Иллюзия отражения

Петр Катериничев, 2007

Догадывался ли бывший аналитик разведки Олег Дронов, когда бросился к девушке на шоссе, что, повинуясь главному закону настоящего мужчины спасать и защищать, он лишь попадает в заранее приготовленную для него западню? Идет большая игра, и кто станет охотником, а кто добычей, решит лишь случай или Бог.

Глава 16

Гонзалес развернул автомобиль, и мы поехали домой.

— Хорошо поболтали? — спросил Гонзалес.

— Душевно.

— Узнал что-то новое?

— Скорее старое.

— Да?

— Если какая-то неприятность должна случиться, она случается.

Диего поморщился:

— Еще что-нибудь?

— Из всех неприятностей случается именно та, ущерб от которой больше.

— Ты стал оптимистом.

— Просто устал.

— Поспи. Только скажи перед сном хоть что-то доброе. Не то тебя будут мучить кошмары.

— Мы победим.

— Кого?

— Всех. Так лучше?

— Еще бы. А кто — «мы»?

Я ничего не ответил. Меня сморило, как только я привалился к сиденью. Вот только… Я спал и не спал: чувствовал толчки, скорость, аромат сигары, знал, что еду в машине с Диего Гонзалесом, и в то же время — видел странную церемонию: Диего Гонзалес, в черном камзоле и белоснежных кружевах воротника, с хищной эспаньолкой и при шпаге, стоял на ступенях Прадо испанским грандом, царственно приглашая меня взглянуть на картины кисти Гойи… Но из картин я увидел почему-то только одну: четверо мужчин в треуголках у загона, с ними — женщина, и лица всех четверых прикрыты личинами… И только один, сидящий с краю, — с открытым лицом, и в руке его хлыст. И я попытался всмотреться в его лицо и, кажется, даже узнал, — но нет, очертания расплылись, и вместо этого я услышал вкрадчивый голос: «И ты станешь звездой, или каплей росы, или океаном… Ты станешь всем, чем только пожелаешь, и будешь всегда… Как солнце на небе, как вода в реках, как несокрушимые твердыни скал… Ты станешь всем… всем… всем…»

Наверное, я застонал, потому что почувствовал, как Диего тронул меня за плечо. Открыл глаза. Мы уже проскочили Саратону, и до нашего пристанища оставалось не более десяти минут пути.

— Говорил тебе — думай о хорошем.

— Я пытался.

— Ты стонал во сне. Что тебе снилось?

— Личины.

— Это из которых бабочки?

— Это которыми люди прикрывают лица, чтобы оставаться неузнанными.

— И ты их не узнал?

— Нет.

Гонзалес покачал головой:

— Неузнанным можно остаться только в толпе.

— Думаешь?

— Проверено. Там нет ни личин, ни масок. Толпа сама — единое существо и подчиняет всех своим законам. Индукция.

— Мудрено.

— Но верно. Думай о хорошем.

Легко сказать. Итак, что у нас хорошего? Подставили меня профессионалы из конторы. Грамотно. Качественно. По полной. Зачем? Чтобы шевелился? Нет. Чтобы шевелил извилинами.

А что это означает? Только одно: где-то уже происходило нечто подобное. Кто-то где-то вскрывал вены, прыгал с небоскреба или просто с шестнадцатиэтажки, топился в ванне, стрелялся из пистолета?..

Что еще? Если где-то что-то произошло так, что обратили внимание наши, значит, обратили внимание в с е. И скоро здесь будет жарко, как… Угу.

— «Долетайте до самого солнца и домой возвращайтесь скорей!» — напел я вслух.

— Кажется, ты успокоился, — отреагировал Гонзалес.

Я перевел ему песенную строку. Умный Диего даже не улыбнулся: процитировал афоризм Ларошфуко:

— «На солнце и на смерть нельзя смотреть в упор».

Я тоже решил поумничать, ответил знаменитым прутковским:

— «Взирая на солнце, прищурь глаза свои, и ты смело разглядишь на нем пятна».

— И какие пятна видишь ты?

— Пока не вижу. Но — чувствую. Диего, анекдот хочешь?

— Смешной?

— Жизненный. После посещения американцами Луны вызывают нашего Гагарина в ЦК и говорят: «Товарищ Гагарин, американцы опередили нас в освоении космоса — покорили Луну. Они сейчас первые. Этого допустить мы не можем. Готовьтесь, завтра полетите на Солнце». Тот в ответ: «Товарищи, как же можно, я же там сгорю!» — «Товарищ Гагарин, в ЦК тоже не дураки… Ночью полетите».

— Это — жизненный?

— Ага. Знаешь, Диего, у меня такое чувство, что на Солнце меня уже запустили. Ночью. И время старта я прозевал.

Диего прикурил затухшую сигару, пыхнул, покачал головой:

— Зачем так мрачно? Что говорят факты? Они говорят только то, что с крыши упала дочь одного из ваших нефтяных магнатов. Не первого даже ряда богатея. И — все.

— Ей приказали спрыгнуть с крыши. Ее этим… соблазнили.

— Сюжет не новый, — спокойно отреагировал Гонзалес. — Но действенный. Она была христианкой?

— Вряд ли.

— Она не знала сказанное: «Не искушай Господа Бога своего». Вот и погибла.

— Кто-то показался ей богом.

— Кто?

— Тот, кто расцветил для нее мир иллюзиями.

Диего только покачал головой:

— Мир порою скучен. Но скука не вовне, а внутри человека. Она — как маета: изматывает, но ничего не дает взамен.

— Вот и я порою маюсь.

— С чего?

— Не с чего, а чем. Дурью. Есть такое русское выражение: «дурью маяться».

— Не понимаю тебя.

— Я и сам себя порой не понимаю.

Ну да. Не понимаю. Потому что боюсь этого понимания. Того, что жизнь проходит, что время истекает, как струящаяся вода сквозь пальцы, если опустить руку в ручей… Только раньше ручей был глубоким, чистым, звенящим, а теперь — словно унылая череда минувшего замутила все взвесью песка и ила, и ручей едва движется под пальцами, и зарастает ряской… И ты вдруг понимаешь, что здесь — не твой дом, что ты живешь по-пустому и что разговоры твои пустые хотя бы потому, что люди рядом с тобой — с такой же мутью минувшего в душе, и ты не знаешь их жизни, и оттого не можешь посочувствовать им искренне, и оттого — их искреннего сочувствия не ждешь, и остаешься одиноким под этим небом… Отчего все так? Бог знает.