В бою антракта не бывает

Михаил Нестеров, 2007

Спецагент ГРУ Костя Романов, он же Румын, попал в опалу. После того, как его попытались убить, он всерьез обиделся и «зачистил» покушавшихся по полной программе. Четыре года он был вне закона. Наконец руководство ГРУ столкнулось с мощной законспирированной организацией, изготавливающей фальшивые доллары в таких масштабах, что они могут подорвать экономику страны. Вот тогда-то Румыну простили все грехи и отправили на Дальний Восток – спасать ценную свидетельницу по делу о фальшивомонетчиках. А это люди серьезные, они ни перед чем не остановятся. Костя не раз оказывается в шаге от смерти, да еще его мучают сомнения: ведь свидетельница была когда-то среди тех, кто пытался его ликвидировать. Так спасать ее или тоже «зачистить»?

Глава 6

Фальшивая свобода

1

С полчаса назад, когда состав стал замедлять ход, Ирина тихо скомандовала:

— Выбираемся! Я лучше в камере посижу, чем рядом с покойником.

Ломая ногти и сбивая в кровь пальцы, беглецы уже пытались выбраться из плена. Когда забирались сюда, невидимый отсек скрывался только за одним листом металла, а сейчас лист из другой пачки, толщиной в пять миллиметров, нанесший Сергею Каменеву смертельное увечье, навис над ними, как крышка металлического гроба. Он вплотную прижался торцом к стенке вагона, но была возможность уцепиться за его край, благодаря ребрам жесткости стенки. Можно было просунуть пальцы, что для пленников поначалу показалось вполне достаточно. Однако металлический лист пружинил и не слушался.

С первой же попытки они сумели опустить его настолько, чтобы сверху упал предмет, который будоражил их воображение. Воскового цвета голова, без единой капли крови. Только обезображенная верхняя губа, в предсмертной судороге вытянувшаяся вперед, была неестественного фиолетового цвета.

Еще до полной остановки состава до беглецов донеслись голоса, усиленные громкоговорителем: «Семьсот восьмой на горку. Одиннадцать ноль четыре и ноль шесть в двенадцатый пакгауз. Семенов, зайди в диспетчерскую».

Состав прибыл на какую-то станцию.

Михаил Кисин, сам того не замечая, оттягивал под рубашкой ворот майки, наматывая ткань на пальцы так, что трещали швы. Коля Трофимов подолгу глядел в глаза каждому и коротким кивком головы вопрошал: «Что будем делать?» Заботин, задрав подбородок, не отрывал взгляда от металлического листа, словно сию минуту вагон начнут разгружать. Ирина, изредка отвечая взглядом на немой вопрос Трофимова, разглядывала свои ободранные, кровоточащие пальцы. И тоже молчала.

Раньше все виделось по-другому. Вот они выбираются из вагона, на ходу прыгают, выходят на дорогу, останавливают машину, просят отвезти их в ближайшее отделение милиции. А сейчас…

— Толпа соберется, — шмыгая носом и продолжая терзать майку, едва слышно сказал Кисин. — Может, когда встанем под разгрузку?

Девушка пожала плечами:

— А если нас не отцепят и состав пойдет дальше?

— Короче, — взял на себя инициативу Заботин, — поставят вагон под разгрузку — хорошо. Нет — сами выберемся.

— Слушайте, мы же не преступники! Наоборот, мы обезвредилипреступника. Чего мы боимся?

— Я предлагаю отсидеться где-нибудь. Днем больше, днем меньше — для нас никакой разницы.

— Тихо!

Все, как по команде, застыли. Справа раздались голоса двух человек. Они остановились в паре метрах от вагона. Лязгнул металл, перекрывший невнятный голос, короткая пауза, раскатистый, нарастающий, начинающийся от первого вагона грохот сцепок, и вагон с беглецами остался на месте.

Они переглянулись.

— Под разгрузку… — начал было Михаил, но Игорь прервал его взмахом руки.

— Тише!

Прошло десять, пятнадцать минут. Беглецам казалось, что давать знать о себе уже поздно. Выступление Кисина живо напомнило им чуть насмешливый голос Каменева. Он постоянно напоминал, что на следствии покажет: все обитатели третьей камеры помогли бежать осужденным и бежали сами. «Нет, братва, корячиться вам минимум по «пятерке» каждому. Вы сбежали из части — это вам о чем-нибудь говорит? Судье — скажет. Что, судья удивится второму побегу? Это рецидив, так что сидите и не рыпайтесь».

Он сыпал угрозами, удивлял логикой мышления, убеждал иронично-ленивым голосом… Говорил вслух о своем брате, сестре, но уже с другими, любящими интонациями. Сергей был удивительным человеком, просто не верилось, что в нем может сочетаться жестокость и нежность.

Они не дрожали от страха, но беспрекословно выполняли все его приказы. Кто мог помешать тому же Кисину или Трофимову уйти, когда они, прыгая с вагона на вагон, подыскивали более-менее сносное укрытие? Нет, они, словно загипнотизированные, следовали указаниям Каменева.

Все изменилось со смертью Сергея. Они стали свободными, но лишились ведущего. В их душах поселилась неуверенность, которая лишала их сил.

Снова голоса снаружи, несильный толчок, металлический лязг позади вагона, предупреждающий гудок локомотива, и вагон тронулся.

— Куда это нас?

— Теперь все равно, — убитым голосом ответил Трофимов и с сожалением посмотрел на мертвеца.

2

В напряженной тишине прошло четверть часа. Последним звуком, долетевшим до беглецов, стал хлопок двери, который эхом прокатился по какому-то просторному помещению. До этого протяжным, угасающим воем дала знать о себе выключенная вентиляция. Кисину припомнилось, что он слышал из переговоров диспетчера на железнодорожной станции: «Ноль шесть в двенадцатый пакгауз». Михаил слабо представлял себе, что такое пакгауз. Воображение нарисовало перед глазами низкое каменное строение с маленькими зарешеченными окнами, узким центральным проходом, по которому проложены рельсы, и множеством станков по обе стороны. В связи с этим пришло другое определение: депо. С закопченными стенами, устоявшимся духом мазута, гарью отработанного дизельного топлива, парой стоящих на ремонте локомотивов, освещаемых сверху мутным светом из-под широких алюминиевых плафонов. Матовый свет проникал и в щели вагона, скрывающего беглецов.

— Вроде мазутом пахнет.

Игорь тронул пачку металла: обычное листовое железо, и, похоже, им заполнен весь вагон. Тогда непонятным оставалось распоряжение, отданное четким, начальственным голосом:

— Контейнеры разгрузим завтра утром.

Эти слова относились к грузу только что прибывшего вагона. А когда машинист увел локомотив из помещения, уже от двери прозвучала последняя фраза:

— И без опозданий. Нас трое, и нам нужно будет втиснуть в вагон лишний контейнер.

Небольшое отверстие в стене вагона позволило Игорю рассмотреть человека с командирским голосом: крепкий, лет тридцати пяти мужчина в военной полевой форме. Он прошел совсем близко, и Заботин разглядел на погоне едва приметную на камуфляже зеленоватую звездочку, но не сумел определить, к какому роду войск принадлежит майор.

Однако у беглецов, не беря в расчет девушку, военные невольно вызывали страх. Им казалось, что трудно, почти невозможно будет на первых порах дать какие-то объяснения хотя бы этому майору. И с чего начать? Все равно всплывет тот факт, что днями раньше они сбежали из воинской части. И тысячу раз был прав Сергей, когда говорил, что беглецам будет трудно доказать свою непричастность к вооруженному побегу. Одно дело давать показания оперативникам, и совсем другое — военным.

Игорь не знал, что чувствуют его товарищи, но он испытал к майору справедливую, как ему казалось, ненависть. Может быть, оттого, что тот будет строить из себя обвинителя.

Когда майор и еще двое человек покинули помещение, Игорь спросил:

— Интересно, сколько сейчас времени?

— Часов одиннадцать вечера, — неопределенно ответил Трофимов.

— Чтобы выбраться отсюда, у нас есть от силы восемь часов.

Голодные, обессилившие, но воодушевленные беглецы рьяно взялись за работу.

— Только не отпускайте. — Николай, самый крепкий из парней, первым, холодея от соприкосновения с металлом, встал на плечи Кисина. Он оказался между двумя листами: верхним, который дал им возможность укрыться, и нижним, ставшим причиной смерти Сергея Каменева.

Сейчас они действовали согласованно. Трое снизу стали живыми подпорками, подставляя плечи, а Николай спиной довольно легко отогнул верхний, более тонкий лист железа, встал сначала на колени, а потом и в полный рост.

Первым делом он оглядел помещение, напоминающее ангар: просторное, чистое, разделенное надвое трехметровой сплошной стеной. Судя по многочисленным дверям, за ней скрывались, скорее всего, рабочие помещения. Трофимов разглядел каркасы потолочных перекрытий, поверх которых ничего, кроме ламп дневного освещения и вентиляционных отводов, врезанных в центральную магистраль. Сейчас освещение было выключено, горел только свет в центре цеха.

Трофимов спрыгнул на пол. Чтобы освободить товарищей, понадобится лом или металлическая труба. Дойдя до ворот и не найдя ничего подходящего, Николай прислушался и пошел в обратном направлении. Наконец нашел подходящий обрезок швеллера. Он лежал сверху пачки листового металла — такого же, как и в вагоне.

Удалось наконец-то приподнять лист настолько, чтобы пленники по одному сумели выбраться наружу. Но только для того, чтобы сменить один плен на другой. После осмотра помещения они поняли, что самостоятельно выбраться из закрытого цеха не смогут.

3

Все двери, ведущие в рабочие помещения, оказались закрытыми. Зато сверху в них можно было попасть беспрепятственно. Единственной незапертой оказалась дверь, ведущая в кабинет начальника этого, скорее всего, типографского цеха. Стеллажи из светлого пластика, заставленные гроссбухами и папками с документацией, оргтехника, холодильник, телевизор в углу. На столе, справа от телефона, сложенный вдвое широкий лист бумаги, испещренный какими-то записями, непонятными символами, заштрихованными прямоугольниками и одной и той же залихватской росписью. Так расписываются чисто машинально, не думая, например во время долгого телефонного разговора.

Кисин открыл дверцу холодильника. Свело скулы от вида початой палки «колбасного», с коричневой прокопченной корочкой сыра, пачки сливочного масла, бутылки кетчупа и баночки горчицы. Металлической линейкой, обнаруженной в ящике стола, они нарезали сыр. Намазывали его маслом, поливали кетчупом и отправляли в рот.

Ирине уступили место за столом. Она ела, непроизвольно разглядывая записи, сделанные на странной, с виду ворсистой и в тоже время восковой бумаге. Появилось чувство, что она неоднократно видела эту бумагу: с едва различимыми полосками, пересекающими ее сверху донизу, еле приметной бугристостью или тиснением. Она напрягла память, отложив недоеденный кусок сыра и поднеся лист к настольной лампе. Вглядевшись внимательней, поняла, что эта бумага пусть не напрямую, но косвенно связана с ее задержанием в Верхних Городищах.

— Парни, — тихо сказала она, глядя перед собой, — лучше бы нам не попадать сюда.