Иллюзия отражения

Петр Катериничев, 2007

Догадывался ли бывший аналитик разведки Олег Дронов, когда бросился к девушке на шоссе, что, повинуясь главному закону настоящего мужчины спасать и защищать, он лишь попадает в заранее приготовленную для него западню? Идет большая игра, и кто станет охотником, а кто добычей, решит лишь случай или Бог.

Глава 5

До отеля «Саратона» — самого фешенебельного курятника на здешнем и без того небедном курорте — мадемуазель я домчал за четверть часа, стараясь ввиду отсутствия заднего стекла и общей усталости внимательно наблюдать за дорогой. А потому совсем не знал, что делается на заднем сиденье. А зря.

Что уж там потребляла дитя петролеума и падчерица алюминия, какие «колеса» раздумчиво размалывала крепкими зубками, а только когда я подкатил к отелю и собрался лихо передать руль служке, тот сделал круглые глаза и заспешил в холл.

Объявился сам мэтр Иван Саввич Савин, уроженец здешних мест и потомок казаков времен врангелевского исхода. Он деликатно покашлял в кулак.

Наконец-то и я соизволил обернуться. Девушка была не только абсолютно пьяна, она оказалась совершенно голой. Бикини с распущенными тесемками съежились сиротливо на сиденье, а из одежды на Арбаевой остались лишь «скромные» босоножки от Версаче и не менее «скромный» браслет от Тиффани.

Обаяние новой русской — буржуазии? Или, как выговаривал Владимир Ильич, буржуАзии? Словцо какое-то мелкотравчатое, к большей части чад и домочадцев наших сырьевых магнатов вовсе никак не относящееся. Это они-то «буржуазия»? Чтобы стать буржуазией — а отпрыски таковой в Саратоне бывали регулярно, — нужно, чтобы поколений пять твоих предков до дыр истерли нарукавники в заштатных банчонках Цюриха или Базеля, за конторками каких-нибудь Фордов и Морганов… Вот тогда, глядишь… А у нас пока… так. Флибустьеры и душегубы, от обычных бандитов до директоров бесчисленных фондов, те, кто «отпилил» много от страны с незабытым и грозным названием СССР, и те, кто отпилил очень много. Короче — пена.

Ну а на Саратоне их чада в «неформале» могут пообщаться с отпрысками буржуазии старой, или, как это именуют в Штатах, «старых денег». Может, мир таким вот макаром и прибредет когда-нибудь к глобальной гармонии, но я лично в этом сомневаюсь. Очень сомневаюсь.

— Почему она… в таком виде? — спросил Савин.

— Саввич, почем я знаю? Может, она и по Москве так ходит.

— Ты как за рулем оказался?

— Шоферюгой подкалымливаю. Где ее бодигарды?

— Сама мадемуазель прибила.

— Ни бойфренда, никого?

— Никогошечки. Бесприданница просто. «Алина Арбаева, как она есть!» А хороша девчонка, если честно, а, Дрон? Где ты ее все-таки подобрал?

— На острове.

— А…

— Саввич, долго рассказывать, но ты же меня знаешь — не альфонс и даже не жиголо.

— Это да.

— Просто ее водила чуть не сшиб меня с дороги, получил камнем по стеклу, вышел с напарником на обочину потолковать со мною о разном, да там и остался.

— На обочине?

— На ней. Им там самое место. Мадемуазель испросила доставить ее к вам. Под хмелем она крепким или под кайфом — не понять. Да, ты службе безопасности своей передай, пусть разъяснят, что за мальчики. Она с ними вечером в каком-то кафе познакомилась. И остановились они, по ее словам, в твоем отеле.

— Вчера?

— Ну да. Мордатые такие. Здоровые. В недалеком прошлом «типа спортсмены».

— Такие обычно у нас не останавливаются. Но я проверю. И вышлю за ними машину. Где ты их обронил?

— Третий километр, шоссе номер двенадцать.

Савин кивнул, немедля приказал помощнику:

— На третьем километре, шоссе номер двенадцать — двое нетрезвых и побитых субъектов. Подберите, окажите необходимую помощь, доставьте в гостиницу.

— Будет сделано. — Помощник испарился.

Девушка сладко зевнула, свернулась на заднем сиденье клубочком, открыв самые потаенные места.

Савин только вздохнул:

— Слава Будде, на Саратоне бульварных газетенок нету, а то бы и папарацци, и всякое такое же непотребство… Тьфу!

— А «Таймс»?

— Лондонская? Нью-йоркская?

— Обе.

— О, это газеты других полетов.

— По мне — тех же самых.

— Дрон, без обид, уж где и как ты там с ее ухажерами разошелся, мне без интереса, а только помоги мадемуазель до пентхауса спроворить, мы же «Саратона», а не «Хилтон» какой-нибудь.

— Халатик бы какой-никакой…

— Да уже несут! И еще… Ты уж сам в подземный гараж зарули, а я команду дам, чтобы тебя прямо в пентхаус вместе с кралею и вознесли. Лады? Прессы-то у нас нет, а пересуды? Оно нам надо?

— Твоя правда, Саввич. Твоя правда.

В пентхаус нас сопроводил молодой человек. Я занес завернутую в халат леди Арбаеву в номер, огляделся, поместил на широченный диван, снял трубку антикварного телефона:

— Саввич? Мне тут до утра делать совсем нечего, ты бы сиделку прислал какую-нибудь, что ли, пусть за девушкиным похмельем или кумаром — пес знает, что с ней такое — присмотрит.

— Вот еще! — Алина внезапно встала с дивана, одним движением сбросив халат, подошла, вырвала трубку, скомандовала: — До утра нас не беспокоить! — и опустила трубку на рычажки.

Прошла к центру комнаты, опустилась в подсвеченную, размером с небольшой бассейн, ванну. Погрузилась с головой, вынырнула, встряхнула мокрыми курчавыми волосами, прошлепала босыми ногами ко мне, встала в позе самой откровенной и вызывающей.

— Тебя смущает моя нагота, спасатель?

— Не особенно, — честно ответил я.

— Ты что, голубой? Или импотент?

— Ты спросила о смущении. Я ответил. Пока. — Повернулся и пошел к двери.

— Посиди немного со мной, — попросила девушка, и голос ее прозвучал так, что я остановился, обернулся. На глазах Алины блестели слезинки. Она уже набросила халат, завернулась в него. — Посиди со мной чуть-чуть, просто посиди. Я не стерва, просто образ стервы мне словно «прописан». «Алина Арбаева — нефтяная молодежь», как она еще себя может вести?

— По правде?

— По правде.

— Мне все равно.

— Да? А как же ты тогда работаешь спасателем, Олег? Если тебе все равно.

— Люди здесь тонут не часто. Если кто-то порой лишь воды наглотается, а так… Сюда приезжают те, кто живет очень хорошо. А здесь — еще и весело.

— Что-то мне не очень весело пока.

— Ты перебрала в баре, потом наглоталась каких-то пилюль… Откуда веселье?

— А ты еще и нудный, спасатель. И — разозлен. Не так?

— Да. Я разозлен. Устраиваешь в авто стриптиз, мне приходится тащить тебя в апартаменты… Я не буду твоим приключением, Арбаева.

— Какой строгий молодой человек. Но поговорить-то со мной ты можешь? Просто поговорить?! Такая уж у меня жизнь: со мной никто никогда ни о чем не разговаривает, понимаешь?! Ты хоть можешь представить, насколько мне одиноко? Или указания раздают — и отец, и его подхалимы, а окружающие… Или стараются угодить, или — просто хамят! Особенно прислуга! Знаешь, тонкий такой вид хамства — когда на тебя смотрят, словно сквозь стекло, и ждут — нет, не чаевых, не подачки, — положенного! И если бумажка будет меньше принятой здесь «на чай» сотки, еще и оскал такой губами скроят, что просто врезать хочется!

— Кто бы знал, какая тяжелая у тебя жизнь…

— Не ершись, Олег… Давай просто посидим и поговорим. Хочешь, я тебя чаем угощу, хорошим.

Чаю я хотел. Девушка уловила мое легкое колебание мгновенно, сказала:

— Пойдем. Здесь по папиному настоянию оборудована даже особая чайная комната.

Чай Алина заваривала, как священнодействовала. Вообще-то я сам умел и любил заваривать чай, но поймал себя вдруг на том, что просто любуюсь девушкой: все напускное в ней словно куда-то исчезло, она просто сейчас старалась сделать этот любимый философами напиток настолько хорошо, чтобы гость почувствовал… Что? Давность традиции? Древность ритуала? Связь с тысячей поколенией ее предков, живших в нищете на пропитанной нефтью земле?..

Наконец она разлила чай темно-янтарного цвета в специальные круглые, чуть расширенные кверху стаканы — в таких он долго остается очень горячим и в то же время у поверхности чуть остывает так, что можно прихлебывать, — пододвинула мне поднос восточных сладостей.

— Что скажешь? — спросила она.

Я посмотрел на громадное, мерцающее мириадами звезд небо над головой:

— Ночь только начинается.