Ноготки

Ольга Тишина, 2021

Белла счастливая женщина. У нее любящий муж, умница дочка и дом – полная чаша. Она пишет любовные романы и скоро сбудется ее мечта – контракт с издательством. Но весь ее «бархатный» мир рушится в одночасье и Белле придется познать предательство самых близких людей.

6

Я равнодушно смотрела в окно. За ним светило яркое, зимнее солнце. Ветки деревьев сверкали хрустальным инеем. Природа словно раскаялась за свой буйный нрав и дарила человечеству прекрасные дни.

Алка уехала и после ее отъезда в моей душе образовалась пустота. Она давила изнутри. Я чувствовала, как пустота эта ширится. Где-то, когда-то я читала, что человеческая душа обязательно должна быть чем-то наполнена, что не может пустота в душе длиться вечно, и понимала, что первой придет тоска, уже протянувшая свои холодные, липкие щупальца-нити к моему сердцу.

— Неважно выглядите, Серебрянская.

Голос подполковника вывел меня из транса, заставив отвести взгляд от окна. Молча и внимательно, будто видел впервые, начальник колонии рассматривал меня из-под очков. Отвечать ему совсем не хотелось.

— Андрей Петрович, вам что-то снова перевести.

Слова выходили почти шепотом, на выдохе. Я опустила веки, прячась от его цепких, всепроникающих, будто рентген, глаз. Зачем ему мои проблемы. Здесь у каждого своя драма.

— В точку, что называется, Белла Аркадьевна. Да не совсем, — он выбил дробь пальцами по столешнице.

«Удивительный человек», — подумала я. Странная манера подполковника резко переходить с «ты» на «вы» меня обескураживала.

— Хочу предложить вам Белла Аркадьевна, что называется, сменить сферу деятельности с хозяйственной на гуманитарную. А если быть точным, — он поднял ладонь, предупредив мой вопрос, — заняться репетиторством.

Наступила пауза. Начальник, явно изучал мою реакцию на свои слова. Через несколько секунд он продолжил:

— Дочка собирается сдавать английский, будь он неладен. А у нас, тут, как ты понимаешь, с хорошими педагогами большая проблема. Так как? — подполковник сделал вид, что просматривает какие-то бумаги.

— А у меня есть варианты?

— Конечно.

— Какие?

— Например, вернуться назад, на свиноферму.

— Ну, уж спасибо, — фыркнула я, понимая, что он блефует. Хотя….

— У тебя есть какие-то возражения? — интересно, мне показалось или подполковник немного занервничал. Странно думать, что я могла отказаться от подобной просьбы.

— Андрей Петрович, у меня нет возражений.

— Тогда может быть пожелания? — удивил он меня вопросом.

— Есть только желания. Пожеланий нет.

— Ну, так и я не волшебник, Серебрянская, чтобы желания выполнять, — хмыкнул подполковник. — Начнешь с понедельника, — резко перешел он к делу. — Три раза в неделю достаточно будет?

— Нужно смотреть уровень знаний девочки. Потом будет ясно.

— Вот и ладно!

***

Вика, дочка начальника колонии, оказалась скромной, симпатичной девятиклассницей, воспитанной в строгости и мне было приятно понимать, что на белом свете существуют такие чистые, «неисковерканные» интернетом дети, взахлеб читающие научную фантастику и классиков, и рассуждающие не о цвете и длине ногтей и волос, а о загадках Бытия и Вселенной. Четыре раза в неделю, на два часа я приезжала в поселок, для занятий с ней по английскому и мы довольно быстро нашли общий язык. Она оказалась способной и схватывала все на лету. Заниматься с ней было одно удовольствие, тем более что Петрович неплохо оплачивал эти занятия. С московскими ценами, конечно, было не сравнить, но по местным меркам вполне прилично. И на свиноферме, и в теплице заработок мой был много меньше. Товарки по общежитию даже стали называть меня «приблатненной». Я на это только отмахивалась, все больше замыкаясь в себе. Тоска заполнила ту самую пустоту в душе, и только уроки с Викой на время выводили меня из состояния меланхолии и уныния.

В основном, на занятия меня доставляли на личной машине начальника колонии. Но бывало, что его срочно куда-нибудь вызывали, и мне приходилось добираться самой — из поселка, два раза в день, ходила маршрутка — Газель.

Один из таких случаев еще сильнее разбередил мою душу, заставил плакать ночью в подушку.

— Ба, смотри, как у мамы машина!

Я вздрогнула и поискала глазами обладательницу голоса. Чуть впереди меня сидела женщина. Рядом с ней, глядя в окошко — девочка, лет восьми-девяти. Худенькие плечи. Русые волосы заплетены в косички и уложены вокруг головы.

Сердце вздрогнуло, затрепетало. Меня будто пронзила молния, и я чуть не выкрикнула имя своей дочки. Но звук застрял в горле и я, словно рыба, выброшенная на берег, лишь хватала воздух разгоряченным ртом.

— Вам плохо? — участливая соседка наклонилась к моему лицу. — Сердце?

— Нет-нет, — я замотала головой, не отводя взгляда от русоволосой детской головки. — Все в порядке. Душно!

Попутчица недоверчиво посмотрела, пожала плечами: в автобусе было довольно прохладно.

— Это мамина машина? — девочка, сидящая у окна, вновь задала вопрос и я осознала, что ошиблась, а мое временное помрачнение было лишь отголоском желания увидеть дочь. Конечно это была не она. Просто чужой ребенок, возраста Киры.

Бабушка девочки оказалась немногословной:

— Нет, — услышала я чуть хрипловатый, явно от частого курения, женский голос.

— Я знаю, маме нельзя теперь за руль, — тонкий пальчик водил по стеклу окна, рисуя невидимые узоры. — Да, ба?

Вопрос ребенка был проигнорирован и она, тяжело, как-то не по-детски вздохнув, отвернулась к окошку, что-то тихо шепча одними губами.

***

Примерно один раз в десять дней из поселка привозили почту. В основном местные поселенцы получали какие-то бандероли, посылки, иногда — редкие, в наше время, письма. Поэтому, большой, белый конверт, пришедший на мое имя, заставил сердце сжаться. Малыш, впервые, больно пихнул ножкой. «Еще слишком рано!» — пронеслась испуганная мысль в голове. Внизу живота нехорошо заныло.

Руки тряслись, когда я разрывала конверт без обратного адреса. Там был лишь один документ. Перед глазами все расплывалось, мое зрение бунтовало, это сознание не хотело верить в то, что я держала в руках. Пальцы разжались, и тонкий листок в синей, узорной оправе, кружась, упал на пол.

— Бедная, бедная моя девонька!

Я открыла глаза, осознавая себя и обстановку вокруг.

— Где я?

— Белочка, дочка, пришла в себя! — глаза тетки, опухшие от пролитых слез, вновь увлажнились. Она вытерла их платочком, зажатым в натруженной от тяжелой работы руке, и улыбнулась.

— Теть Валь, ты приехала?

Женщина закивала головой:

— Сразу, как узнала, что с тобой…. — из ее глаз выкатились крупные капли.

Мне было не понятно, почему она здесь и почему плачет. Я приподнялась с подушки и оглянулась. В левой руке неприятно потянуло.

— Ну, и куда это мы? — строгий голос прервал зарождающееся во мне непонимание происходящего и оторвал взгляд от капельницы. — Вставать пока нельзя, — медсестра вынула иглу из моей руки. — Лежим и ждем доктора, — сообщила она уже мягче. — Вы за ней присмотрите?

Тетушка согласно кивнула. Сестра, удовлетворившись таким ответом, вышла из палаты и укатила за собой стойку с капельницей.

— Я в больнице? — дошло до меня, наконец. — Ребенок!? — кажется, я закричала. Одеяло слетело, а руки ощутили лишь плоскость и шершавость хирургического пластыря внизу живота.

— Белочка, главное ты выжила! А детки у тебя еще будут!

Но я не хотела слышать никаких слов. Вселенная сузилась до размеров моего нерожденного ребенка, а рыдания сотрясали все мое существо, и душа, казалось, покинула тело.

— Три кубика успокоительного, живо!

Руку сжало, но я не чувствовала боли, не чувствовала, как игла пронзила кожу и вену. Я выла, будто волчица, потерявшая своего волчонка, разрывая легкие и натружая горло до хрипоты.

Резкий запах ударил в нос, в глазах защипало. Ко мне словно вновь вернулся слух, и я прозрела, и услышала всхлипы и причитания тетушки. Уже знакомый мужской голос произнес:

— Вы родственница? Подождите пока в коридоре.

Чуть скрипнула дверь, наступило молчание. В этой тишине я слышала стук своего сердца — тяжелый, но ровный. Лекарство действовало.

— Белла Аркадьевна, — доктор говорил спокойно и в его голосе я не чувствовала жалости, да и не хотела ее. — Вы должны понять, — продолжил он, чуть отведя взгляд в сторону, — мы сделали все от нас зависящее. У вас оказалась очень редкая внематочная беременность брюшного типа. Плод развивался не внутри, а на поверхности матки. Вы могли умереть.

— Лучше бы, — прошептали мои губы.

— Прекратите, — голос доктора не повысился и на тон. — Вы еще молоды и у вас есть шансы родить.

— У меня дочь.

— Тем более. Думайте о ней. А теперь набирайтесь сил и выздоравливайте, — он поднялся со стула и вышел из палаты. Его место тут же заняла тетя.

— Белочка, поесть бы надо, — она смотрела с состраданием, и я подумала, что наверно сейчас, тетушка единственное существо на белом свете, которое может меня пожалеть по-настоящему.

— Теть Валь, он прислал мне развод.

Она вздохнула.

— Ребеночек его был? — тетка отвела глаза.

— Да.

— Ну и хорошо, что так вышло! — вдруг выпалила она. — Мало того, что он, сволота, бросил тебя, так еще чуть не погубил. Кровиночка ты моя-а-а, — запричитала родственница.

— Сколько я уже здесь, — прервала я ее причитания.

— Двое суток, как прооперировали. Я уж думала не придешь в себя. Врачи сказали — много ты крови потеряла, — кажется, она опять собиралась всплакнуть.

— Ладно, теть Валь, прорвемся, — я попыталась улыбнуться. Вышло паршиво.

***

— Серебрянская, ну ты и напугала меня!

Начальник колонии заявился ко мне в больницу на следующий день. Видимо, действительно, переживал. Только вряд ли за меня, скорее за английский своей дочери.

«А ты превращаешься в циника, Белла Аркадьевна» — отметила я про себя, глядя, как подполковник скромно устраивается на стуле. Но он меня, все же, удивил.

— Я говорил с главврачом, — немного покашляв, продолжил «хозяин» поселения. — Не переживай, все лекарства, что называется, достанем. Вылечим тебя, Серебрянская. Будешь, как новенькая, что называется.

Он нервничал и чувствовал себя не в своей тарелке в этой палате, рядом со мной, лежащей на кровати, бледной от потери крови, с опухшими от слез веками. В его понимании, мне требовалось сочувствие и жалость, а как их проявлять, он явно не знал.

— Андрей Петрович, спасибо вам. Вы не беспокойтесь, мы продолжим с Викой занятия. Она у вас умница.

— Не думай об этом! — он замахал руками. — Главное поправляйся. Тут вот жена тебе передала, — на тумбочку лег шуршащий пакет. — Еще теплые!

Почувствовался запах домашних пирогов, но он вызвал не аппетит, а тошноту и спазмы в желудке. Я вымученно улыбнулась.

— Спасибо супруге передавайте. И привет.

Через две недели я вернулась в общежитие. Врачи, опасаясь за мое здоровье и принимая в расчет теперешние условия моей жизни, наотрез отказывались выписывать раньше. Думаю, немалую лепту в это внес и начальник колонии, так как об этом мне намекнула одна из сестер, сказав, что мою реабилитацию оплатила организация.

Кормили в больнице на убой. Еще и тетушка старалась, как могла. Она сняла неподалеку угол и целыми днями не отходила от меня, потчуя своими разносолами. Ко всем этим «хлебосольствам» прибавлялись передачи от девчонок и жены подполковника, не желавшей, видимо, моей безвременной кончины на фоне недоедания.

Только есть мне совсем не хотелось. И жить. «Зачем?» — думала я вечерами, когда тетушка, уставшая со мной за день, уходила отсыпаться и готовить мне очередную вкусняшку. Но потом, перед моим внутренним взором появлялся образ дочки. Моей крошки, оставшейся без матери. И мне становилось до жути стыдно за себя, за свои мысли о смерти. Но на утро, опять наступала апатия, и кусок снова не лез в горло.

— Тебя что, голодом там морили?

Алевтина, Ритка и Марина, а так же еще какая-то незнакомая мне женщина, наша новенькая соседка по комнате, рассматривали меня, будто я не я, а манекен в витрине. Впрочем, сейчас подобное сравнение было бы в точку.

— Только не надо меня жалеть! — растянувшись на своей кровати, устало заявила я девчонкам.

— А мы и не жалеем, — Алевтина сложила узлом руки на груди. — Че тя жалеть?

Но в их глазах читалось совсем другое, особенно у Марины.

— Вот познакомься, — бригадир махнула в сторону новенькой, — Натаха. К нам подселили.

Я качнула головой в знак приветствия, мельком увидев улыбку на лице новой знакомой. И улыбка эта была странной. Но тогда я не придала этому большого значения.