Когда её совсем не ждёшь

Наталья Викторовна Литвякова, 2022

Сборник посвящён одному из самых ярких, многогранных и загадочных чувств в мире – любви. О ней слагают стихи, поют песни, пишут романы. Ей дают определение учёные и философы. Но лучше всего с объяснениями и теориями насчёт любви, по мнению автора, справляются дети, старики и животные в любом веке. Перед вами 35 историй – забавных, лиричных, иногда немножко грустных, но очень тёплых и искренних – тому доказательство. А ещё в них присутствует желание напомнить людям, что "жить без любви, быть может, просто, но как на свете без любви прожить"?

И ты, Брут!

Я стоял на сцене. Ноги подкашивались. Руки дрожали. Глаза ослепли. Гул многолюдный в зале вдруг затих, и я почувствовал себя жертвой, пойманной в прицел винтовки. Эта сотня людей превратились в одного — в снайпера, что вот-вот спустит курок. Я глотнул ком — тот словно наждачкой по сухому дереву прошёлся. Сердце — где-то в горле.

Брейч, агент, сказал — это просто. Пару слов. Благодарность тому, сему. Бла, бла, бла. Одна шутка. Поклон. Главное, в глаза им не смотри. Вспомни, как всё началось, и кому ты действительно хочешь сказать спасибо. Пойдёт как по маслу, эта чёртова речь. Я всё-таки взглянул в зал: да, действительно, а кому? Уж не тем ли кто никогда не верил? То есть верил, а потом смеялся и крутил пальцем у виска… или, может быть той, что ушла со словами «ты уже не тот, кого я полюбила»… вон, они, восторженно хлопают. На секунду я прикрыл веки. Откашлялся. И…

— Хочу поблагодарить единственного моего друга, моего вдохновителя, — просипел я в микрофон, — вот он. Сидит в первом ряду. Это — он, виновник торжества, — я указал рукой на него. Он ничуть не изменился с того времени. Разве что потолстел слегка.

— И ты, Брут! — год назад я стоял посреди комнаты и растерянно озирался: бог мой и все черти, что это было?! Мне хотелось орать, сучить ногами, стучать кулаком. Хотелось разбить семейный сервиз, разорвать подушки зубами, да всё, что угодно, лишь бы выплеснуть отчаяние и ярость, что поднялись во мне, словно взвесь со дна. А вместо этого я надсадно шипел, как испорченный приёмник. — И ты, Брут!

Я хочу в злости наподдать ему по заднице — и пусть скажет спасибо, что не впиться в горло — но мимо, мимо! Попал по стулу большим пальцем и, наконец, заорал. Боль и так может выйти, с криком. И вместо всего безумства, что уже совершил в мыслях, запрыгал на одной ноге к книжной полке.

— Предательство — вероломство, — читаю громко словарь, — отступничество, измена. Обман доверия, понимаешь?! Ну, ладно, они, Джек, они, но ты? Как ты мог?! Такой удар! Понимаешь? Это ж — даже не нож, это ж — ножище! Мачете, ей-богу, вот что воткнул ты мне в спину! Молчишь? Нечего сказать?

Я присел рядом с ним.

— Ты ведь не возражал никогда. Всегда слушал. Я думал тебе нравится. Я думал ты на моей стороне! А ты? Дружище, что? Отвернулся он. На меня смотри! Да не плачу я, отстань. Конечно, больно. Да ни фига — не ноге. Душе больно, Джек, душе! Кому ж мне было верить, как не тебе? Всё насмарку! — я уткнулся в него лбом, обнял. Нет! — стиснул с силой.

— А, может, ты прав? Я — никчёмный поэт, никудышний писатель, бездарный сценарист! Ты это хотел мне показать? — я вскочил.

Сгрёб в охапку всё, что осталось от рукописи — несчастные, изгрызенные в хлам листы, мой многодневный труд, — и подкинул их к потолку. Лопасти подвесного вентилятора охотно разметали бумажный снег по квартире, — ты прав, Джек, прав. Фигня. Это — фигня! Но я напишу снова!

— Вот он! — показываю на друга сегодня, — оставил его на 5 минут, вышел за сигаретами — и нет романа. На что намекнул? Что — фуфло? Или, чтобы я бросил курить? — я подмигнул толпе. И Брейчу. Тот улыбался и кивал головой, мол, давай-давай, отлично. Мой голос окреп, и я тоже улыбнулся, — я всё ещё курю, Джек. Старая привычка. А вот книга «Такие тогда были мысли…» — новая. Благодарю!

Я поклонился и тут же подумал, что этого мало, что есть что-то ещё, что нужно сказать.

— Позвольте! — вернул себе микрофон, — Джек, родной, для тебя:

У меня есть собака, а, значит,

— у меня есть душа…

У меня есть собака, верней,

У меня есть кусок души,

А не просто собака.

Я люблю её и порой

Очень сочувствую ей:

Нет собаки у бедной собаки моей.

И вот, когда мне бывает грустно…

А знаешь ли ты, что значит, собака,

Когда тебе грустно?

…И вот, когда мне бывает грустно,

Я обнимаю её за шею

И говорю ей:

«Собака, хочешь я буду твоей собакой!».*

Я спустился к нему, не слыша оваций, и обнял своего предателя, нет, стиснул с силой и прошептал в его лохматое ухо: «И ты, Брут!». Иногда нужно, чтобы тебя «убили».