Подкаст бывших

Рейчел Линн Соломон, 2021

«Подкаст бывших» – легкий и остроумный современный ромком с элементами производственного романа, рассчитанный на девушек, которые ищут не прекрасного принца, а человека, которого можно было бы назвать «своим», без ущерба для собственного «я» и карьеры. Шай Голдстайн – успешная продюсер на радио и обожает свою работу. Но на станции появляется Доминик Юн, недавний выпускник престижного университета, убежденный, что знает об индустрии все. Их взгляды, мягко говоря, расходятся, и их ежедневные пикировки привлекают внимание шефа. Когда едва держащейся на плаву радиостанции требуется новое шоу, Доминик и Шай делают предложение от которого невозможно отказаться. Им придется стать соведущими. Им придется выдумать историю отношений. Им придется притвориться бывшими и давать советы слушателям в прямом эфире. Но похоже, они так хороши в своих ролях, что «подкаст бывших» может превратиться в «подкаст будущих»… В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

4

Офис Кента — настоящий храм общественного радио. На стенах развешаны фото, где Кент пожимает руки каждой знаменитости НОР, и ряды обрамленных дипломов, а на полке расположились старинные приборы для звукозаписи.

Я весь день была занята. Рути, изголодавшейся по сплетням после утренних шепотков, все-таки удалось затащить меня в звуковую комнату перед обедом. Я рассказала ей об экстренном совещании и — с некоторой неохотой после спора с Домиником — о своей идее.

Ее глаза расширились за стеклами прозрачных очков.

— Передаче вроде этой только и нужно, что запоминающееся название — например… «Экс-каст» или «Экс-просвет».

Я фыркнула, но мне сразу очень понравилось.

— Как секс-просвет?

— Ага. Или для НОР это немного чересчур?

— Может быть, — сказала я, но, честно говоря, я понятия не имела. К тому же это всего лишь идея, которую я вбросила во время мозгового штурма, и она вряд ли к чему-нибудь приведет. Общественное радио не слишком-то открыто инновациям.

Когда мы садимся в кресла у стола Кента, он отходит заварить чай. Доминик встает и начинает ходить туда-сюда.

— У меня из-за тебя кружится голова, — говорю я ему.

— А ты не смотри. — И все же он останавливается — прямо перед фото очень молодого Кента, зажатого между Томом и Рэем Мальоцци — ведущими «Разговоров о тачках». Разумеется, он прислоняется к стене. Да поняли мы уже, что ты высокий. — Волнуешься?

Я пожимаю плечами, не желая признавать, как неловко мне находиться на этой встрече. Никогда не знаешь, чего ожидать от Кента. Когда-то он меня немного напрягал, и хотя мы отнюдь не друзья, нам всегда удавалось ладить. Или, по крайней мере, я всегда делала именно то, чего он от меня хотел, и нам никогда не приходилось взаимодействовать сверх меры. По его просьбе я брала дополнительные смены во время кампаний, и хотя я имела полное право требовать у него сверхурочные, я никогда этого не делала, даже когда работала допоздна. Со временем эти поздние смены превратились в привычку, от которой я не могу избавиться.

— Я работаю здесь уже почти десять лет. Больше не волнуюсь.

— Десять лет — и по-прежнему занимаешься одним и тем же, — говорит он. — Тебе не скучно?

— Ну, слава богу, есть ты, чтобы я не могла заскучать. Очень весело в последний момент звонить гостье и говорить, что все переносится, хотя ее приглашали за несколько месяцев до эфира и она была вынуждена отменить собственные важные дела.

— О, — произносит он так, словно эта мысль и впрямь ни разу не приходила ему в голову. — Я не знал. Блин. Мне жаль. Она расстроилась?

— Мне удалось сгладить острые углы, — говорю я, пораженная его реакцией. Неужели он днем правда хотел извиниться? — В следующем месяце мы посвятим поведению животных целый эфир, чтобы искупить вину. И прежде чем ты скажешь что-нибудь по этому поводу — да, я знаю, это не новости, но такие передачи очень популярны. Особенно во время кампаний по сбору средств.

Он выставляет ладони.

— Я ничего не собирался говорить. Вообще-то в магистратуре нас учили тому, как правильно унижаться, если взбесил человека, у которого берешь интервью.

Я медлю с ответом.

— Подожди, ты серьезно?

Затем его броня дает трещину, и он издает смешок. Острое, хриплое «ха», которое пустило бы помехи, произнеси он его в микрофон. Количество раз, когда я слышала смех Доминика за последние четыре месяца: меньше десяти. Видимо, новостям запрещено быть смешными.

— Нет, но на секунду ты явно мне поверила.

Хм. Редкий момент, когда он видит себя со стороны. Но осознает ли он, что упоминает магистратуру при каждом удобном случае?

Появляется Кент с дымящейся кружкой чая.

— Шай, Дом, — говорит он, кивая нам по очереди.

Доминик проскальзывает в кресло рядом со мной, и в этот момент я замечаю, как близко мы сидим — между нами не больше тридцати сантиметров. Его ноги такие длинные, что колени упираются в стол Кента, и я чувствую запах его одеколона. Морская соль и что-то еще — шалфей?

Отодвигать кресло — как-то неловко. Придется страдать.

Кент делает медленный глоток и на мгновение закрывает глаза, смакуя чай. Когда он открывает их, его лицо расплывается в ухмылке, что приводит меня в глубокое замешательство.

— Все так очевидно, — говорит он. — Прямо у нас перед носом. — Он делает еще один глоток, а затем сжимает губы. — Все гениальное — просто.

— Вы о чем? — спрашивает Доминик с ноткой раздражения в голосе. Она едва слышна, но она есть.

— Вы двое. Ведущие на передаче Шай.

Наступает короткая пауза, а затем мы оба взрываемся смехом. Заявление Кента — абсолютная нелепица, и тем не менее он произносит его как ни в чем не бывало. Мое сердце подпрыгивает на слове «ведущие», но это, должно быть, шутка. Наверное, он имел в виду «продюсеры».

Я украдкой смотрю на Доминика и, кажется, впервые вижу его по-настоящему озадаченным. Обычно он такой серьезный и стоический — стопроцентно объективный репортер. В этом новом выражении его лица есть некая открытость.

— Даже не знаю, с чего начать, — говорит Доминик между смешками — должна признать, он с ними немного перебарщивает. Не настолько же задумка Кента смешная, чтобы вот так ржать над ней? — Это ведь шутка?

— Вовсе нет, — говорит Кент; не исключено, что все присутствующие сошли с ума. — Что думаете?

— Ну, помимо очевидного — того, что Шай никогда не была ведущей… мы не встречались, — говорит Доминик, и хотя это меня слегка задевает, он абсолютно прав. В предложении Кента тысяча и один недочет, и, несмотря на то что тема передачи мне близка, я не ведущая. У меня нет нужной подготовки, нужного опыта или нужного голоса.

— Ты тоже никогда не был ведущим, — уточняю я.

— Но я выходил в прямой эфир.

Я не хочу препираться с Домиником перед Кентом, но его самодовольство меня поражает.

— Ты же вчера впервые вышел в прямой эфир? — Я издевательски ему аплодирую. — Должно быть, ты все узнал о журналистике во время магистратуры, длиной в год, а потом — все о прямых эфирах во время часового шоу. Отменно, ничего не скажешь.

Ухмылка Кента вселяет в меня ужас.

— Видите? Это оно. То, о чем я говорю. То… что есть между вами. Завораживает. Я наблюдаю за тем, как вы ведете себя в ньюсруме. Да, знаю, я много времени провожу у себя в кабинете, но я наблюдателен. Между вами потрясающая химия, естественный конфликт. Доминик горит только новостями и неопровержимыми фактами, а тебе, Шай, нравятся материалы помягче, почеловечнее.

Мне совсем не нравится его «помягче» — оно будто намекает, что мне по душе все, что более женственно.

— Слушатели смогут встать на ту или иную сторону, — продолжает Кент. — На сторону Дома или на сторону Шай. Можно внедрить хэштеги, подзаработать на соцсетях.

— Но я журналист, — говорит Доминик, — и весьма неплохой, судя по тому, что произошло в последние дни.

— Но я знаю, что ты также можешь рассказывать и о человеческом опыте, — говорит Кент. — То личное эссе, что ты написал в университете, — мы все прочли его, когда ты подавал сюда резюме. Оно было захватывающим и, более того, трогательным.

Должно быть, он имеет в виду самую обласканную статью Доминика — историю о путешествии в Южную Корею, во время которого он впервые встретился со своими бабушкой и дедушкой. В отличие от всех остальных в ньюсруме, я не заплакала, но держала под рукой коробку с салфетками. На всякий случай.

— Думаю, мы игнорируем самую очевидную проблему, — говорю я немного жестче, чем стоило бы в разговоре с начальником, но, с другой стороны, я никогда не обсуждала с начальником подробности своей любовной (скорее безлюбовной) жизни. Это даже на правду не похоже. — Мы с Домиником никогда не встречались. У нас не было никаких отношений.

Кент машет рукой.

— Вы никогда не распространяетесь о своей личной жизни на работе, и я это, само собой, ценю. Отдел кадров тоже. Но поверьте мне, никто из вашего окружения не удивится, если услышит, что вы пережили расставание. Особенно после того, что сегодня произошло в конференц-зале.

— Не уверена, что понимаю, к чему вы клоните.

— Мы придумаем отношения, — говорит Кент, словно это так просто. — Мы придумаем расставание. А затем мы создадим передачу.

Молчание. Снова.

Все это не укладывается у меня в голове. Кусочки на месте, но они словно взяты из разных пазлов. Кент хочет, чтобы мы разыграли отношения — нет, чтобы мы притворились, что они у нас были. Мой шеф, радиолегенда Сиэтла Кент О’Грэйди, хочет, чтобы мы притворились, что встречались, а затем обсудили дейтинг-культуру в прямом эфире общественного радио.

Кто-то хочет, чтобы мой голос прозвучал по радио.

— То есть мы должны солгать. — Доминик скрещивает руки на груди. Его рукава снова закатаны, обнажая жилистые предплечья. Он кивает в сторону стены с наградами. — Добившись всего этого, вы хотите, чтобы мы солгали.

— Я должен держать станцию на плаву, — говорит Кент. — Нам нужно хитовое шоу — и как можно скорее. Всем по барабану известные ведущие. Слушатели хотят свежей крови, и вы двое можете ею стать. — Он постукивает по столу, разделяющему нас. — У нас нет ни денег, ни времени на то, чтобы подготовить двух новых ведущих или чтобы привлечь чьего-либо бывшего партнера. Между вами есть химия. И все мы здесь, чтобы рассказывать истории, верно? Так давайте же поведаем лучшую историю о расставании. Мы не солжем — просто слегка приукрасим правду.

Истории. Ложь. Граница между ними весьма размыта.

— Представьте себе: часовое еженедельное шоу. Подкаст. Хэштег. Да что там — свой собственный бренд. Мы можем так раскрутить эту историю. — Кент на моих глазах превращается в торгаша. — Разве не здорово будет иметь передачу с национальным охватом в ТОР? У Филадельфии есть «Свежий воздух», у Чикаго — «Эта американская жизнь»… а у нас может быть эта, пока что безымянная, передача.

На мгновение я разрешаю себе помечтать: я сижу в большой студии с микрофоном, пока слушатели висят на линии.

— «Экс-просвет», — говорю я почти неслышно.

— Что? — переспрашивает Кент.

Я повторяю название чуть более уверенно.

— «Экс-просвет»… Да. Да. Мне очень нравится.

Он говорит о передаче так, словно то, что пару часов назад было всего лишь идеей, уже почти реально, словно до нее можно дотянуться и потрогать. Он явно потратил целый день, чтобы понять, как лучше нам все презентовать. Может быть, так и работает мозг программного директора — а может быть, ему действительно позарез нужно что-то новое.

Кент хочет, чтобы я лгала.

Кент хочет, чтобы я вела шоу.

— Мой голос, — говорю я. Мужчины поворачиваются ко мне, словно заранее знают, что не так с моим голосом, но не желают признавать это, пока я не объясню сама. Словно это нормально — оскорбить человека, если сперва он сам себя оскорбит. — Что? Вы оба знаете, что я имею в виду. Мой голос в прямом эфире — это катастрофа.

— Ты слишком строга к себе, — говорит Кент. — На общественном радио любят уникальные голоса. Сара Вауэлл, Старли Кайн^[11]. Поразительно, но есть люди, которым не нравится даже Айра Гласс. И ты ведь хочешь быть в эфире. — Он говорит это, будто знает, с какой тоской я смотрю на Палому во время «Звуков Пьюджет».

— Ну… да, — говорю я. — Но не важно, чего хочу я. — Или важно? Я уже не уверена.

Я все еще не могу поверить, что мы говорим об этом. Что мы обсуждаем мою — и Доминика, из всех людей — кандидатуру в качестве ведущей на шоу об отношениях, которых у нас никогда не было. Вчера я, должно быть, провалилась в альтернативную реальность: сначала собеседование, которое, как уверенно заявляет мне Амина, не приведет к получению работы, затем помолвка мамы, а теперь — выдуманные отношения и фальшивое расставание с новой звездой Тихоокеанского общественного радио. Того и гляди воскреснет Карл Кэссел^[12] и оставит мне сообщение на автоответчике.

— Простите, я совсем запутался, — говорит Доминик, и он так расстроен, что я, как ни странно, испытываю к нему сочувствие. Оно размером с Пало́мино семечко чиа. — Мэр ушел в отставку. И вы после репортажа такого уровня хотите снять меня с новостей ради какого-то второсортного шоу?

— Никто и не отрицает, что ты замечательно справился. — Кент отпивает чай. — Но это только один материал, а на нем далеко не уедешь. Быть репортером тяжело. Расследования чудовищно выматывают. Думаешь, сможешь поставлять подобный материал один за другим?

Доминик упирается локтями в колени и смотрит в пол; румянец медленно проступает на щеках, и на лице возникает новое чувство: стыд. Он хочет, чтобы Кент поверил в него — он привык к этому с самого начала. Тут я вспоминаю, насколько он молод. Магистратура длилась лишь год — должно быть, ему всего-навсего двадцать три.

Кент сочувственно улыбается, как бы пытаясь спасти Доминика от перегрева.

— Вчера люди были от тебя в восторге, Доминик, — говорит он. Это признак отличного менеджера: когда он чего-нибудь хочет, Кент точно знает, как нас умаслить — даже если сперва ради этого нужно нажать на больные места. — И от тебя они тоже будут в восторге, Шай. Им просто нужно узнать вас поближе. Не хотелось мне это говорить при всех — пока еще рано, — но… — Он медленно и размеренно выдыхает. — Грядут сокращения. Говорю это скрепя сердце, правда.

Сокращения. Вес этого слова приковывает меня к креслу. Он говорит о новой сетке передач, в то время как они уже запланировали сокращения?

— Черт, — говорит Доминик, и я с прищуром смотрю на Кента.

— То есть совещание было, по сути, возможностью для нас побороться за свои места? — спрашиваю я. — Без какого-либо предупреждения?

— И, к счастью для вас, вы, вполне вероятно, сумели сохранить свои места.

— К счастью для нас, — бормочет Доминик себе под нос. — Как же.

— Что насчет «Звуков Пьюджет»? — спрашиваю я. У меня перед глазами мелькают диаграммы. Я заранее знаю ответ; Кент мог бы с тем же успехом толкнуть стол мне в грудь. Я только сейчас поняла, что ради новой передачи придется прикончить Пало́мину.

— Мне очень жаль, Шай. Цифры не врут. У этого шоу самые низкие рейтинги, и нам придется его закрыть. Мне жаль это делать. Совет настаивал на этом несколько месяцев, и у меня связаны руки. Я собирался рассказать вам об этом с Паломой завтра.

— Что с ней будет?

— Ей предложат очень щедрую компенсацию, — говорит Кент. — Ужасно, что приходится так поступать. Терпеть не могу сокращения. Самая ужасная часть моей работы. Но неизбежная. — Его лицо светлеет. — Если вы согласитесь, я сделаю все что в моих силах, чтобы вы были счастливы. Вы даже сможете сами выбрать себе продюсера.

— Рути, — немедленно отвечаю я. — Это она придумала название.

— Отлично. Мне не хотелось ее увольнять, она славная. Хотите Рути — она ваша.

Доминик встает, вытягиваясь в полный рост.

— Совет директоров на это не подпишется.

— Я обо всем позабочусь, — говорит Кент. — Мне нужен ваш ответ к следующей пятнице — или я выдам вам обоим письма с блестящими рекомендациями и вы приступите к работе над своими резюме. — Его взгляд останавливается на Доминике. — Потому что несколько репортеров мне тоже придется сократить.

Доминик резко выдыхает, как после удара под дых. Я хочу ему посочувствовать. Я хочу посочувствовать Паломе и каждому, кто потеряет свою работу. Честное слово, хочу, но…

«Люди будут от тебя в восторге, Шай», — сказал Кент.

Они прислушаются.

Ко мне.

— Забудьте, — говорит Доминик, направляясь к двери с окаменевшими плечами. — Я в этом участвовать не буду.

Примечания

11

Сара Вауэлл (р. 1969) и Старли Кайн (р. 1975) — американские журналистки, известные по своей работе на «Этой американский жизни» в качестве редактора и продюсера соответственно.

12

Карл Кэссел (1934–2018) — американский радиоведущий, известный как новостной диктор НОР и судья на викторине «Стой-стой… не подсказывай!».