Мир был на пороге конца

Наина Куманяева

Действие романа происходит в Германии накануне августа 1914 года. Германская армия активно готовится к войне. В зону внимания германских спецслужб попадает молодая русская девушка Наташа Призорова, которая живет в немецком доме, выполняя работу секретарши и изучая немецкий язык. Однако личность Наташи заинтересовала и русские спецслужбы, которые посылают на встречу с ней своего агента…

Глава третья

Когда палит пушка

Прежде чем я успела закричать или тронуться с места, я услышала спокойный мужской голос. Незнакомец говорил по-русски:

— Все в порядке, не пугайтесь, пожалуйста.

То был приятный мужской голос, и звучал он несколько возбужденно. Но то была грамотная русская речь, которую мне довелось услышать впервые за шесть месяцев, проведенных в Визенхольме.

Несколько успокоившись, я спросила дрожащим голосом:

— Кто вы? Что вам здесь угодно?

Я отступила в глубь комнаты и попыталась зажечь лампу, но лампа не желала гореть. Тщетно мои руки пытались нащупать коробку спичек, которая вместе с папиросами лежала рядом с пишущей машинкой. Я знала, что на письменном столе стояла свеча.

Из темноты до меня донесся тихий смешок.

— Право, не особенно удобно представляться в темноте, — сказал он. — Быть может, вы могли бы зажечь свет? Ведь вы Наташа Призорова?

Тон незнакомца несколько успокоил меня. Я также почувствовала комичность моего положения и, улыбнувшись, ответила:

— Да, я Призорова, Наталья Петровна. Но свет почему-то не зажигается. Кто вы такой? Как попали вы сюда? Вы испугали меня…

— Право, я очень сожалею, что напугал вас… Это не входило в мои намерения. Разумеется, я полагал, что вы поймете…

— Я не знаю, что вы хотите этим сказать, — раздраженно заметила я. Мысль незнакомца, что я могла отнестись к его внезапному появлению среди ночи в нашем доме, как к чему-то должному, возмутила меня. — Откуда я могу знать, может быть, вы преступник, который пытается забраться к нам в дом?

Я услышал короткий вздох.

— Господи, не могу же я вам все объяснить в темноте. Как нелепо это положение, когда мы беседуем друг с другом словно двое слепых. Черт побери, я хочу видеть вас.

— Во всяком случае, я испытываю еще более сильное желание вас видеть, — твердо ответила я. — Я вас знаю?

— И да… и нет, — раздался ошеломивший меня ответ.

— В таком случае дайте мне спички.

Он простонал в ответ:

— У меня нет спичек. И у вас их тоже нет?

— Где-то здесь лежала коробка спичек, но я не могу найти их в темноте, — сказала я.

— Быть может, нам обоим удастся найти ее.

Мои глаза несколько свыклись с мраком, и я увидела, как темный силуэт, вырисовывавшийся на фоне двери, сделал по направлению ко мне быстрое движение.

— Останьтесь там, где стоите, — резко сказала я. — Подождите, пока я найду спички.

Я услышала сдержанный смех. Незнакомец остановился. Снова вспыхнула молния и при ее свете я увидела незнакомца. Он стоял с обнаженной головой у двери в сад.

— Быть может, вы смогли бы раздобыть свечу? — спросил он. — Я…

Оглушительный раскат грома оборвал его слова.

— Нет, — ответила я, — никого нет дома, и я не знаю, где мне найти спички.

И тут же мне стало ясно, что я совершила оплошность. Прежде чем мне удастся выяснить, чего хотел этот человек от меня, мне не следовало говорить ему о том, что я одна в доме.

Еще более стало мне ясно, что я совершила оплошность, когда я услышала, как незнакомец облегченно вздохнул и спросил:

— Так значит в доме нет никого, кроме вас, нет?

Я ничего не ответила. Я стояла перед письменным столом и тщетно искала спички. Рука моя коснулась ящика письменного стола, я вынула револьвер и засунула его под пачку бумаги. И в следующую минуту я наступила ногой на спички, свалившиеся на ковер.

Я зажгла свечу на письменном столе. Фитиль был закапан сургучом и первое время горел очень слабо. При слабом свете я внимательно оглядела незнакомца. Я должна признаться, что при первом же взгляде на него мои опасения рассеялись. То был человек сравнительно невысокого роста, и его внешний облик полностью подтверждал впечатление, порождаемое его голосом. Он производил впечатление приличного человека.

Несмотря на то, что его серый костюм был сильно поношен и заляпан грязью, но было видно, что костюм этот был сшит у первоклассного портного. Обратила я внимание также и на тщательно зачесанные волосы незнакомца и на коротко подстриженные усы. Он сильно промок и поднял воротник пиджака, пытаясь защититься от дождя. Он вытер лицо платком и мне бросилось в глаза, что платок этот был очень грязен.

Я с интересом разглядывала его, и с не меньшим интересом он оглядывал меня. Я заметила, что глаза его беспрестанно блуждали, переходя с меня на приотворенную дверь в столовую, чтобы затем перейти на дверь в сад, где все еще продолжал шелестеть дождь.

У него были странные глаза: чуть красноватые и близко посаженные друг к другу. В них было выражение безграничной смелости.

Первым нарушил молчание незнакомец.

— Так, значит, вы не ожидали меня?

Изумленная его вопросом, я отрицательно покачала головой.

— Если вы мне назовете свое имя… — начала я, но он прервал меня новым вопросом.

— Сегодня воскресенье?

— Да.

Меня снова охватило беспокойство. Он производил очень смирное впечатление, но его глаза были не совсем обыкновенными глазами. Не таилось ли в них безумие?

— Воскресенье, 19 июля? — повторил он свой вопрос.

— Да.

Он снова умолк и погрузился в глубокое раздумье. Нахмурившись, он продолжал исподлобья поглядывать на меня.

— Быть может, вы случайно знаете кого-нибудь, кто имеет инициалы «И. Г.»?

— И. Г.? — переспросила я. — Нет, кажется у меня нет знакомых с такими инициалами. Кто это?

И снова он уклонился от ответа на мой вопрос.

— И в последнее время вас не навещал никто из наших? Я имею ввиду из русских? Вы не получали никаких писем?

— Нет, — ответила я, — в течение шести месяцев вы первый русский, с которым я говорю. Ведь вы — русский?

— Я? — рассеянно спросил он. — Да, конечно?

И, возвращаясь к затронутой теме, он спросил:

— И вы не видели этого человека и в городе?

— Я не знаю, о ком вы говорите.

— Разумеется, не знаете, — словно про себя заметил незнакомец. — Ему приблизительно тридцать лет, у него темные волосы, живые синие глаза…

Проговорив эти слова очень быстро, он взглянул на меня, словно пытаясь прочесть мой ответ.

— Нет, — сказала я, — я никого не видела, кто подходил бы под эти приметы. Мне кажется, что я единственная русская в округе. А теперь, — продолжала я, чувствуя, что таинственность, окружавшая незнакомца, начинает раздражать меня, — быть может, вы мне скажете, кто вы такой и что вам здесь угодно? Откуда вам известно мое имя?

— Говоря по правде, мне поручили отыскать вас…

— Вот как? Кто же вам поручил это?

— Ваши родственники в Петербурге!

Я пристально взглянула на него. Мой единственный дядя проживал на своем хуторе на Кубани. Тетка, сестра матери, была больна и лежала в постели. А что касается моей сестры, то она жила не в Петербурге, а в Твери.

— Так значит, вы познакомились с моими родными? — спросила я. — Кто же из них попросил вас навестить меня?

Одно мгновение он поколебался, а потом решительно заявил:

— Ваш отец! Ведь вы дочь полковника Призороваа?

Я вздрогнула. Но, зная, что незнакомец внимательно наблюдает за мной, я попыталась не проявить своего волнения.

— Ах, вот что! Вы знаете отца? Когда вы видели его в последний раз?

— Недавно в Петербурге.

— Где вы познакомились в ним?

— Нас познакомили в клубе. Когда он узнал о том, что я уезжаю в Германию, он сказал: «Если вы будете недалеко от Визенхольма, разыщите мою дочь Наталью. Она служит секретаршей у госпожи фон Кауфманн, — знаете, это романистка Мими Зардо. Они живут в бывшем доме коменданта». Наталья Петровна, ваш отец на редкость симпатичный человек.

— Да, он славный, — заметила я. Мое сердце забилось сильнее, и я напрягла свой слух, надеясь уловить какой-нибудь шорох в доме, который возвестил бы о возвращении домой хозяев. Но сейчас было около десяти часов вечера и вряд ли можно было предполагать, что они возвратятся раньше одиннадцати.

— Вы… вы ведь еще не назвали мне своего имени, — продолжала я, чувствуя, что молчание становится для меня нестерпимым.

Он нервно рассмеялся.

— Совершенно верно. Меня зовут Дроботов. Майор Николай Александрович Дроботов. А теперь, после того, как я представился вам, Наталья Петровна, позвольте мне еще раз принести вам свои извинения по поводу того, что я напугал вас. Я попытался укрыться от ливня под деревом, но лишь после того как ударила молния, сообразил, насколько это неосторожно. Потом я увидел вас и пробрался сюда с намерением тут же объяснить вам, в чем дело. Внезапно потухло электричество, и я… Вы, должно быть, интересуетесь, как я попал в ваш сад? Мне необходимо было переговорить с вами по одному очень важному личному делу, и прежде, чем позвонить, я хотел выяснить, не могу ли я вас повидать иным образом.

Он проговорил все это весьма фантастическое объяснение единым залпом и затем замолчал, словно желал выяснить, какое на меня впечатление произвело это объяснение.

В доме было по-прежнему тихо, дождь несколько сдал, гроза пронеслась, но порой еще были слышны отдаленные раскаты грома.

— Раз вы уже очутились здесь, — заговорила я, пытаясь умерить свое волнение, — быть может, вы мне скажете, чем я могу вам служить?

Он засмеялся.

— Я попал в очень нелепое положение. Собственно говоря, мне следовало встретиться в Визенхольме с одним своим приятелем, о котором я уже упоминал вам, и вместе с ним отправиться в Баден. Он должен был прибыть в Визенхольм вчера, но, по-видимому, не прибыл. Так как вы являетесь единственным мне известным в этом городе лицом, то я назвал ему ваше имя, с тем, чтобы он навестил вас вместо меня. Ведь я обещал вашему отцу вас навестить. Поэтому я полагал, что, быть может, вы ожидаете меня. Вам понятно теперь?

— Не совсем, — откровенно ответила я на его запутанное объяснение.

— Прибыв сегодня вечером в Визенхольм, — продолжал незнакомец, — я вдруг обнаружил, что меня обокрали в дороге. Я заснул и когда проснулся, то оказалось, что у меня вытащили бумажник, утащили чемодан и даже шляпу. Если бы мой друг оказался здесь, то все было бы в порядке. Наконец, если бы я мог здесь пробыть до завтрашнего утра, то я дал бы телеграмму о том, чтобы мне прислали деньги. Но мне совершенно необходимо уехать еще сегодня вечером. Поэтому мое положение не из легких, а вы являетесь единственным знакомым мне лицом в Визенхольме, и я решил попросить вас дать мне взаймы некоторую сумму. Мне бы хватило ста марок. А если бы вы могли меня к тому же снабдить шляпой…

Мы продолжали беседовать, стоя, — я у письменного стола, а он у двери в сад. При этом рука моя покоилась под связкой бумаг на рукояти револьвера.

— Это все? — спросила я, выждав окончание его речи.

Услышав мой тон, он перестал улыбаться.

— Да… кажется, все… — заметил он. — Вы… ведь мне верите, Наталья…

— Нет, не верю, — ответила я решительным тоном.

— Но почему? — вырвалось у него.

— Да потому, что мой отец умер за три месяца до моего отъезда в Визенхольм.

На мгновение он утратил самообладание и провел рукой по волосам.

— Боже, — вырвалось у него, — теперь всему конец!

— А теперь, — продолжала я, — быть может, вы покинете наш дом тем же путем, каким вы проникли в него?

Он продолжал смотреть на меня, и лицо его приобрело жалкое выражение. Лоб его был озабоченно нахмурен, и он в отчаянии запротестовал:

— Этого я не могу сделать, во всяком случае я не могу уйти без денег и без шляпы.

— От меня вам не получить денег, господин майор, — резко заметила я, — и настоятельно советую вам исчезнуть, прежде чем домой возвратится герр Кауфманн. Он судья, советник юстиции и не будет столь снисходителен по отношению к вам, как я.

— Вы не понимаете меня, — мрачно заметил он, — я не могу уйти так. Послушайте, Наташа, — и в его голосе зазвучала теплота, — думайте обо мне, что вам будет угодно, но дайте мне сто марок. Вы их получите обратно и тем самым окажете мне огромную услугу…

— Я и не думаю вовсе оказывать вам услугу, — заметила я, — вы самый обыкновенный обманщик, чего ради стану я вам давать деньги?

— Потому что мне они необходимы, говорю вам!

— Очень сожалею, но эта причина для меня еще недостаточна!

Он нерешительно огляделся и на мгновение застыл, прислушиваясь к шорохам в саду. Не знаю почему, но его поведение напугало меня, и я вытащила из-под бумаг револьвер и стала таким образом, что, держа револьвер наготове, не показывала его ему, укрыв оружие за пишущей машинкой.

Когда он снова повернулся ко мне, я прочла на его лице выражение мрачной решимости.

— Вы очень отягчаете мое положение, — сказал он. — Я должен раздобыть деньги.

И он решительно направился ко мне.

Я направила на него свой револьвер.

— Револьвер заряжен, — воскликнула я дрожащим голосом, — еще один шаг и я стреляю!

Он остановился и закрыл лицо руками, словно пытаясь защититься от выстрела. Мне бросилось в глаза, что в его жесте было больше отчаяния, чем испуга.

— Разве вас не учили никогда не направлять на человека дуло заряженного револьвера? — воскликнул он. — Отложите оружие в сторону?

Я сердито топнула ногой, чувствуя, что близка к тому, чтобы расплакаться.

— Уходите, говорю вам! Здесь вы ничего не добьетесь!

Но он не трогался с места. Несмотря на то, что револьвер был направлен на него, он продолжал приветливо смотреть на меня, и на губах его играла улыбка.

— Боже! — сказал он, обращаясь к самому себе, — ваша смелость нравится мне! Но…

В это мгновение раздался оглушительный грохот. То выстрелила крепостная пушка.