Нюрнберг

Николай Лебедев, 2023

Капитан Игорь Волгин дошел до Берлина. Но долгожданная Победа не стала точкой в его военной судьбе. По воле случая он, владеющий языками и опытом оперативной работы разведчика, оказался в Нюрнберге, где в это время начинался судебный процесс над главарями Третьего рейха. Став членом советской делегации, Волгин получил еще и долгожданную возможность отыскать следы родного брата, пропавшего в этих краях в годы войны. Однако в тот момент, когда первая зацепка в поисках была найдена, в ходе Нюрнбергского процесса случился неожиданный поворот. Сам того не ожидая, капитан снова оказался на огневом рубеже… Международный военный трибунал открылся в Нюрнберге 20 ноября 1945 года, став беспрецедентным событием ХХ века. Впервые на скамье подсудимых оказались главные лица целого государства, обвиняемые в совершении военных преступлений. Человечество совместными усилиями осудило германских нацистов – разжигателей самой страшной трагедии в мире. Приговор этим преступникам стал фактической точкой в истории Второй мировой войны.

3. Это горькое слово — победа

Берлин — огромный, бескрайний город, который еще несколько дней назад пылал и корчился в последних конвульсиях страшной войны, — теперь был тих и почти безжизнен. По улицам неспешно бродили жители, собирая на развалинах сохранившийся скарб. Бои закончились, пора было думать о мирной жизни. Издалека неслась музыка, играл патефон.

Репродуктор со столба докладывал, что на отдельных участках фронта все еще происходят столкновения с недобитыми гитлеровскими подразделениями, но советские войска вкупе с союзниками скоро погасят последние очаги сопротивления.

Волгин сидел на груде битого кирпича и покусывал карандаш. На колене лежал планшет, на планшете — письмо Павлова матери, которое Волгин извлек из кармана рядового. Поверх письма лежал клочок бумаги с криво написанной датой — 5 мая 1945 года. Это было единственное, что смог пока написать Волгин.

«Уважаемая Мария Петровна, пишет Вам капитан Игорь Волгин, командир Вашего сына Юры», — начал он и вновь задумался.

На земле уже валялись несколько скомканных листков. Волгин поднял один из них и прочел:

«Уважаемая Мария Петровна, Ваш сын и мой товарищ рядовой Юра Павлов погиб смертью храбрых, героически спасая во время бомбежки немецкую семью. Он вытащил из-под огня женщину и двух маленьких детей, но сам пал от пули фашистского отродья. Я понимаю и разделяю ваше горе…»

Волгин поморщился. Перед лицом настоящей человеческой беды слова кажутся нелепыми и ненужными.

Павлов когда-то рассказывал, что остался у матери один: старший брат погиб в Финскую, а отец сгорел в танке под Новороссийском.

Улыбаясь своей открытой мальчишеской улыбкой, Павлов похвалялся, что подал документы в военкомат, не дожидаясь, пока ему стукнет восемнадцать. Мать, простая акушерка, горько плакала, узнав об этом. Но делать было нечего. Она провожала сына на вокзал и просила только об одном: чтобы он вернулся живым.

Волгин достал еще один листок.

«Дорогая Мария Петровна», — вновь начал он. Раздалось тяжелое шарканье по мостовой. Волгин оглянулся.

Мимо двигалась колонна пленных гитлеровцев. Побитые, с сорванными погонами; кто с кровоподтеками на лице, кто с забинтованной рукой, кто прихрамывающий. Кого-то, кто не мог идти сам, придерживали товарищи.

По обе стороны колонны двигались охранники в советской форме.

Гитлеровцы шли, опустив глаза. А прохожие, остановившись, глядели на них. И Волгин глядел.

Странное дело, в этот момент он не испытывал ярости или злости, а только усталость. И еще раздражение от того, что вот из-за этих людей он пишет и никак не может написать письмо матери погибшего солдатика, никак не может подобрать нужные слова, да и есть ли такие слова? Все это — и недописанное письмо на коленке, и разрушенный Берлин, и горе, разлитое по всей земле, — из-за них и из-за миллионов таких же, как они. За что они сражались? Ради чего? Что принесла им эта война?

А пленные все шли и шли, и казалось, нет им конца. И никто из них не решался взглянуть на своих соотечественников, что стояли по обочинам дороги и молча провожали их взглядами.

Тяжелая поступь сотен ног отдавалась эхом среди полуразрушенных зданий. Мрачная музыка проигранной войны.

— Эх вы, — сказала вдруг старушка в порванном пальто и плюнула на землю.

— Товарищ капитан!.. — пробегавший мимо бравый лейтенантик остановился перед Волгиным. Он задыхался от бега и волнения и не с первого раза смог выговорить: — Товарищ капитан, Гитлера нашли!

Волгин даже не сразу понял, о чем речь. А когда понял, не поверил своим ушам.

Он запихнул бумаги в планшет и рванул за лейтенантом.

Навстречу им катили машины. У разбитого особняка стояла полевая кухня, к ней тянулась огромная очередь гражданских с кастрюлями и котелками. Усатый солдат черпал половником кашу и наполнял кастрюли доверху. Несколько голодных детишек ломали краюху хлеба, которую им протянул повар, и жадно ели, усевшись на сгоревшую самоходку.

Лейтенант махал Волгину на бегу: не отставайте. Они миновали несколько кварталов и свернули к зданию рейхсканцелярии.

Когда-то в ее внутреннем дворе был парк, но сейчас все было в рвах, похожих на глубокие шрамы. В глубине виднелась бетонная башня, вход в бункер фюрера.

Волгину уже доводилось побывать здесь два дня назад. В тот раз он прошелся по гулким помещениям здания — помпезного, мрачного и, как ему показалось, бесприютного. Повсюду была раскидана полусгоревшая мебель.

В бункере фюрера был отключен свет, и Волгин не стал спускаться в подземелье. Смотреть на разбросанные повсюду трупы ему не хотелось, а самого Гитлера в бункере не оказалось, об этом уже все знали.

— Вот, товарищ капитан, это там! — сообщил лейтенант, указывая на столпившихся невдалеке от металлического сооружения, на краю рва, военных. Рядом сновал фотограф. Он заглядывал в яму и торопливо щелкал затвором аппарата.

Волгин подошел.

На дне он увидел два сильно обгоревших тела, абсолютно черных, лишь небольшие розоватые участки указывали на то, что когда-то это были люди. Яма была скользкая, в ней бугрилась серовато-бурая жижа, след недавно прошедших дождей.

Советский полковник с помощью переводчика объяснял американским чинам, что трупы Гитлера и его жены обнаружили утром; свидетели показали, что фюрер и Ева Браун отравились в бункере то ли тридцатого апреля, то ли первого мая. Сразу после самоубийства трупы силами охраны были вынесены наружу, облиты бензином и сожжены. И вот теперь их нашли.

Усевшийся на краю ямы бывалый солдат закурил самокрутку и невесело усмехнулся:

— Сдрейфил, стало быть, фюрер. Убег-таки на тот свет. А это кто? Жинка его?..

— Все не уйдут, — сказал сурово полковник. — Дай-ка прикурить.

Бывалый солдат протянул кисет и гильзу, служившую самодельной зажигалкой.

— Хоть кого бы из них взять, гадов. Из этих, которые главные. За моих отомстить, — горько выдохнул солдат.

Волгин исподтишка рассматривал солдата. В солдате не было ни злости, ни ярости — только одна усталость. Так сидят рудокопы после тяжелого трудового дня.

«Как странно и как хорошо, — подумал вдруг Волгин. — Вот этому немолодому мужику, прошедшему, должно быть, войну от начала до последнего дня, всех потерявшему, который, по всем правилам, должен был сходить с ума от гнева и ненависти, не хочется мстить. Хочется только одного — домой. А еще чтобы справедливость восторжествовала. Только это, наверное, невозможно…»

Волгин повернулся и пошел прочь от смрадной ямы. Столько дней и ночей он ждал момента, когда все будет кончено. Он так ждал, когда завершится война. А теперь вот не испытывал ничего.

Все равно он был один. Один на огромном белом свете.

Этот черный человек, чьи останки лежали сейчас в бурой жиже за зданием рейхсканцелярии, забрал у него все.