Никто не избегнет блаженства. Часть первая

Нелли Горицвет

Середина XXI в., недалёкое будущее. Катаклизмы вынудили народы мира переселиться в чудом не затонувшую Россию. Отныне вместо государств – Союз Диаспор. Вроде экономика наладилась, можно жить за счёт ренты, обходить законы. Но неравнодушные понимают: пора вырвать власть из рук безумца, захватившего контроль над погодой. В романе есть любовные линии, юмор, стихи, притчи. Все совпадения случайны.

Ледяной душ будничной реальности

Мама предложила Этьену еще раз осмотреть дом и выбрать себе комнату. Он остановился на моей любимой мансарде, куда я в детстве любила убегать вечерами. Похоже, что у моего приятеля тоже врожденная любовь ко всяким там крышам, чердакам, башням, смотровым площадкам и вышкам. Впрочем, комната и, впрямь, была уютной — мама, не кривя душой, похвалила вкус Этьена. Часть потолка представляла собой стеклянный купол — лантерну. Она автоматически распахивалась, когда я поднималась от пола на платформе, закрепленной на червяке, прямо на крышу — а то и выше ее уровня. Створки лантерны были выполнены в виде лепестков бутона, и зачастую они все лето стояли распустившимися. Случалось, я засыпала меж них, подобно игрушечной заводной дюймовочке, под россыпью ярких огней, упав на плед подле телескопа. А просыпалась, уже позолоченная первыми лучами солнца. Так на меня изо дня в день нарастали все новые и новые слои загара.

Стены мансарды были оклеены старинными картами мореходов, моими детскими рисунками и фотографиями. На полу у стены и под кроватью громоздились ящики с игрушками, яркими цветными книжками и складными спортивными тренажерами. А на книжной полке над письменным столом теснились глобус и теллурий — оба в позолоченном обрамлении — а также старинная дедова навигация, закрепленная на полированном основании: гирокомпас, гирогоризонт и секстан. Ниже, среди книг, располагались, принадлежащие ему, кортик, ордена, медали, кубки. Этьена сразу же заинтересовала буквально каждая мелочь в этой комнате, что мне было очень приятно.

— Когда я летал среди звезд, — разоткровенничался мой друг при виде приборов, — то не нуждался ни в какой навигации. Мне казалось, что я точно знаю, где какая планета находится — я мог охватить своим сознанием всю Вселенную! Это то же самое, как, закрыв глаза, почувствовать свою почку, сердце, легкие: ты знаешь о них, хотя никогда их не видел, и они никогда не давали о себе знать. Просто призываешь на вооружение интуицию, сосредотачиваешься, мысленно сгущаешь тепло внутри тела именно там, где находится искомый орган, раз — и ты уже «видишь» селезенку и понимаешь, для чего она тебе дана, плохо ли ей или хорошо. Так я слушаю нашу Галактику и сотни других Галактик. Между ними сложнейшие парамагнитные поля в виде волн и нитей, подобно паутине. Дергаешь за одну нить — звенят остальные. Это неповторимая музыка! И я чувствую все взгляды, направленные вверх, в пространство, вижу все приборы, меряющие межзвездную пыль и делящие небосвод на квадранты. Из-за этих нелепых замеров люди нередко представляются мне слепцами с белыми тросточками. Они ощупывают то, что я вижу шестым чувством. Ни разу я еще не плыл в небесах по приборам. Но зато ощущал, как взрезают слои атмосферы всевозможные летательные аппараты. Громче всех создают какофонию космические корабли. Выйдет «Шаттл» на орбиту, а за миллионы парсеков раздается эхо — такой вот магнитный резонанс…

— Это правда, или это только твое предположение? — поинтересовалась я, заправляя кровать для Этьена свежей простыней.

Малыш ведь верит в свои фантазии. А еще он любит красивые метафоры.

— Если где-то что-то убавляется — значит, где-то что-то прибавляется. Это я про такую ничтожнейшую пылинку мироздания, как модуль, покидающий земную орбиту и уносящийся в космический вакуум, в котором все системы изолированы и уравновешены. Пылинка весом в десять тонн оторвалась от Земли и улетела, а целая Вселенная вздрогнула: на Земле — дожди, на Солнце — бури.

— Никогда об этом не думала, — честно призналась я и случайно зевнула.

— Ну вот, ложись и подумай.

— Спокойной ночи, Этьен!

— И тебе спокойной ночи, Конкордия!

Оставив Этьена в мансарде, я, прежде чем лечь, завернула к маме пожелать ей приятных сновидений, но тотчас почувствовала, что от серьезных разговоров мне не отвертеться. Пройдя через мамину спальню и заглянув в ее рабочий кабинет, я убедилась, что хозяйка заповедника пока еще не думает ложиться, а беседует по видеомосту, делая записи в органайзере. Мама подала мне знак рукой, и я уселась ждать ее на пуфике у трюмо, машинально считывая надписи на склянках с духами и кремами.

— Утром звонил Эрик, — укоризненно сообщила мама, заходя в спальню, — он вчера вечером приехал из экспедиции и уже сутки как обеспокоен твоим отсутствием, а еще тем, что у тебя выключен телефон. Мне пришлось изворачиваться и придумывать разные небылицы, — мама скорчила недовольную гримасу, — где ты ночевала?

— Не дома, естественно. Ведь я была с Этьеном на крыше, как и сказал отец. И что ты ответила Эрику?

— Что сломала ногу, а ты за мной ухаживаешь.

— Здорово! — вырвалось у меня. Сказав это, я оторопела: вот уж не думала, будто мне придется Эрику так нагло лгать, да еще и радоваться этому. — Спасибо, мамочка! И как ты додумалась отмазать меня на такой длительный срок — кости ноги могут срастаться целых три месяца!

— Сама не знаю, — снисходительно, словно ставя «тройку» двоечнику, ответила мать, — но учти: это в последний раз. Выкручивайся сама, как хочешь.

— Ты считаешь, что я не права, помогая Этьену?

— Просто не лги.

— Но Эрик не поймет меня, я уже пыталась говорить ему правду! — возмутилась я.

— Когда подстраиваешься под кого-то, изворачиваешься, ты перестаешь быть личностью, — наставительно сказала мама, вскидывая и без того высокие изящные брови, — но твоя задача сейчас — хотя бы просто позвонить ему.

— Ерунда! Если ему неймется — сам пусть и звонит, пока не дозвонится. И вообще, где не надо, он проявляет упорство, а где надо быть жестким — он размазня.

— Родная моя, ты не справедлива к мужу, — терпеливо сказала мама, садясь на постель, — Эрик тебя просто очень любит и готов закрывать глаза на многие вещи, что ты творишь. Он согласен мириться с чем угодно, лишь бы тебя не потерять.

— Работу он любит, а не меня! А если бы любил, то позволил бы завести ребенка! — я чуть не задохнулась от обиды. — И он… он просто не хочет смириться с существованием Этьена. Он считает меня психически больной!

— Может, стоит запастись терпением?

— Я уже достаточно терпела, — горячо возразила я, — Эрик краснеет от гнева до корней своих мышиных волос, лишь стоит мне заговорить о ребенке, об Этьене, о том, что я чувствую, о дедушке с его книгами, о заповеднике! Он меня даже не слушает, и не пытается понять. Ученый, видите ли!

— Может, он тебя просто ревнует, — не сдавалась мама, — к Этьену, к твоему внутреннему миру, который ты так тщательно от всех оберегаешь?

— Но мама, это же смешно. Он мой, как ты выражаешься, мир, всерьез не воспринимает. А Этьен для него — якобы плод моего навязчивого воображения. К тому же такому прагматику и материалисту, каким является Эрик, Принц Грозы может показаться слишком эфемерным, чтобы к нему ревновать.

— Однако же теперь ты его природу сделала достаточно земной и ощутимой, материалистичной.

— К чему ты клонишь? — не поняла я.

— Да все к тому же. Что ты сейчас чувствуешь, — на лице мамы появилась легкая улыбка, — эфемерность или запах мужской рубашки на разгоряченном теле?

Опять двадцать пять! Как всегда, мама неверно истолковывает мои слова и действия. Когда же она, наконец, поймет: я не совершаю опрометчивых поступков под влиянием эмоций!

— Что ты хочешь этим сказать?! — возмутилась я.

— Только то, что, в конце концов, Эрик выследит вас с Этьеном, и тогда вам обоим ни за что не выкрутиться: в историю, будто бы этот очаровательный Архангел некогда был бесплотным духом, Эрик в жизни не поверит! Решит, что ты бесстыдно наставляешь ему рога. Об этом ты не подумала?

И мама многозначительно посмотрела на меня: мол, мне тоже с трудом верится в вашу платоническую дружбу.

— Думаю, что тебе пора спать, — сухо ответила я.

Миролада Мстиславна глубоко вздохнула и молча сняла халат.

В ночной рубашке в мелкий цветочек мама вдруг показалась мне такой хрупкой и нежной, что исходящая от нее волна спокойствия захлестнула меня с головой, и мне неожиданно вновь захотелось стать маленькой девочкой и зарыться у нее на груди от всех невзгод. У меня защипало в глазах. Я взяла из маминых рук халат и повесила на спинку старинной кровати.

— Спокойной ночи, мама!

— Позвони Эрику!

— Обязательно.

Поцеловав маму, я поскорее вышла из ее апартаментов, но спать уже расхотелось, и я потихоньку спустилась на цыпочках вниз по лестнице, осторожно открыла скрипучую дверь, выбралась на террасу, уселась на крылечке и задумалась.

****

Мама совершенно не знает Эрика. Ведь я ей половины всего не рассказываю. С чего ему ревновать меня — мой муж до тошноты уверен в своей неотразимости! И тут дело не только в омолодительной сыворотке, благодаря которой он выглядит так, что ему никто более тридцати семи лет не дает — слишком уж он весь такой правильный: не курит, не пьет, не волочится за женщинами — словом, ведет здоровый образ жизни. Защищает диссертации, выступает на телеканалах с докладами, пользуется успехом в определенных ученых кругах… Эрик удачливее и умнее большинства своих коллег, и по его глубокому убеждению жена — собственность, трофей и награда, заслуженная им по праву. Когда-то я дарила Эрику лучшие чувства, но в ответ вместо знаков внимания и ласковых слов получала следующее: «Дорогая, ты меня вдохновляешь своей любовью на небывалые подвиги! Никто еще никогда не наделял меня такой силой. Лишь благодаря тебе я сделал наиважнейшие научные открытия. И дабы проверить их, уезжаю на полгода к новым месторождениям…» Да он просто лицемер, который не способен оценивать достоинства других! Конечно же, я не буду ему перезванивать. Пусть поволнуется, понервничает, поревнует, авось до него дойдет, что он может потерять мое доброе расположение!

Ну а как быть с Этьеном, его фантазиями и желаниями относительно меня? Я стараюсь не задумываться об этом. Мне лишь искренне хочется, чтобы семья Гейне воссоединилась, чтобы все они были вместе и счастливы. Однако, несмотря на заверения в дружбе, Этьен теперь не сводит с меня глаз, и взгляд его отнюдь не платонический. Отныне я больше не воспринимаю всерьез байки о Глории, считая ее образ прекрасным вымыслом. И это только потому, что Этьен имел неосторожность признаться, будто видел в ней меня. Или ее во мне. Но самое интересное во всем этом то, что, в действительности, рассказы Этьена о своей так называемой музе вызывают у меня в памяти картины из моего детства. Так и есть, в четыре года от роду я танцевала среди оленят. Как факт, я пачкала мордашку соком от земляники, когда набивала рот горстями. (Это происходило здесь, в заповеднике, где мой дед работал, когда ушел в отставку). Я была озорницей и все время хохотала. Кажется, у меня вскакивали веснушки. Все это правда. Однако детство давным-давно закончилось, а вместе с ним прошла и моя беззаботность. И потом, я гораздо слабее и беззащитнее Глории, что бы там Этьен ни говорил. Мне постоянно нужна поддержка, необходимо, чтобы кто-то указывал мне путь, принимал за меня решения.

В этом отношении я за Эриком, как за каменной стеной. Он очень надежный, адекватный и предсказуемый человек. Работает почти всегда на крайнем Севере, привозя домой деньги. Мы очень редко видимся и никогда не ссоримся. Что еще надо для счастья? И так идеальные условия. Я предоставлена самой себе, живу в достатке, гуляю, где захочу, встречаюсь с друзьями, в том числе и ребятами из воинской части, с аэродрома — экстремалами. Правда, нас объединяет исключительно спортивный интерес — аэробатика. А еще я лазаю по крышам, и нет ни одного здания, где бы я не побывала. Гуляю по стройкам, особенно вечерами. Беру с собой подзорную трубу, дабы с высоты понаблюдать мир, огни ночного города. Там, в Заполярске или Нью-Лэнде, как его называют беженцы, на высотах и высотках, у меня завелись особые друзья — руфферы, любители обустраивать бесхозные крыши и проводить на них все свободное время. Некоторые так и живут в стеклянных надстройках с голубями или же устанавливают палатки подальше от антенн: в наш век перемены климата квартиры не нужны, достаточно спальников да тентов на зиму. А вообще, они постоянно странствуют по свету, занимаясь косплеем и одновременно работая в сети — удаленно. Лидер руфферов Севера Наташа Миротворец в свое время отвоевала у собратьев для меня право неприкосновенности моей недостройки. А я для них, в знак благодарности, стащила из потайного сейфа Эрика схему подземной канализации, дабы руфферы смогли проникнуть к диггерам и отомстить им за ограбление четырех африканских подростков. Муж долго потом рылся во всех своих ящиках в поисках чертежа, но так ничего не заподозрил. Какое счастье, что Эрик не знает о моем круге общения! Иначе он, не раздумывая, поместил бы меня в психушку. А пока что я совершенно счастлива. Ну, или почти счастлива: на «северный», так сказать, лад…

Но странное дело. Всякий раз, когда я нахожусь здесь, рядом с мамой, в родном доме, замужество и жизнь в Заполярске кажутся мне далекими и нереальными, словно ничего из этого не было и нет. Оказывается, так легко стереть Эрика из памяти и не вспомнить о нем вовсе. Вот и сейчас я снова чувствую облегчение, какое обычно наступает после продолжительной болезни. Точно я проснулась и сбросила с плеч тяжелую ношу. Или внезапно наступило отрезвление ума. Или нахлынули слезы примирения после тяжелой ссоры. Или парное молоко из теплой груди, или баня с долгой дороги, или первое зарождение жизни в утробном коконе…

Раньше я ничего подобного не ощущала, принимая тягостные будни как должное. Но тут вдруг появился Этьен и перевернул все с ног на голову. Я сразу поняла, что он, его родители и мои родители — это единое целое. Один мир, организм, одна экосистема. А поставь Эрика рядом с моими родителями — это небо и земля. Эрик из иного теста, он инородное тело. У его родичей, Эрикссонов наверняка другой уклад жизни, другие ценности. Среди них я буду чувствовать себя чужой, как Миклухо-Маклай среди папуасов. Если, конечно, мы с ними когда-нибудь встретимся.

Уже совсем скоро, решив проблемы Этьена, я должна буду покинуть родной дом и уехать отсюда к Эрику, обратно, за две тысячи километров. А так не хочется. При одной лишь мысли о возвращении в Заполярск я чувствую, как ледяная, непосильно тяжелая глыба прижимает меня к земле, как стальной обруч сдавливает мне плечи и грудь. Должна. Лишь только осознание того, что я вновь увижу высотные дома, недостройки и старых друзей, немного утешает меня.

****

…А если обойти аэродром справа и продолжать брести по узкой дорожке, то через пару километров начинают вырастать уже настоящие северные леса — красивые, сизые, болотистые. Без свалок и следов пикников, с гатями посреди топей. С приспособившимися к повышенной температуре клюквой и морошкой, черникой и голубикой. Стройные гордые леса. Со стволами, покрытыми мхами и лишайниками, с листьями, теряющимися высоко над головой…

Порою стволы стоят так тесно, что ветви, переплетаясь, срастаются друг с другом. Где-то в глубине кричит птица, и эхо разносит ее уханье по оврагам. Тропинки теряются во тьме, впереди — там, откуда пары волчьих глаз глядят на тебя настороженно, но в то же время настойчиво…

Только ради этих сказочных мест, пожалуй, и стоит вернуться к Эрику. Вот единственная причина, примиряющая меня с ним.

Нет, все это как-то неправильно. Странно и неестественно. Кошка, живущая инстинктами, привязывается к дому, но отнюдь не здравомыслящий человек. Ну, тогда как же должно быть правильно? Я, честно говоря, не знаю.

Может быть, мне необходимо, подобно Эрику, посвятить себя целиком и полностью карьере, войти в модный и престижный бизнес? Нет, Боже упаси! С коллегами только чай пить хорошо, да и то, коли среди них найдутся родственные души, а не зверье. Но в наше время это редкость: в офисах царит унылая атмосфера скуки, сплетен, интриг. Всюду гадюшник. Да и потом, я сама по себе — безвылазная дикарка, которая ни с кем из чужаков не уживется. Словом, как я уже решила, мы с Этьеном откроем службу аэротакси — скажу Эрику, будто мне совестно висеть у него на шее, обременяя лишними затратами. Будем развозить пассажиров по турбазам, дачам, курортам, санаториям — за копейки, взимая плату лишь за топливо. Знаю, не особо прибыльно — зато весело. К тому же, у меня уже есть собственный счет, о котором Эрик никогда не узнает.

****

К счастью, на мою долю хватает подружек и приятельниц — в основном, среди аэробайкерш, косплееров и руфферов. Лучшая из подруг — Наташа Миротворец — «завелась» у меня лет пятнадцать назад на крыше самого высокого здания, что в центре города, куда я люблю иногда приезжать, дабы вечерами, лежа у парапета, подолгу взирать вниз на сверкающие фарами проезжающие мимо машины да на желтые лужи, отражающие огни расцвеченных окон.

Наташа подошла ко мне и сказала без обиняков:

— Привет! Ты уже решила, за кого будешь сражаться? Ты с диггерами или с нами, на стороне Белых Богов? (Это было еще задолго до серьезной ссоры «высотников» с «подземниками»).

Я повернула голову и увидела светловолосую конопатую девчушку с доверчивыми удивленными глазами, немного жалобными, как у котеночка или щеночка.

— В смысле, что значит «сражаться», ты о чем вообще? — не поняла я.

— Разве ты не участвуешь в войнушке? — конопушка непринужденно уселась на парапет, свесив ноги с высоты пятнадцатого этажа.

— В какой еще войнушке?

— Где бьются не на жизнь, а на смерть Высота и Глубина, День и Ночь, Свет и Тьма — то есть две противоборствующие силы. Мы Белые Боги, они Черные. У нас игрища. Это, между прочим, наша крыша, и здесь ведущие мастера обычно прячут артефакты. Вот я тебя и приняла, видать, за одну из этих… в смысле, новичков.

— Послушай, милочка, — меня взбесило, что эта пигалица мне «тыкает», — к твоему сведению, мне тридцать семь лет! — я прекрасно осознавала, что мне больше семнадцати не дают, и не упускала случая похвастаться своим видом. — И я в ваших дурацких забавах не участвую!

— Ну и что с того, а мне тридцать девять.

Меня задело, что «косплеерша» выглядит ничуть не хуже меня, хотя в те времена для получения сыворотки молодости надо было обладать средствами и связями, как у Эрика.

А потом я узнала, что «Миротворец» — ее настоящая фамилия.

****

Со времени нашего знакомства Наташа ни разу не задала мне ни одного фамильярного вопроса ни о моей частной жизни — типа, сколько у вас комнат, сколько получает муж, кому свекровь подписала дом — ни о соседской черезстеночной бытовухе. Мы с ней дорожим иными ценностями, меряем человеческие отношения схожими категориями, и между нами заключен негласный договор: обывательские темы под строжайшим запретом. Но столь нелюбопытные, не сующие нос в чужую личную жизнь, люди, вроде Наташи — увы, редкость.

****

…Также я иногда участвую для отвода души в одном очень интересном и увлекательном мероприятии — летаю с ребятами на выходные на их стареньком «кукурузнике» в карельские леса, где оборудована сигнальными огнями самодельная ВПП. Там чудесные кристально чистые озера, высокие ели, причудливые березы. А грибы — одной шляпки подосиновика на котелок супа хватит за глаза! Притом и аромат какой стоит!.. А ушица! А дым костра! А песни под укулеле до утра…

В начале нашей совместной жизни Эрик уделял мне куда больше внимания, чем сейчас, хотя и говорили мы, в основном, о его путешествиях в Арктику, в экзотические исландские города — тем не менее, муж обещал свозить меня и туда, и туда, и туда… Он умел красочно описать природу мест, где побывал в экспедициях. Помнится, я выбрала для свадебного путешествия свой любимый Калининград и все близлежащее, что выпадет по маршруту. На ночлег запланировала останавливаться в кемпингах на янтарном побережье. Мое пожелание тотчас было исполнено. И мы истоптали пешком с рюкзаками балтийские берега, заходя в Светлогорск, Зеленоградск, Балтийск, посетили Ниду, Клайпеду… Это было еще до их затопления. Я внимала рассказам Эрика о древних днях, представляя себе то образы Рюрика, Синеуса и Трувора, то лица варяжских и полабских наемников. Видела быстроходный вооруженный корабль Эрика Рыжего и торговые кнорры. И подобно осколкам янтаря — желтого, черного, голубого и красного — проходящим сквозь пальцы — в моем воображении мелькали тени Одина, Фрейи и валькирий бок о бок с силуэтами Сварога, Свентовида, Перуна и Мокоши.

— О чем это ты задумалась? — полюбопытствовал Эрик.

Я честно призналась ему.

— Делать тебе нечего, — засмеялся он.

Увы, я тогда не обратила внимания на его циничный тон.