II. Аннеска

Поветрие (2022)

Во времена, когда мост Юдиты соединял пражские берега воедино, юная монахиня по имени Аннеска покидает родное аббатство, дабы исполнить великую миссию. В ее руках — чудотворная реликвия, которую надлежит вместить в десницу Помазанника Божьего. Покинув монастырь, Аннеска попадает в мир, полный символизма и контрастов — где переплетаются явь и сон, святость и суетность, ясность и кромешная тьма, где безумие стремиться поглотить страждущую душу. И только Божественное Провидение дарует свет надежды, оборотная сторона которой — стремление к недостижимому спасению собственной души.

IV

Отрешившись от внешнего, я бездумно прошагала в ведомом только Господу направлении почти весь последующий день. Очнуться от бессознательности мне посчастливилось лишь тогда, когда впереди замаячили силуэты покосившихся лачуг, наполовину вросших в землю. Впрочем, едва заметный дым, через силу тянущийся из отверстий, проделанных в крышах, отнюдь не был счастливым предзнаменованием: те, кому принадлежал сей незамысловатый кров, вряд ли жаловали незнакомцев, пусть некоторые из них и являлись к ним без злого умысла.

Без всяких надежд и ожиданий я приблизилась к одному из жилищ. Его глиняные стены потемнели от старости, от соломы, которой была укрыта крыша, исходил мерзкий гнилостный запах. Но это не пугало меня, ведь в моем случае даже худой кров становился ценнейшим даром, ибо под ним я могла найти столь необходимое мне тепло и отдых.

Я постучала по шершавой поверхности невзрачной дощатой двери. Во внутренностях жилища послышался шорох, и спустя мгновение на пороге показалась старая женщина в том, что некогда называлось платьем, а ныне более походило на лохмотья. Казалось, что ее потускневшее и морщинистое лицо, запечатлевшее на себе тяготы крестьянского бытия, вот-вот готово было истлеть и рассыпаться в прах.

— Что тебе нужно, странница? — произнесла она недоверчиво. Однако, увидев мое монашеское одеяние, тотчас перекрестилась и молвила мягче:

— Ах, простите больную старую женщину, милосердная сестра. Во имя Господа, простите… Что привело вас сюда? Быть может я могу помочь вам?

— Я благодарю вас за доброе отношение к незнакомке, — кротко проговорила я, из последних сил сдерживая дрожь в телесных членах. — я прошу вас о месте для ночлега, ибо плоть моя ослабела от невзгод, вызванных чистосердечным шествием во имя Бога, и от страха, рожденного неведеньем об опасностях мира сего.

— Тогда пусть моя ветхая обитель будет пристанищем для вас на следующую ночь, — молвила женщина, нелепым жестом предлагая мне ступить в то место, где, быть может, прошла вся ее жизнь.

Я сделала шаг внутрь и еще более невыносимый запах сырости ударил мне в нос. Бедность убранства ужаснула даже меня, привыкшую к воздержанию и духовной аскезе. В этом убогом жилище я узрела лишь покосившийся стол с основанием, покрытым бледно-зеленой плесенью, наполовину вросший во влажную землю, подобие табурета, да соломенную подстилку близ тусклого очага, укрытую овечьей шкурой. Когда же я повернулась к хозяйке, все еще стоящей у порога, то увидела над ее головой деревянное распятие, обвитое стеблями некоего растения, название которого я не знала.

— Милосердная сестра, ложе у огня принадлежит вам. Жаль только, что бедной простолюдинке нечем более обрадовать вас, — произнеся эти слова, женщина подошла к очагу и извлекла из его глубин закопченный котел, в котором покоилось то, что вскоре должно было утолить мой голод.

— Я буду молиться о спасении души вашей! От чистого сердца буду просить я, чтобы Господь был милостив к вам, — тихо ответила я.

Вскоре хозяйка подала мне хлебную похлебку в деревянной миске и глиняный кувшин с водой. Я молча принялась за скудную трапезу, чувствуя, как голод оставляет меня и тепло разливается по моим членам. Женщина же, приютившая меня, взяла некую деревянную лохань и принялась мыть в ней состриженную с овец шерсть. Должно быть, это было ее единственным занятием изо дня в день.

По прошествии определенного времени раздался стук в дверь, нетерпеливый и громкий. Услышав его, я увидела, как изменилось лицо бедной женщины — его старческие изъяны стали еще заметнее, ведь бессильная злоба очернила их.

С трудом поднявшись на ноги, едва не запутавшись в своем убогом одеянии, хозяйка подошла к двери и отворила ее. Через мгновение я увидела пожилого человека в льняной грязной рубахе и накидке из грубой шерсти. Все его лицо было в угрях, а небольшие глаза светились такой же безысходностью, как и у давшей мне кров женщины. В руках незнакомца была деревянная жердь с железным загнутым вовнутрь наконечником. Я была почти уверена, что пришедший является пастухом. Скотским запахом веяло от него… Мне оставалось лишь укрыть лицо капюшоном и продолжить трапезу, дабы они мое отвращение не стало заметно.

— Анна, я голоден! Дай мне поесть! — просипел крестьянин.

— Иштван, сегодня у меня для тебя нет ничего! У нас знатная гостья. Нам придется остаться голодными ради нее, — холодно возразила женщина.

— Как ты смеешь впускать постояльцев в дом мой, проклятая карга?! Тебе мало нашей бедности, ты хочешь совсем нас со свету сжить, несчастная?! — вскричал в гневе пастух, отчего его лицо стало еще безобразнее.

— Богохульник! — осадила его хозяйка. — В твоем доме сестра Господа нашего! Гореть тебе в аду за ту злобу, что ты донес до ушей ее!

Крестьянин посмотрел в мою сторону и, убедившись в том, что жена говорит правду, подошел к очагу. Опустившись близ огня на колени, выставив вперед ладони, дабы согреть их, он с сожалением проговорил:

— Завтра вновь наступит день, когда к нам явится сборщик королевских податей, Анна, но едва ли я смогу что-то дать ему, ведь от былого поголовья нашего стада не осталось почти ничего. Сегодня мы лишились еще двух овец. Волки стали нападать на стада даже при свете дня, и никто не может ничего с этим поделать… Что же, такова наша расплата за грехи!

— На все воля Божья! Ложись спать и своими рассуждениями не накликай на нас больших бед, — вскричала хозяйка, а после принялась за свое прежнее дело.

Вслушиваясь в диалог двух несчастных людей, страдающих от бедности и прочих невзгод, я искренне удивлялась тому, что они совершенно не замечали меня. Ничто не меняло размеренного уклада жизни обделенных фортуной — ни появление постояльца, ни смена времен года. Бренность навечно погребла их под своим бременем.

Эти созерцательные размышления привели меня к долгожданному и спокойному сну. Положив голову на стол, я отдалась объятиям грез. На сей раз мой отдых был лишен сновидений, но пробуждение было столь же тревожным.