и на расправу крут! Не гневи! — и, с силой бросив самодельную ложку на стол, вышел на улицу.